Сент-Джон, Генри, 1-й виконт Болингброк

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Болингброк, Генри Сент-Джон»)
Перейти к: навигация, поиск
Генри, 1-й виконт Болингброк Сент-Джон
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Генри Сент-Джон, первый виконт Бо́лингброк (англ. Henry St John, 1st Viscount Bolingbroke; 1 октября 1678 — 12 декабря 1751) — английский политический философ, государственный деятель и писатель. Принадлежал к партии тори. Занимал посты военного министра (1704-1708) и министра иностранных дел (1710-1714) при королеве Анне Стюарт. В 1714 незадолго до кончины королевы Анны возглавил правительство. Ушел в отставку после воцарения Георга I. В 1715 году поддержал восстание якобитов, целью которого было свержение нового короля Георга I. После провала восстания бежал во Францию. Был приговорен к смертной казни за измену королю, однако позже приговор отменили, и Болингброку было разрешено вернуться в Англию в 1723 году. Известен как философ Аграрной партии.





Биография

Потомок одной из древнейших и богатейших фамилий Англии, родословная которых восходит ко временам, предшествовавшим завоеванию Англии норманнами, единственный сын баронета Сент-Джона, родился в Баттерсиграфстве Суррей).

Уже во время своего студенчества в Оксфорде он проявил те черты своего характера, которые сделались типическими и роковыми для его политической и литературной деятельности, именно двойственность, блестящие умственные и физические способности, оригинальное мышление и страсть к деятельности наряду с легкомыслием и порочностью, которые признаны были беспримерными даже среди всеобщей распущенности тогдашнего высшего английского общества.

На политическое поприще, двери которого легко открылись для Болингброка благодаря его связям и талантам, он выступил уже в 1700 году в качестве члена парламента и, несмотря на молодость свою, вскоре занял руководящее положение среди умеренных тори. На 26-м году жизни он вступил в кабинет в качестве военного министра, образовавшийся из средних групп обеих партий и начавший новую эпоху в истории Англии своими военными победами и внутренними успехами, а главное, окончательным соединением Англии с Шотландией.

Но союз между тори и вигами оказался недолговечным. Благодаря блестящим победам Мальборо, принадлежавшего к партии вигов, последние получили перевес в кабинете и начали мало-помалу вытеснять своих противников. После 4-летнего управления делами Болингброк и его товарищ Харли, набожный граф Оксфорд, должны были уступить свои места Уолполу и Ньюкаслу, однако беспощадность, с которою виги воспользовались своей победой, и в особенности их ненависть к изгнанной династии глубоко оскорбили королеву Анну, которая в глубине души была искренно привязана к своим родным и особенно к брату. Этим воспользовался Болингброк и ловкими интригами сумел сместить правительство вигов и снова захватить власть в свои руки в 1710 году. В новом правительстве Болингброк занял пост министра иностранных дел. Влиянию Болингброка нужно приписать то, что мирные стремления взяли верх в английской политике, и война с Францией завершилась наконец Утрехтским миром.

Был момент, когда Болингброк являлся могущественнейшим человеком в Англии, но внезапная смерть Анны (10 августа 1714 года) сразу низвергла его с этой высоты. Его попытка доставить престол претенденту Якову Стюарту была подавлена в самом зародыше, и право на наследство признано за домом Ганноверским, что означало полную победу вигов и падение Болингброка.

Еще на своем пути в Англию Георг I объявил Болингброка лишенным всех его должностей, а собравшийся в марте 1715 года парламент вигов обвинил его в государственной измене, конфисковал все его имения, и он спасся от смерти только поспешным бегством во Францию. Теперь Болингброк окончательно примкнул к якобитам.

Чтобы снова поставить свою партию у кормила правления, он не отступил даже перед мыслью внести смуту в государство. Получив от Старого Претендента титул и печать министра (над чем, впрочем, сам же и смеялся), он старался склонить к войне с Англией Людовика XIV и его внука, испанского короля Филиппа V, потом Карла XII и регентство, и не остановился перед тем, чтобы поощрять восстание в Англии и Шотландии. Но опасность иноземного вторжения примирила враждующие партии: мелкие восстания были подавлены, и попытка Якова окончилась полным фиаско. Болингброк, заклейменный именем изменника, был изгнан и от двора претендента. С тех пор ему никогда уже больше не удавалось занять место в правительстве, хотя в 1723 году он получил от Уолпола разрешение вернуться на родину и воспользовался этим.

Тем не менее, его политическая деятельность не окончилась. Болингброк выбрал только другое поприще, именно публицистику, и на этом поприще заслужил славу одного из самых выдающихся писателей. Имения были возвращены ему только через 2 года после его возвращения парламентским актом, тогда как двери Палаты лордов так и остались для него закрытыми навсегда. Тем временем после смерти своей первой жены (1718) он обвенчался со вдовой маркиза де Вилет, племянницей мадам де Ментенон. Он жил с нею отчасти в Англии, отчасти во Франции и громил министерство в прессе, а именно в газете «Craftsman» ("Кудесник"), имевшей необычайный успех. Его надежда после смерти Уолпола (1742) снова пристроиться к власти не осуществилась. Умер Болингброк после долголетней мучительной болезни в своем родовом имении в Баттерси.

Сочинения

Между сочинениями Болингброка, доставившими ему славу одного из величайших писателей Англии, особенной популярностью пользовалась его книга «Письма об изучении и пользе истории» («Letters on the study and use of history», 1735 год), где он первый поставил требование, чтобы история от созерцания мертвых перешла к созерцанию живых, осмеял пристрастие и идолопоклонство ученых ко всему, что носит на себе печать ветхости и педантизма, выставляя задачей историка борьбу за свободу, разоблачение лжи и лицемерия, на которых зиждется всякая иерархия. В другом своем сочинении, "Рассуждение о партиях" («A Dissertation upon parties»), он доказывает, что истинная свобода нераздельна с борьбой и распрями; что в конституционных государствах неусыпный надзор народа и каждого отдельного лица за правительством и его мерами составляет существенную необходимость и что никакая форма правления, никакая организация не могут оградить от народных движений, и потому напрасно порицают за это свободные учреждения. «Даже теократия, судя по истории евреев, была не без своих волнений; даже Скинией Завета не поддерживалась религия в её чистоте, а государство в надлежащем порядке». Полное собрание сочинений Болингброка, изданное Маллетом в 1754 году, было осуждено большим жюри в Вестминстере как опасное для религии, нравственности, государства и общественного спокойствия.

В культуре

  • Болингброка часто считают прототипом Гулливера в «Путешествии в Лилипутию» Джонатана Свифта (Свифт был близким другом Болингброка). Выдвинутое против Гулливера обвинение в государственной измене во время войны лилипутов с Блефуску, его бегство в Блефуску, фигуры короля лилипутов, наследника и первого министра (Роберт Уолпол) напоминают ситуацию во время борьбы между Великобританией и Францией и биографию Болингброка.
  • Генри Болингброк — персонаж пьесы Э. Скриба «Стакан воды». В советской экранизации эту роль играл Кирилл Лавров.

Перевод

Напишите отзыв о статье "Сент-Джон, Генри, 1-й виконт Болингброк"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Сент-Джон, Генри, 1-й виконт Болингброк

Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.