Болотовский договор

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Болотовский договор — традиционное название соглашения между новгородцами и псковичами. Другое название — «Болотовская (Волотовская) жалоба (челобитная)» [1].

Согласно тексту, зафиксированному в нескольких списках новгородских летописей [2], в 1348 году Новгородская республика признавала суверенитет Псковской республики от новгородских посадников и от новгородского архиепископа.



История

О Болотовском (Волотовском) соглашении новгородцы напомнили псковичам во время новгородско-шведской войны в 1348 году, когда псковские воины покидали лагерь новгородских воинов у крепости Ореховец. В псковских летописях соглашение не упоминается, но есть сообщение о нападении немцев на Псковскую землю как раз в то время, когда отряд псковичей с посадником Ильей находился под Ореховцем.

В историографии нет единого мнения о месте, времени и обстоятельствах Болотовского соглашения. С. И. Колотилова определила период «фактической самостоятельности» Пскова с 1308 года, но рассматривала Псков как «молодший брат Новугороду». Янин указал, что с 1132 года новгородцы не посылали в Псков посадников и что с 1137 года, когда псковичи призвали к себе изгнанного из Новгорода князя Всеволода Мстиславича, на всем протяжении XII — первой половины XIV века «Псков не обнаруживает даже малейших признаков политической зависимости от Новгорода». Так называемый «Болотовский» договор Янин предложил датировать 1329 годом и называть его Волотовским, по названию деревни Волотово на речке Люте (на территории совр. Волотовского района Новгородской области). Заключение С. И. Колотиловой о вассальном положении Пскова В. Л. Янин назвал «парадоксальным» и напомнил о том, что новгородский архиепископ не бывал в Пскове с 1326 по 1333 год, а в 1337 году, ничего не получив от псковичей, проклял их. После 15-летнего перерыва Василий (архиепископ Новгородский) посетил Псков в 1352 году.

Напишите отзыв о статье "Болотовский договор"

Примечания

  1. Круглова Т. В. «Болотовский договор»: тип утраченного акта с точки зрения дипломатики. // Псков, русские земли и Восточная Европа в XV–XVII вв. К 500-летию вхождения Пскова в состав единого Русского государства: сб. тр. междунар. Научной конференции, 19–20 мая 2010 г. – Псков, 2011. С. 50. — ISBN 978-5-94542-254-4
  2. ПСРЛ. Т.4. Ч.1. Новгородская четвертая летопись. М., ЯРК. 2000. С. 278. — ISBN 5-88766-063-5; ПСРЛ. Т.16. Летописный сборник, именуемый летописью Авраамки. — М., ЯРК. 2000. Стб. 79-80. — ISBN 5-7859-0119-6; ПСРЛ. Т.42. Новгородская Карамзинская летопись. СПб, Дмитрий Буланин. 2002. С. 128. — ISBN 5-86007-217-1

Литература

  • Колотилова С. И. К вопросу о положении Пскова в составе Новгородской феодальной республики. //История СССР. 1975, № 1, с. 145—152.
  • Янин В. Л.. «Болотовский» договор о взаимоотношениях Новгорода и Пскова в XII—XV вв. //Отечественная история. 1992. № 6, с. 3—14.
  • Julia Prinz-Aus der Wiesche: Die Russisch-Orthodoxe Kirche im mittelalterlichen Pskov. Otto Harrassowitz Verlag, 2004, ISBN 9783447048903  (нем.)

Отрывок, характеризующий Болотовский договор


Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.