Больница Петра Великого

Клиническая больница Петра Великого
Расположение	Санкт-Петербург Санкт-Петербург
Подчинение	Министерство здравоохранения Российской Федерации
Тип	федеральная больница
Профиль	многопрофильная
Дата основания	1907 год
Прежние названия	больница им. И. И. Мечникова
Главный врач	Латария, Элгуджа Лаврентьевич
Клинич. база для	Северо-Западный государственный медицинский университет имени И. И. Мечникова
Характеристики
Корпусов	50
Координаты
Адрес	195067, Санкт-Петербург, Пискарёвский проспект, д. 47

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 7800565000

Больница Петра Великого (c 1918 по 1994 год — Больница имени И. И. Мечникова) — одна из крупнейших больниц в Санкт-Петербурге. Расположена в Красногвардейском районе, в районе железнодорожной станции Пискарёвка. Занимает обширный участок между Пискарёвским и Екатерининским проспектами. Корпуса больницы имеют нумерацию по Пискарёвскому проспекту, д. 47.  памятник архитектуры (местного значения).

В настоящее время больница является клинической базой Северо-Западного государственного медицинского университета имени И. И. Мечникова.

При больнице действует церковь Святых Апостолов Петра и Павла.

История

Основание

Решение о постройке больницы на 1000 коек было принято на заседании Государственной Думы 8 января 1903 года и «в память основателя города наименовать её больницей Петра Великого». В том же году на месте строительства профессором В. М. Бехтеревым был положен закладной камень. Было решено приурочить её закладку к 200-летию Санкт-Петербурга. В мае 1906 года по поручению городской управы Императорское общество архитекторов объявило конкурс на проект больницы. В результате конкурса был выбран проект инженеров Л. А. Ильина, А. И. Клейна и А. В. Розенберга под руководством архитектора П. Ю. Сюзора при участии врачей А. А. Нечаева, В. М. Кернига, С. В. Посадского, А. А. Кадьяна, Г. Ф. Цейдлера, В. А. Вастена и Э. А. Гизе. Проект больницы ещё несколько лет дорабатывался с учётом последних достижений науки и техники того времени и западноевропейских стандартов того времени, для чего Л. А. Ильин был послан в командировку по лучшим лечебным заведениям Западной Европы. Окончательный проект предусматривал 16 изолированных друг от друга двух- и трёхэтажных корпусов-павильонов общей вместимостью 2000 коек. Архитектурное решение выдержано в «голландском» стиле, характерном для Петербурга петровской эпохи.

Хотя строительство началось в 1907 году, формальная церемония закладки больницы состоялась только 30 (17) мая 1910 года (в день рождения Петра I) в присутствии императрицы Александры Фёдоровны и великих князей. Открытие же больницы состоялось 1 мая (18 апреля) 1914 года. К этому времени было возведено 6 павильонов на 600 коек для больных терапевтического профиля и заложен фундамент ещё 15 павильонов. В связи с началом Первой мировой войны к концу 1914 года в больнице развернули 1200 коек, к 1917 году больница располагала уже 1500 койками (по другим сведениям — 1450), и в ней были открыты холерные, брюшно- и сыпнотифозные отделения. 24 декабря 1918 года больнице присвоили имя Ильи Ильича Мечникова. Но вскоре строительство было остановлено, а с 1919 по 1924 год больница и вовсе была закрыта.

Восстановлением и реконструкцией 1922—1924 годов руководил выдающийся хирург Владимир Андреевич Оппель. На тот момент в больнице были созданы:

• хирургическое отделение (заведующий В. А. Оппель);
• отделение нервных болезней (заведующий М. И. Аствацатуров);
• урологическое отделение (заведующий И. Н. Шапиро)
• онкологическое отделение (открыто в 1925 году, заведующий Н. Н. Петров). 16 марта 1927 года отделение было преобразовано в Научно-практический онкологический институт. В 1944 году институт переехал на Каменный остров;
• ортопедическое отделение (открыто в 1932 году, заведующий Р. Р. Вреден);
• гинекологическое отделение (заведующий В. М. Ёлкин);
• отделение лёгочного туберкулёза (заведующий М. М. Бок).

В 1929 году в больнице насчитывалось уже 2000 коек, и она стала самым крупным лечебным учреждением в стране. При ней было организовано мощное подсобное хозяйство: свинарник, коровник, конюшня, оранжереи, теплица, овощехранилище и пасека. Больница имела 16 гектаров обрабатываемой земли, где помимо овощей выращивались земляника, малина, смородина, крыжовник, яблоки, лекарственные травы.

Медвуз-больница-техникум

В 1932 году при больнице был организован вечерний учебный комплекс «Медвуз-больница-техникум имени И. И. Мечникова». Его деканом стал выдающийся хирург П. Н. Напалков.

Наш медвуз-больница должен был открыться 1 сентября 1932 года. Создание теоретических кафедр намечалось на базе мощных лабораторий. Кафедры должны были возглавить доктора медицинских наук и профессора, которые заведовали отделениями… Мы сразу столкнулись с мощным сопротивлением не только многих сестёр, но и заведующих отделениями, не желавших терять опытных работников. Однако нам удалось переместить этих сестёр на должности не интересные для вуза. Ведь потеря кадров для нас была для нас нежелательной. С 1 сентября система «медвуз-больница» заработала. Был составлен приемлемый график работы и учёбы всех двухсот студентов. — Из воспоминаний П. Н. Напалкова

Кафедры медвуза-больницы возглавили профессора

• терапия — В. Д. Вышегородцева,
• хирургия — Н. Н. Самарин и В. М. Назаров,
• акушерство и гинекология — В. М. Ёлкин,
• урология — И. Н. Шапиро,
• детские болезни — А. Ф. Тур,
• кожные и венерические заболевания — С. Т. Павлов,
• оториноларингология — К. Л. Хилов,
• психиатрия — Н. Я. Бондарев,
• патанатомия — Н. Н. Аничков,
• инфекционные заболевания — Н. Г. Котов,
• нормальная анатомия — Н. Д. Бушмакин,
• гистология — Г. В. Хлопин.

В 1935 году комплекс Медвуз-больница-техникум вошёл в состав Второго ленинградского медицинского института, причём техникум был преобразован в школу медицинских сестёр, а больница стала клинической базой этого института.

Больница во время Великой Отечественной войны

Во время Великой Отечественной войны на базе больницы в павильонах 14—20 и 15—21 был организован эвакгоспиталь СЭГ 2222; одновременно были организовано оперкоек (оперативных коек) на 1250 мест.

В первый период войны, до сентября 1941 года нагрузка на оперкойки была сравнима с довоенным периодом, имелись запасы лекарств, перевязочных материалов, функционировали водопровод, канализация, энергоснабжение. В сентябре начались регулярные авианалёты, а в ноябре остановились трамваи, а пешком преодолевать путь в 12—15 км персонал уже не всегда мог. Поэтому почти все врачи и перешли на казарменное положение и стали жить своих кабинетах и ординаторских. В первую блокадную зиму вышли из строя водопровод, канализация, отопление, прекратилось энергоснабжение, перестали работать рентгенкабинеты, лаборатории, прачечный комбинат, ванны, аптека перестала готовить водные растворы. Еду в пищеблоке готовили на дровяных плитах, топливо для которых заготавливали сами сотрудники больницы. Из-за отсутствия эвакуации в больнице скопилась большая группа выздоравливающих, могущих работать; из них формировали бригады, изготавливающие самодельные печки-буржуйки в палатах и кабинетах. На четырёх этажах 25 павильона были устроены квартиры для врачей и их семей, по четыре квартиры на этаж.

Работой на хирургических койках в 13 павильоне руководили профессор В. М. Назаров и доцент факультетской хирургии Г. Л. Шапиро, а хирургического отделения эвакогоспиталя — профессор А. И. Ермоленко.

Настоящее время

24 марта работники отделения реанимации и интенсивной терапии объявили бессрочную голодовку в связи с резким сокращением зарплат. После встречи с ректором СЗГМУ 26 марта сотрудники объявили о прекращении голодовки.

20.11.14 в 02.06 на пульт ГУ МЧС по Петербургу поступило сообщение от сотрудников приемного покоя об открытом огне в 18 корпусе. Силами городской скорой помощи была произведена эвакуация пациентов клиники. К 3 часам ночи пожар ликвидирован. Причиной возгорания стало курение на балконе корпуса, нерабочая пожарная сигнализация, а также халатность руководства университета (начальнику медицинской части Баранову многократно говорилось о курении в корпусах).

Памятник Мечникову

30 июня 1936 года на территории больницы был установлен бронзовый памятник И. И. Мечникову скульптора Л. В. Шервуда. Учёный на нём изображён держащим в руках микроскоп. На гранитном постаменте надпись: «Нет в мире непонятного, многое не понято». Высота скульптуры составляет 1.4 м, постамента — 1.9 м. Инициатором установки памятника был известный гигиенист профессор Г. В. Хлопин. Скульптура была отлита мастером К. И. Миглинником ещё в 1916 году, в год смерти Мечникова. Таких памятников скульптору было заказано три: один разместился на территории Пастеровского института в Париже, второй — на родине Мечникова, а третий — на территории больницы.

Известные сотрудники больницы

• Оппель, Владимир Андреевич (выдающийся хирург; с 1925 — уполномоченный по больнице, с марта 1927 по октябрь 1929 — главный врач)
• Петров, Николай Николаевич (организовал при больнице онкологическое отделение, с 24 декабря 1925 года — его заведующий; 16 марта 1927 года отделение было преобразовано в Научно-практический онкологический институт под его руководством)
• Коротков, Николай Сергеевич (изобретатель звуковой методики измерения артериального давления; с мая 1914 года — старший врач больницы)
• Вреден, Роман Романович (один из основоположников отечественной ортопедии и травматологии; c 1932 года — первый руководитель ортопедического отделения)
• Напалков, Павел Николаевич (выдающийся хирург; проработал в больнице более 50 лет, с 1930 до 1988 года, сначала ординатором, затем заведующим хирургическим отделением; был одним из организаторов Ленинградского медвуза-больницы имени И. И. Мечникова, в 1932 году стал его деканом, которым оставался до 1935 года, когда он вошёл в состав Второго ленинградского медицинского института)
• Николаева, Мария Николаевна (старшая медсестра, руководила работой операционно-перевязочного блока больницы во время Великой отечественной войны, кавалер Ордена Ленина)

Транспорт

До больницы можно доехать:

на трамваях:

• № 9 (ст. м. «Удельная» — проспект Мечникова)
• № 38 (ст. м. «Выборгская» — проспект Мечникова)
• № 51 (Суздальский проспект — проспект Мечникова)

на автобусах:

• № 107 (ст. м. «Площадь Ленина» — ж/д ст. «Пискаревка»)
• № 133 (ст. м. «Площадь Ленина» — ж/д ст. «Ручьи»)

на троллейбусах:

• № 18 (ст. м. «Новочеркасская», ост.: Таллинская улица — ж/д ст. «Ручьи»)
• № 38 (ст. м. «Площадь Ленина» — ст. м. «Гражданский проспект», ост.: Суздальский пр.).

на электричке:

• до ж/д ст. «Пискаревка»

на маршрутке:

• № 107 (пл. Искусств — ж/д ст. «Пискаревка»)

Ссылки

• [www.mechnik.spb.ru/jubil.htm История больницы]
• [maps.yandex.ru/?ll=30.435811%2C59.982289&spn=0.027466%2C0.008613&z=16&l=map Больница на карте Санкт-Петербурга]

Отрывок, характеризующий Больница Петра Великого

Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]