Финляндия в Северной войне

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Большая ненависть»)
Перейти к: навигация, поиск

Финляндия, великое княжество в составе Швеции, была занята русскими войсками в ходе Великой Северной войны с 1713 по 1721 год. По результатам войны, большая часть Финляндии была возвращена Швеции, однако Карельский перешеек с Выборгом остались за Россией. В шведско-финской историографии с конца XVIII века для обозначения этих лет укоренился термин «великое лихолетье» (фин. isoviha, швед. stora ofreden), пришедший на смену прежнему понятию «время русского господства»-[1] Альтернативные варианты перевода: «большая ненависть», «большой гнев», «большая злоба». «Малым лихолетьем» в Финляндии называют русско-шведскую войну 1741—1743 годов.





Эпидемия чумы

Во время «великого лихолетья» население сильно пострадало от разразившейся эпидемии чумы, которую современники называли «большой смертью». После вспышки чумы в Ревеле, всем прибывшим оттуда предписывалось пройти обязательный шестинедельный карантин. Говорили, что карантина избежал некий крестьянин из Коукела, тайно ездивший в Ревель (ныне Таллин) и занёсший чуму в Финляндию. Эпидемия поразила южную и юго-западную Финляндию. В Турку горожане выбрасывали из окон на улицы умерших от чумы и иногда даже ещё живых. Вследствие этого граф Карл Ниерот (швед. Karl Nieroth) приказал отправлять совершивших такие поступки к позорному столбу и пороть кнутом, хотя зажиточные отделывались штрафом в сто серебряных талеров. В Турку умер примерно каждый третий — 2000 человек. В Хельсинки чума пришла 9 октября 1710 года. В результате из 1800 жителей умерло в октябре 309 и в ноябре 279 человек. К концу декабря чума унесла в Хельсинки более 1000 жизней.[2][3]

Продвижение русских войск

В первые годы Северной войны в ходе кампании 17021703 годов русские войска захватили Ингерманландию.[4][5] 15 июня 1702 года на пограничном Ладожском озере шведская флотилия была атакована русской флотилией малых судов. 27 августа шведская флотилия из 8 судов возле Кексгольма потерпела поражение от русской флотилии из 30 карбасов[6]. Осенью 1702 года была взята осадой шведская крепость Нотебург (Орешек), располагавшаяся в истоке Невы из Ладожского озера.

Весной 1703 года русские войска под командованием Бориса Шереметева после краткой осады взяли форт Ниеншанц и город Ниен, располагавшийся при впадении реки Охта в Неву[7]. Город Ниен, насчитывал к началу XVIII века больше 400 домов, имел собственные лютеранские церкви. Местные жители разбогатели за счёт торговли со многими русскими землями и были чуть ли не самыми богатыми подданными шведского короля, поэтому укреплению данной крепости уделялось особое внимание[8]. Таким образом в руках русских оказалось всё течение Невы, охраняемое двумя крепостями. Вблизи Ниеншанца, на острове Заячий (фин. Jänissaari), было начато строительство Санкт-Петербургской крепости.

К 8 мая русские войска вступили в Копорье, где шведов было 140 человек[9]. Чуть позже был взят Ям (современный Кингисепп). Первый поход на Выборг, предпринятый осенью 1706 года, несмотря на большой численный перевес не увенчался успехом и, после непродолжительной осады, русские войска отступили[10]. Однако в июне 1710 года русским войскам всё-таки удалось взять Выборг, а осенью того же года был взят Кексгольм[10]. Обещание о свободном выходе гарнизона Выборга с оружием, выданное при сдаче, выполнено не было. Прибывший Пётр I объявил весь гарнизон пленными, негодуя на шведское правительство, которое не облегчило участи русских пленных и не исполнило условий о размене генералов и отпуске русского посла, князя Хилкова, тогда как шведский посол был отпущен. Пленных и другое физически здоровое мужское население активно привлекали для строительства Санкт-Петербурга[10].

В 1713 году были завоёваны Гельсингфорс (Хельсинки), Порвоо и Або (Турку). Вся южная Финляндия была занята после того, как Карл Густав Армфельдт (старший) потерпел поражение в Пялкяне в битве при Костеанвирта 6 октября 1713 года и в битве при Лапполе в 1714 году.[11] Как и было принято в те времена при ведении войны, русские солдаты, в особенности казаки, подвергали захватываемые территории разграблению, отнимая у людей всё, что можно унести. После взятия Выборга, русские офицеры и солдаты делали людей из схваченных на улицах женщин и детей слуг в своих домах, некоторые офицеры отправляли их в глубь России в свои усадьбы. Казаки вывозили детей и женщин в Петербург, где их дёшево продавали[12][13][14]. Русские планомерно разоряли территорию между Выборгом и Кюмийоки, чтобы шведские войска не могли получить продовольствия.[15]Как пишет в своём письме генерал-майор Армфельд, вылазки русских, грабежи и поджоги во многих местах происходили как до, так и после захвата Выборга[16].

По мере наступления русских войск, шведские чиновники, духовенство вместе с епископом, и все более или менее состоятельные люди бежали в Швецию. Шведское правительство распорядилось вывезти всё ценное имущество в Швецию.

Военное правление 1713—1717

Ситуация под русским правлением сильно отличалась в разных частях Финляндии в зависимости от принадлежности к той или иной административной единице. Русские разделили Финляндию на Выборгскую комендатуру, которая состояла из южной Финляндии, и генерал-губернаторство Западной Финляндии, управляевшееся из Турку. Это время отмечено непостоянством, поскольку в дальнейшем ходе войны не было уверенности.[17] Уже в 1710 году была создана Выборгская комендатура в южной Финляндии, впоследствии присовокуплённую к Ижорскому и Эстонскому генерал-губернаторству. Ею руководил князь Меншиков, который однако, будучи занятым петербургскими делами, едва ли вмешивался в дела завоёванных территорий, из-за чего решающее слово оставалось за генерал-комендантом Выборга. Прямое правление генерал-коменданта простиралось до южной Карелии и Кюмийоки на востоке Уусимаа. В губернию Кякисалми и в Саво был назначен подчинённый комендант. Некоторые места на побережье Карельского перешейка были поначалу под управлением Адмиралтейства. Главными комендантами были Григорий Чернышёв и Иван Шувалов[17].

Больше всего русских войск было сосредоточено в западной Финляндии. Эта область находилась под особо строгим контролем, поскольку отсюда планировалась высадка собственно в Швеции. Юго-западную Финляндию не разоряли так основательно, поскольку территорию решили присоединить к России.[18] В августе 1712 года Петр I писал графу Ф. М. Апраксину: «чаю, я говорил с вами, чтоб вам назат идучи разорять Финляндию но понеже на здешние дела мало надежды того ради изволте все меры приложит дабы войску нашему зимоват в Финляндии и для того не разоряйте а хорошо мужиков содержите…»[19].

После завоевания западной Финляндии её военным управлением руководил генерал-адмирал Фёдор Апраксин. Он находился преимущественно в России, а высшим чином в Финляндии был поселившийся в Турку генерал Михаил Голицын. В его подчинении были Юго-Западная Финляндия и Сатакунта. В другие общины были назначены коменданты, которые, помимо прочего, выдавали охранные грамоты и назначали временные налоги[17]. Из военных деятелей известен сподвижник Апраксина генерал-поручик Фёдор Чекин[20], которого часто упоминают в финско-шведских источниках, как командующего казачьими вылазками.

После 1717 года Выборгская комендатура продолжала оставаться под военным управлением. Это указывает на то, что Пётр I ещё до начала поиска путей к миру (1718) решил присоединить территории к России. Он раздал большие участки земли в Карелии своим князьям, но отменил свои северные подарки в начале 1720-х, чтобы можно было требовать южные части[21]. В 1720 году в Финляндии был произведен набор солдат из местных жителей. Было набрано около 2000 мужчин. Партии новобранцев собирались в Або и Гельсингфорсе, откуда их отправили на галерах в Петербург и Ревель. Финские рекруты были отправлены в Казанскую и Астраханскую губернии. Из солдатчины возвратилось на родину около 500 человек.[18]

Разорение Остроботнии

Самые тяжёлые гражданские потери были среди жителей Северной Остроботни, поскольку по указу Петра I была разорена полоса в 10 миль для создания пограничного пояса против шведских войск. Регион не был оккупирован, но потери населения здесь во время Северной войны составили около 6100 человек[22][23]. Территорию патрулировали конные отряды, состоящие из нескольких десятков всадников. Летом охраняющие северные области Финляндии нерегулярные части жили в Кюре, и осенью переселялись в Гамлекарлебю, откуда зимой совершали вылазки на север, в ходе которых от рук солдат гибло гражданское население. Например, 21 сентября 1714 около 200 всадников появились на побережье напротив острова Хайлуото, где скопилось несколько сотен беженцев, стремящихся попасть в Швецию. Люди поселились в местных в домах и ночевали в лодках. Казаки переправились на остров и зарубили около 800 человек.

Казачьи отряды под командованием Фёдора Чекина(упоминаются в русских источниках как «черкесы»[14], в финско-шведских — «калмыки»[24]) отличались крайней жестокостью. Во время завоевания от их рук погибло около 5000 человек, из которых почти половина из Остроботнии[25], однако по другим данным эти цифры выше [24].

Изнасилования и групповые изнасилования были в XVII веке одним из устоявшихся «правил» ведения войны, и захваченных женщин отправляли в военные лагеря в Турку и в Пори. Судьба этих женщин была трагична и тем, что духовенство бежало в Швецию, а без покаяния и очищения жертвы считались набожной общиной того времени «нечистыми» и зачастую изгонялись из дома[26][27]. Большое количество населения было взято в плен для подневольного труда в России, особенно для строительства Петербурга, куда отправили в соответствии с одними источниками 10 000 человек, а по последним данным свыше 20 000 человек[26].

Торнио и Кеми

С 1714 года и до окончания войны на город Торнио казачьи отряды совершили двенадцать походов, в результате чего жители города пострадали в большей мере, чем в других местах Финляндии. [28].

Партизанская война

После того, как Карл XII выразил в начале войны генералу А. Крониорту пожелание, чтобы истреблялось как можно больше имущества неприятеля, в разных местах Финляндии организовались отряды «кивикесов» получивших название от имени ингерманландского крестьянина Кивекяс[29]. К партизанам присоединялись люди пострадавшие от русских войск. Особенно известны были отряды Лонгстрёма и Керкисудда, действовавшие на севере, а также отряд под руководством Тапани Лёфвинга, действовавший в Абоской и Нюландской губерниях. Руководствуясь интересами шведской короны, они занимались скрытной военной деятельностью, из-за которой местному населению приходилось тяжко.

Русские власти боролись с партизанами самым жёстким образом.[30][18] Деревни сочувствующих кивикесам сжигались, так же сжигались прилегающие к ним леса, чтобы лишить партизан убежища[29][31][32]. Местными жителями кивикесы не воспринимались как освободители, скорее для них это была одна из сил участвующей в конфликте[24].

Гражданское правление 1717—1721

После того, как Пётр I оставил идею высадки в Швецию, летом 1717 года в западной Финляндии был организован переход к гражданскому правлению. Генерал-губернатором стал шведский граф Густав Отто Дуглас. Генерал-губернаторство в Турку было географически идентично предшествовавшей территории военного правления. Формально в западной Финляндии сохранилась власть военных. И генерал-адмирал Апраксин и генерал Голицын продолжали стоять в административной иерархии над Дугласом и последний вёл военные дела по прежнему образцу[33].

Генерал-губернаторство состояло из пяти округов. Округ управлялся так называемым приставом, который соответствовал своей должностью губернатору. Были следующие округа: Хельсинки, Хямеенлинна-Порвоо, Пори, Турку, Вааса, из которых округ Турку управлялся генерал-губернатором. В качестве приставов назначали главным образом дворян из остзейских немцев, поскольку у них был опыт и знания шведской административной системы[33]. Округ делился обычно на 3—6[34] так называемых приставных участков или уездов. Руководителями уездов назначали по-прежнему старост. Ответственная за старостой территория была такой же как до войны. Налоговую систему организовали по русскому образцу: управляющего отлучили от исчисления налогов, за которые отвечали самые богатые в деревне, или старосты. Ими могли быть прежние присяжные или приставы[33].

Служба приставом или старостой была малопопулярной, поскольку с одной стороны вызывала подозрения в воровстве и гнев у скудно живущего народа, с другой стороны налоговые недоборы строго преследовались русской администрацией. Была введена личная ответственность чиновников за сбор налогов и время от времени приговаривали к штрафу в качестве наказания. В городах сборщиками налогов были градоначальники и главы ратуш (магистратов)[35]

«Великое лихолетье» в культуре

Время «великого лихолетья» отражено в литературе и кино, например, в первом финском историческом романе Фредерики Рунеберг (фин.) (фин. Fredrika Runeberg) «Госпожа Катарина Боийе и её дочь». Насильственные захваты населения и история прадеда, угнаного в рабство и вернувшегося домой через много лет, подтолкнули Сакари Топелиуса написать детскую сказку «Берёза и звезда» о возвращении девочки и мальчика из России после этих лет.[36].

Напишите отзыв о статье "Финляндия в Северной войне"

Примечания

  1. Kankaanpää, Matti J., 2001.
  2. Juva, 1965, s. 125.
  3. Rauta, 1943, s. 41-43.
  4. Juva, Suomen kansan historia, 1965, s. 116.
  5. Rauta, 1943, s. 17.
  6. [www.runivers.ru/doc/d1.php?SECTION_ID=7940&ELEMENT_ID=544727 Руниверс]
  7. [gorchev.lib.ru/ik/Predystoriya%20SPb_1703god/B2_Razdel_1/2_1_03.html Александр Шарымов. Предыстория Санкт-Петербурга. 1703 год. Взятие Ниеншанца]
  8. Мавродин В. В. Молодой Петербург // Основание Петербурга. — 2-е изд. — Л.: Лениздат, 1983. — С. 57—58. — 208 с.
  9. [militera.lib.ru/h/tarle2/01.html Военная литература — [ Военная история ] — Тарле Е. В. Северная война и шведское нашествие на Россию]
  10. 1 2 3 [terijoki.spb.ru/history/templ.php?page=balas6&lang=ru 6. «Великое лихолетье» Е. А. Балашов. Карельский перешеек — земля неизведанная. — СПб., 1996.]
  11. Rauta, 1943, s. 29.
  12. [www.drevlit.ru/texts/ju/jul6.php Записки датского посланника в России при Петре Великом]
  13. Rauta, 1943, s. 33.
  14. 1 2 [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Article/vozg_prgen.php Возгрин В. Проблема геноцида в российской и скандинавской историографии Северной войны]
  15. Juva, Suomen kansan historia, 1965, s. 127.
  16. Rauta, 1943, s. 35.
  17. 1 2 3 Luukko, Armas, 1967, s. 755—756.
  18. 1 2 3 Karonen, Petri, 1999.
  19. А. З. Мышлаевский. Пётр Великий: Война в Финляндии в 1712—1714 года. Санкт-Петербург, 1896. Стр. 120.
  20. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/15821/%D0%A7%D0%B5%D0%BA%D0%B8%D0%BD Словари и энциклопедии на Академике. Чекин, Федор Гаврилович]
  21. Luukko, Armas, 1967, s. 759.
  22. Martti Asunmaa: Pohjois-Pohjanmaa yleisen kehityksen osana
  23. [www.kirjastovirma.net/kulttuuri-identiteetti/07 Корни идентификации культуры Северной Похьянмаа]
  24. 1 2 3 Kustaa Vilkuna, 2005.
  25. 'Zetterberg, 1990.
  26. 1 2 Helsingin Sanomat Kuukausiliite 7/2009, s. 28-33 (Журнал-приложение к Helsingin Sanomat, номер посвящён работе Kustaa Vilkuna)
  27. Rauta, 1943, 60-70.
  28. Rauta, 2005, 69-72.
  29. 1 2 Бородкин М. М. История Финляндии. Время Петра Великого Санкт-Петербург, 1910. Стр. 188.
  30. Rauta, 1943, 38.
  31. Rauta, 1943, 74.
  32. Juva, 1965, s. 127.
  33. 1 2 3 Luukko, Armas, 1967, s. 756-757.
  34. Lindeqvist1906, 1906, s. 295.
  35. Lindeqvist1906, 1906, s. 295—296.
  36. [iskusstvovidetmir.ru/zhizn-serdca/bessmertie-dushi/page-6.html «Звезда и береза» Ц. Топелиус]

Литература

  • Бородкин М. М. [dlib.rsl.ru/rsl01004000000/rsl01004224000/rsl01004224609/rsl01004224609.pdf История Финляндии. Время Петра Великого] Санкт-Петербург, 1910.
  • Мышлаевский А. З. [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003549000/rsl01003549446/rsl01003549446.pdf Петр Великий : Война в Финляндии в 1712—1714 года.] Санкт-Петербург : Воен. тип., 1896.
  • Lindeqvist, K. O. Isonvihan aika Suomessa. — Porvoo: Wsoy, 1919. (фин.)
  • Lindeqvist, K. O. XXIV. Ison vihan aika, Suomen historia. — Porvoo: Wsoy, 1906. (фин.)
  • Luukko, Armas. Suomen historia 1617—1721, 8. — Porvoo: Wsoy, 1967. — ISBN 951-860-079-1. (фин.)
  • Juva, Einar W., Juva, Mikko. Suomen kansan historia 3 Ruotsin ajan loppukausi. — Porvoo: Otava, 1965. (фин.)
  • Zetterberg, Seppo (toim.). Suomen historian pikkujättiläinen. — Helsinki: Wsoy, 1990. — ISBN 951-0-14253-0. (фин.)
  • Kankaanpää, Matti J. Suuri Pohjansota, Isoviha ja suomalaiset. — Toiset ajat. Virrat, 2001. — ISBN 952-91-3934-9. (фин.)
  • Karonen, Petri. Pohjoinen suurvalta. Ruotsi ja Suomi 1521—1809. — Helsinki: Wsoy, 1999. — ISBN 951-0-23739-6. (фин.)
  • Kustaa H. J. Vilkuna. Viha : perikato, katkeruus ja kertomus isostavihasta. — Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2005. — ISBN 951-746-784-2. (фин.)
  • Kustaa H.J. Vilkuna. Paholaisen sota. — Porvoo: Wsoy, 2006. (фин.)
  • Tapani Löfving, Folke Nyberg: Tapani Löfvingin päiväkirja 1689—1720 , 2001
  • Lauri Kujala: Pohjanmaan puolustus Suuren Pohjan sodan aikana , 1953
  • Vahtola, Jouko, Suomen historia: Jääkaudesta Euroopan unioniin , Helsinki, Otava, 2003, ISBN 951-1-17397-9
  • Rauta, Viljo. Isoviha. — Helsinki: Sanatar, 1943. (фин.)

Ссылки

  • [www.ras.ru/FStorage/download.aspx?Id=906361fa-b9cc-4a51-a96f-0ddcaba6f500 А. С. Кан. VIII Советско-финляндский симпозиум историков]
  • [www.reenactor.ru/ARH/PDF/Melnov.pdf А. Мельнов. Выборгские полки армии Карла XII в Великой Северной войне (1700—1710)]
  • [terijoki.spb.ru/history/templ.php?page=balas6&lang=ru Е. А. Балашов. Карельский перешеек — земля неизведанная. — СПб., 1996]

Отрывок, характеризующий Финляндия в Северной войне

– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.