Большая перемена
| Большая перемена | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
258 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Больша́я переме́на» — советский четырёхсерийный художественный телевизионный фильм, снятый в 1972—1973 годах режиссёром Алексеем Кореневым по мотивам повести Г. Садовникова «Иду к людям» (в последние годы издаётся под названием «Большая перемена»). Премьера фильма на ТВ состоялась 29 апреля 1973 года.
Содержание
Сюжет
Самолюбие Нестора Петровича Северова (Михаил Кононов), молодого историка, гордящегося своими, как он думает, обширными знаниями, уязвлено тем, что на вступительном экзамене в аспирантуру его обошла любимая девушка Полина (Наталья Гвоздикова). В досаде он порывает с Полиной и уходит в добровольную «ссылку» — учителем в вечернюю школу. Он становится классным руководителем 9 «А». Оказалось, что преподавать школьные дисциплины очень разным взрослым людям, большинство из которых старше самого преподавателя, не так-то просто, особенно если некоторые из них не хотят учиться. Некоторые взрослые, казалось бы, ученики доставляют своему классному руководителю массу хлопот. В довершение ко всем проблемам, в нового учителя влюбляется ученица Нелли Леднёва, отец которой учится в том же классе.
Нестор Петрович начинает жить заботами своих взрослых учеников. Так, ученик Григорий Ганжа (Александр Збруев) попадает в милицию на 12 суток за «издевательство над человеком» (эпизод с «аттракционом неслыханной жадности»). К тому же Ганжа при каждом удобном случае всячески высказывает своё пренебрежительное отношение к учёбе, а в школе обычно занимается всем, чем угодно, кроме учёбы (например, слушает по радиоприёмнику хоккейные репортажи). Но, несмотря на это и на необходимость поддерживания на людях официальных отношений учителя с учеником, Нестор и Григорий симпатизируют друг другу и подружились буквально с первого дня знакомства. Дело осложняется тем, что жена Ганжи работает в этой же школе преподавателем русского языка и литературы, однако об этом Нестор узнаёт не сразу, потому что Григорий со Светланой (Наталия Богунова) довольно долго пытаются скрывать и от педагогического коллектива школы, и от учеников тот факт, что они — семейная пара. Раздражённая отсутствием у своего мужа желания учиться и его глупыми выходками, Светлана Афанасьевна, в конце концов, решает покинуть его. Тогда удручённый Ганжа приходит за помощью к Нестору Петровичу, и тот, хотя и не сразу, но соглашается помочь. После его пламенной речи в учительской, в которой он защищает своего друга, Светлана возвращается к мужу.
Ученик Геннадий Ляпишев (Виктор Проскурин) постоянно стремится отлынить от учёбы и сбежать на танцы, оправдываясь тем, что у него неудобный график работы. Дабы ему помочь, Нестор Петрович уговаривает напарника Ляпишева — Александра Петрыкина (Ролан Быков) — согласиться на вторую смену. Причём для того, чтобы добиться этого, Нестору приходится даже прыгнуть в воду на глазах у Петрыкина. Однако позже выясняется, что эти усилия напрасны, так как Ляпишев по-прежнему «отбывает номер» в школе. Он, по-видимому, считает, что ему как рабочему человеку должны выдать аттестат за просто так. Тогда за его «воспитание» принимается сам Петрыкин — весьма серьёзный человек. Как оказалось, с таким шутки плохи. Александр Трофимович грозится сделать из Ляпишева не просто человека, а совершенного человека, и при этом демонстрирует Геннадию изображение Давида Микеланджело, как образец для подражания. Затем таскает Гену с собой в кино, театр, на лекцию, в планетарий и т. п. — для «повышения культурно-образовательного уровня». Из-за того, что Петрыкин с Ляпишевым всюду ходят вместе, у последнего даже происходит размолвка с его девушкой Люсей, которая возмущена таким положением дел (к тому же Петрыкин при Гене назвал её «не идеальной»). В конце концов, благодаря этим переживаниям, происходит педагогическое «чудо» — Гена внезапно приобрёл страшный интерес к учёбе и самосовершенствованию. (Пусть Давидом он не стал, но это тоже очень важное достижение). Однако пока Петрыкин занят Ляпишевым, от него самого уходит молодая жена… Воссоединить семью заново, объяснив Валентине истинные мотивы поведения её мужа (стремление помочь товарищу) — эта задача тоже ложится на плечи Нестора Петровича и его добровольного помощника Степана Семёновича Леднёва (Евгений Леонов).
Сам Леднёв тем временем тоже попадает в сложное положение на семейном фронте, так как его дочь Нелли, влюблённая в учителя, стесняется своего отца и протестует против того, чтобы он посещал занятия. Между тем Степан Семёнович, может быть, как никто другой в этом классе, искренне желает учиться. Один раз дело доходит до того, что Леднёв влезает в класс через окно, потому что через дверь дочь его не пускает. Язвительный Ганжа, видевший это, тут же объявляет: «Новый аттракцион! Фантастическая тяга человека к знаниям!»
Ученица Виктория Коровянская, как выясняется, нигде не работает, и приходится ей разъяснить, что необходимо устроиться на работу, иначе она не может посещать школу. За её «воспитание» принимается её жених — Пётр Тимохин (Савелий Крамаров), который работает вместе с Григорием Ганжой и славится своей фантастической скаредностью (именно за злое подшучивание над ним Ганжа и угодил в милицию). Впрочем, в дальнейшем Пётр исправляется…
Выясняется также, что в этом же классе учится и даже является старостой класса Ваня Федоскин — друг детства Полины, который даже считал себя её женихом, однако его в своё время «обошёл» в споре за место в сердце Полины сам Нестор Петрович. Поскольку Полина при Ване называла Нестора своим женихом, а Нестор позже разошёлся с Полиной, то теперь оба они не общаются с Полиной и считают друг друга «счастливым соперником». Ваня думает, что Нестор женился на Полине, а Нестор — наоборот. Однако в действительности Полина вернётся к Нестору лишь в конце фильма, что станет своеобразным вознаграждением молодому учителю за его предыдущие треволнения и самоотверженный труд на ниве педагогики…
В ролях
|
|
Съёмки фильма
Производились на территории Ярославского шинного завода[1] и МПГУ им Ленина.
Съёмочная группа
|
|
Технические данные
- Производство: Мосфильм
- Художественный фильм, четырёхсерийный, телевизионный, цветной
Критика
Исполнитель главной роли Михаил Кононов скептически относился к фильму. В своих неопубликованных мемуарах он писал[2]:
В многосерийке «Большая перемена» был собран весь цвет четырёх поколений актёров, начиная от популярных народных до только что закончивших театральные училища. Мне приходилось оправдывать фантасмагорические ситуации и несуразный текст. О «Большой перемене» много писали, и с успехом она прошла за рубежом. Вот такой силы таланты были в то время в России. Любой бред в их исполнении выглядел милым и обаятельным, а главное — искренним.
См. также
Напишите отзыв о статье "Большая перемена"
Примечания
Ссылки
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=569 «Большая перемена»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
- [www.youtube.com/watch?v=lWHh0KEhPq0 Сегодня вечером с Андреем Малаховым. Большая перемена (23.03.2013)]
- [www.levdurov.ru/show_arhive.php?id=523 Как снимался фильм «Большая перемена»]
- [www.interesno.name/node/122 Анекдоты о съёмках «Большой перемены»]
- [gazeta.aif.ru/online/superstar/94/22_01 Татьяна Богданова: «Большая перемена» 35 лет спустя («АиФ Суперзвёзды» № 16 (94) от 22 августа 2006 г.)]
- [proretro.ru/konstantin-rajkin-mog-stat-nestorom-petrovichem/ Константин Райкин мог стать Нестором Петровичем (сайт proretro.ru)]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Большая перемена
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
