Большая премия Французской академии за роман
Поделись знанием:
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Большая премия Французской академии за роман (фр. Grand prix du roman de l'Académie française) — литературная премия, учрежденная в 1914 Французской академией. Наряду с Большой литературной премией, считается одной из самых почетных наград Академии. Вручается в октябре и открывает сезон французских литературных премий. Денежный эквивалент премии ныне составляет 7 500 евро.
Лауреаты Большой премии
| Год | Автор | Произведение | Издатель | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|
| 1915 | Поль Аккер | за совокупность произведений | |||
| 1916 | Луи де Блуа | Счастливый остров (L'Île heureuse) | Плон | ||
| 1917 | Шарль Женьо | за совокупность произведений | |||
| 1918 | Камий Меран | История Готтона Конникслу (Histoire de Gotton Connixloo) | Плон | ||
| 1919 |  |
Пьер Бенуа | Атлантида (L'Atlantide) | Альбен Мишель | |
| 1920 | Андре Кортис | Для меня одного (Pour moi seule) | Альбен Мишель | ||
| 1921 | Пьер Вийтар | Месье Билль в мучениях (Monsieur Bille dans la tourmente) | Фаскель | ||
| 1922 |  |
Франсис Карко | Загнанный человек (L'Homme traqué) | Альбен Мишель | |
| 1923 |  |
Альфонс де Шатобриан | Бриер (La Brière) | Грасе | |
| 1924 | Эмиль Анрио | Арисия Брен, или Буржуазные добродетели (Aricie Brun ou les Vertus bourgeoises) | Плон | С 1945 член Академии | |
| 1925 | Франсуа Дюурсо | Дитя победы (L'Enfant de la victoire) | Истинная Франция | ||
| 1926 |  |
Франсуа Мориак | Пустыня любви (Le Désert de l'amour) | Грасе | С 1933 член Академии |
| 1927 |  |
Жозеф Кессель | Пленники (Les Captifs) | Галлимар | С 1962 член Академии |
| 1928 | Жан Бальд | Королева Арбье (Reine d'Arbieux) | Плон | ||
| 1929 |  |
Андре Демезон | Книга о животных, которых называют дикими (Le Livre des bêtes qu'on appelle sauvages) | Грасе | |
| 1930 |  |
Жак де Лакретель | Свадебная любовь (Amour nuptial) | Галлимар | С 1936 член Академии |
| 1931 | Анри Пурра | Гаспар с гор (Gaspard des montagnes) | Альбен Мишель | ||
| 1932 | Жак Шардон | Клэр (Claire) | Грасе | ||
| 1933 | Роже Шовире | Мадмуазель де Буа-Дофен (Mademoiselle de Bois-Dauphin) | Фламмарион | ||
| 1934 | Поль Ренье | Аббатство Эволен (L'Abbaye d'Évolayne) | Плон | ||
| 1935 | Альбер Тушар | Оса (La Guêpe) | Французское Издательство | ||
| 1936 |  |
Жорж Бернанос | Дневник сельского священника (Journal d'un curé de campagne) | Плон | |
| 1937 | Ги де Пурталес | Чудесная рыбалка (La Pêche miraculeuse) | Галлимар | ||
| 1938 | Жан де ла Варанд | Божий кентавр (Le Centaure de Dieu) | Грасе | ||
| 1939 |  |
Антуан де Сент-Экзюпери | Планета людей (Terre des hommes) | Галлимар | |
| 1940 | Эдуар Пессон | Путешествие Эдгара (Le Voyage d'Edgar) | Грасе | ||
| 1941 | Робер Бурже-Пелерон | Фоли-Юбер (La Folie Hubert) | Галлимар | ||
| 1942 | Жан Бланза | Утренняя гроза (L'Orage du matin) | Грасе | ||
| 1943 |  |
Жозеф Анри Лувик | Танцуй за свою тень! (Danse pour ton ombre!) | Плон | |
| 1944 | Пьер Лагард | Вальмори (Valmaurie) | Бодиньер | ||
| 1945 | Марк Бланпен | Одиночка (Le Solitaire) | Фламмарион | ||
| 1946 | Жан Орьё | Фонтарж (Fontagre) | Издательство журнала Фонтен | ||
| 1947 |  |
Филипп Эриа | Семья Бусардель (Famille Boussardel) | Галлимар | |
| 1948 | Ив Гандон | Жиневра (Ginèvre) | Анри Лефевр | ||
| 1949 | Ивонн Паньес | Побег 44 (Évasion 44) | Фламмарион | ||
| 1950 | Жозеф Жолинон | Провинциалы (Les Provinciaux) | Милье дю Монд | ||
| 1951 | Бернар Барбе | Лошади, оставленные на поле боя (Chevaux abandonnés sur le champ de bataille) | Жюльяр | ||
| 1952 | Анри Кастилу | Пламя Этны (Le Feu de l'Etna) | Альбен Мишель | ||
| 1953 | Жан Угрон | Смерть тайком (Mort en fraude) | Дона | ||
| 1954 | (ex-æquo) Пьер Муано | Королевская охота (La Chasse royale) | Галлимар | С 1982 член Академии | |
| (ex-æquo) Поль Муссе | Снег на японской любви (Neige sur un amour nippon) | Грасе | |||
| 1955 | Мишель де Сен-Пьер | Аристократы (Les Aristocrates) | Издательство Круглого стола | ||
| 1956 |  |
Поль Гют | Простодушный жилец (Le Naïf Locataire) | Альбен Мишель | |
| 1957 | Жак де Бурбон-Бюссе | Молчание и Радость (Le Silence et la Joie) | Галлимар | С 1981 член Академии | |
| 1958 | Анри Кефелек | Подводное царство (Un royaume sous la mer) | Пресс де ла Сите | ||
| 1959 | Габриель д'Обаред | Вера нашего детства (La Foi de notre enfance) | Фламмарион | ||
| 1960 | Кристиан Мюрсьо | Богоматерь потерянных (Notre-Dame des désemparés) | Плон | ||
| 1961 | Фам Ван Ки | Потерять обиталище (Perdre la demeure) | Галлимар | Первый вьетнамский лауреат | |
| 1962 | Мишель Мор | Морской плен (La Prison maritime) | Галлимар | С 1985 член Академии | |
| 1963 | Робер Маржери | Революция (La Révolution) | Галлимар | ||
| 1964 | Мишель Друа | Возвращение (Le Retour) | Жюльяр | С 1980 член Академии | |
| 1965 | Жан Юссон | Лошадь Эрбело (Le Cheval d'Herbeleau) | Сёй | ||
| 1966 | Франсуа Нурисье | Французская история (Une histoire française) | Грасе | ||
| 1967 |  |
Мишель Турнье | Пятница, или Тихоокеанский лимб (Vendredi ou les Limbes du Pacifique) | Галлимар | |
| 1968 | Альбер Коэн | Любовь властелина (Belle du Seigneur) | Галлимар | ||
| 1969 | Пьер Мустье | Стена (La Paroi) | Галлимар | ||
| 1970 | Бертран Пуаро-Дельпеш | Литовское безумие (La Folle de Lituanie) | Галлимар | С 1986 член Академии | |
| 1971 |  |
Жан д'Ормессон | Слава империи (La Gloire de l'Empire) | Галлимар | С 1973 член Академии |
| 1972 |  |
Патрик Модиано | Бульварное кольцо (Les Boulevards de ceinture) | Галлимар | |
| 1973 |  |
Мишель Деон | Сиреневое такси (Un taxi mauve) | С 1978 член Академии | |
| 1974 | Клебер Эдан | Adios | Грасе | ||
| 1975 | Не присуждалась | ||||
| 1976 |  |
Пьер Шёндёрфер | Краб-барабанщик (Le Crabe-tambour) | Грасе | |
| 1977 |  |
Камиль Бурникель | Tempo | Жюльяр | |
| 1978 | Паскаль Жарден | Желтый карлик (Le Nain jaune) | Жюльяр | ||
| 1979 | Анри Кулонж | Прощание с дикаркой (l'Adieu à la femme sauvage) | Сток | ||
| 1980 |  |
Луи Гардель | Форт Саганн (Fort Saganne) | Сёй | |
| 1981 |  |
Жан Распай | Я, Антуан де Тунан, король Патагонии (Moi, Antoine de Tounens, roi de Patagonie) | Альбен Мишель | |
| 1982 |  |
Владимир Волкофф | Монтаж (Le Montage) | Жюльяр | |
| 1983 | Лилиан Гиньябоде | Наталия (Natalia) | Альбен Мишель | ||
| 1984 | Жак Франсис Роллан | Незабываемое воскресенье у казармы (Un dimanche inoubliable près des casernes) | Грасе | ||
| 1985 | Патрик Бессон | Дара (Dara) | Сёй | ||
| 1986 |  |
Пьер Жан Реми | Бессмертный город (Une ville immortelle) | Альбен Мишель | С 1988 член Академии |
| 1987 |  |
Фредерика Эбрар | Гарем (Le Harem) | Фламмарион | |
| 1988 | Франсуа Оливье Руссо | Вокзал Ванзее (La Gare de Wannsee) | Грасе | ||
| 1989 | Женевьев Дорманн | Бал додо (Le Bal du dodo) | Альбен Мишель | ||
| 1990 |  |
Пола Констан | White Spirit | Галлимар | |
| 1991 | Франсуа Сюро | Несчастье (L'Infortune) | Галлимар | ||
| 1992 |  |
Франц Оливье Гибер | Чудовище (L'Affreux) | Грасе | |
| 1993 | Филипп Боссан | Элоиза (Héloïse) | Галлимар | С 2007 член Академии | |
| 1994 | Фредерик Виту | Комедия Террачины (La Comédie de Terracina) | Сёй | С 2001 член Академии | |
| 1995 |  |
Альфонс Будар | Умереть ребенком (Mourir d'enfance) | Робер Лафон | |
| 1996 | Каликст Бейала | Потерянные почести (Les Honneurs perdus) | Альбен Мишель | ||
| 1997 |  |
Патрик Рамбо | Битва (La Bataille) | Грасе | Гонкуровская премия |
| 1998 |  |
Анна Вяземски | Горстка людей (Une poignée de gens) | Галлимар | |
| 1999 | (ex-æquo) Франсуа Тайяндье | Аньелка (Anielka) | Сток | ||
 |
(ex-æquo) Амели Нотомб | Страх и трепет (Stupeur et Tremblements) | Альбен Мишель | Бельгийский автор | |
| 2000 | Паскаль Киньяр | Терраса в Риме (Terrasse à Rome) | Галлимар | ||
| 2001 |  |
Эрик Нехофф | Безумное благо (Un bien fou) | Альбен Мишель | |
| 2002 | Мари Ферранти | Мантуанская принцесса (La Princesse de Mantoue) | Галлимар | ||
| 2003 | Жан Ноэль Панкрази | Все проходит так быстро (Tout est passé si vite) | Галлимар | ||
| 2004 | Бернар дю Бушрон | Маленький Змей (Court Serpent) | Галлимар | ||
| 2005 | Анриетт Желинек | Судьба Юрия Воронина (Le Destin de Iouri Voronine) | Фаллуа | ||
| 2006 |  |
Джонатан Литтелл | Благоволительницы (Les Bienveillantes) | Галлимар | Гонкуровская премия |
| 2007 |  |
Василис Алексакис | После Р. Х. (Ap. J.-C.) | Сток | |
| 2008 | Марк Брессан | Последняя конференция (La Dernière Conférence) | Фаллуа | ||
| 2009 |  |
Пьер Мишон | Одиннадцать (Les Onze) | Вердье | |
| 2010 |  |
Эрик Фейе | Нагасаки (Nagasaki) | Сток | |
| 2011 |  |
Сорж Шаландон | Возвращение в Киллибегс (Retour à Killybegs) | Грасе | |
| 2012 |  |
Жоэль Диккер | Правда о деле Гарри Кебера (La Vérité sur l'affaire Harry Quebert) | Фаллуа | Первый швейцарский лауреат |
| 2013 | Кристоф Оно-ди-Био | Нырять (Plonger) | Галлимар | Премия Ренодо | |
| 2014 | Адриен Боск | Созвездие (Constellation) | Сток | ||
| 2015 | (ex-æquo) Хеди Каддур | Превосходящие (Les Prépondérants) | Галлимар | тунисский автор | |
 |
(ex-æquo) Буалем Сансаль | 2084: конец света (2084 : la fin du monde) | Галлимар | алжирский автор | |
| 2016 | Аделаида де Клермон-Тоннер | Последний из нас (Le Dernier des nôtres) | Грасе и Фаскёль |
Напишите отзыв о статье "Большая премия Французской академии за роман"
Ссылки
- [www.academie-francaise.fr/grand-prix-du-roman Grand Prix du Roman — Académie française]
Отрывок, характеризующий Большая премия Французской академии за роман
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
