Большое Болдино

Село Большое Болдино Герб Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Нижегородская областьНижегородская область Муниципальный район Большеболдинский Сельское поселение Большеболдинский сельсовет Координаты 55°00′14″ с. ш. 45°18′35″ в. д.55.00389° с. ш. 45.30972° в. д. / 55.00389; 45.30972    Первое упоминание 1585 Прежние названия Забортники (XVI век) Высота центра 180-200 м Население 5074 человек (2010) Названия жителей болдинец, болдинцы Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 83138 Почтовый индекс 607940 Автомобильный код 52, 152 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=22 209 804 001 22 20 9 8 04 001]

Большо́е Бо́лдино — село в Нижегородской области, административный центр Большеболдинского сельсовета и Большеболдинского района. Большое Болдино и прилегающие земли на протяжении четырёх веков принадлежали роду Пушкиных — одному из древнейших дворянских родов России. В настоящее время историческая часть села является памятником культуры федерального значения.

Физико-географические сведения

Большое Болдино расположено в 170 км к юго-востоку от Нижнего Новгорода (по прямой) и в 38 км от железнодорожной станции Ужовка, на правом возвышенном берегу реки Азанка (приток Чеки). Расстояние по автодороге от Нижнего Новгорода (через Большое Мурашкино, Бутурлино, Гагино) составляет 205 км. Село расположено в лесостепной природной зоне, в природно-территориальном регионе, называемом Мордовской возвышенностью. В нескольких десятках километрах от села находится наивысшая точка Нижегородской области (высота 247 метров над уровнем моря). Окрестные земли представляют собой волнисто-холмистую равнину, пересекаемую многочисленными долинами небольших рек и ручьёв, оврагов и балок. Речные долины глубоко врезаны, правые берега обычно высокие и обрывистые, левые — более низкие и пологие. В основном на территории Большеболдинского района степной ландшафт, безлесная равнина, постепенно снижающаяся на севере к руслу Пьяны.

Климат

По климатическому делению Нижегородской области Большое Болдино расположено в тёплом, сухом подрайоне юго-восточного возвышенного Правобережья. Климат умеренно-континентальный с хорошо выраженными временами года. Зима холодная и продолжительная, длится около шести месяцев. Весна протекает быстро, в течение 50—60 дней. Лето сухое и тёплое, нередко бывают засухи, средняя продолжительность лета составляет 90—95 дней. Осень длится около двух месяцев — с сентября до начала ноября. В сентябре бывает пора тихой и безоблачной погоды, которую в народе называют «бабьим летом».

По данным ближайшей метеорологической станции, расположенной в городе Лукоянов, средняя годовая температура в Большом Болдино +3,2 °C, средняя температура июля +18,6 °C, средняя января -12,2 °C. Абсолютный максимум +38 °C, абсолютный минимум -42 °C. Средняя глубина промерзания почвы составляет 81 см. Снежный покров устанавливается в среднем к 23 ноября, снег сходит в среднем к 11 апреля. Средняя продолжительность безморозного периода составляет 139 дней. Среднегодовое количество осадков 501 мм. Норма осадков для самого влажного месяца (июля) составляет 76 мм, самого сухого месяца — февраля — 28 мм.

Почвы

Большое Болдино находится в переходной полосе между зонами серых лесных и чернозёмных почв. Наибольшее распространение имеют серые лесные, чернозёмы и дерново-подзолистые почвы, по гранулометрическому составу глинистые, средне-суглинистые и тяжёло-суглинистые. Содержание гумуса 5,3 %. Почвы слабокислые, показатель кислотности рН-5,7. Бонитет почв 70,9 балла.

Растительный и животный мир

В древние времена территория Большого Болдина и прилегающих земель была покрыта широколиственными лесами: «лес до старого селища Болдина», «около Кистенева лес произрастает: дубовый, липовый, березовый и осиновый». В период будного (поташного) производства в XVII веке большинство лесов было истреблено; ныне лесные массивы сохранились лишь на юге Большеболдинского района на границе с Мордовией. Остатки лесов сохранились в виде дубрав, среди которых известная со времён А. С. Пушкина роща Лучинник. Луговая растительность представлена видами разнотравья: васильки, белоголовый клевер, шалфей, тимофеевка, типчак. В результате распаханности и плотной заселённости территории вокруг Большого Болдина, животный мир немногочислен, из животных встречаются заяц-русак, крот, полевая мышь; из птиц — серая куропатка, перепел, жаворонок, в перелесках — удод, сизоворонка. Из рыб в водоемах встрачается карась, плотва, щука.

Население

В древности территорию, где расположено Большое Болдино и окрестные земли, занимали мордовские племена. Об этом свидетельствуют раскопки, проведенные на месте эрзянского могильника XIV века Нижегородской учетной архивной комиссией под руководством А. В. Снежевского у села Гагино бывшего Сергачского уезда Нижегородской губернии в 1894 году.

Русское население на территории Большого Болдина стало появляться, по видимому, после 1340 года, когда по ханскому ярлыку князь Константин Васильевич получил великое княжество Суздальско-Нижегородское, и, желая закрепить за собой мордовские земли, призвал людей селиться на них: «Великий князь Константин, — сообщал летописец, — повелевал русским селиться по Оке и по Волге, и по Кудьме, и на мордовских селищах, где кто пожелает».

Колонизация междуречья Волги, Оки, Суры и Пьяны русскими была завершена к началу XVII столетия, однако продолжалась и далее: в XVII и XVIII веках. Как свидетельствуют исторические источники, многие селения болдинской округи были основаны именно в это время.

Статистика численности населения Большого Болдина с 1798 года:

Год	1798	1859	1895	1916	1925	1959	1970	1979	1989	2002	2010
Население, чел.	2139	1673	1998	1435	2742	250З	2864	3403	4432	4919	5074
Мужчины	1044	814	978	?	?	1105	1278	1523	2082	2311	2373
Женщины	1095	859	1020	?	?	1398	1586	1820	2350	2608	2701

Символика

Проект герба Большого Болдина и одноимённого района был принят районным Земским собранием в 1998 году, в преддверии празднования 200-летия со дня рождения А. С. Пушкина. Герб представляет четырёхугольный, с закругленными нижними углами, заострённый в оконечности геральдический щит, разделённый горизонтально на три части. В верхней, меньшей части, на белом фоне надпись золочёными буквами: «Болдино». Средняя и нижняя части герба равны по высоте, в средней части на лазоревом фоне — олень червлёного цвета с ветвистыми рогами и копытами чёрного цвета — символ принадлежности села к Нижегородской области. В нижней части, на червлёном фоне изображена лира в обрамлении колосьев, колосья связаны с лирой лентой. Колосья на гербе означают, что болдинская земля имеет важное сельскохозяйственное значение в области; лира символизирует вдохновение, которое было присуще Пушкину в Болдино.

История

Происхождение названия

В древности местность, на которой расположено современное Большое Болдино, была заселена мордовскими племенами, занимавшихся собирательством мёда диких пчёл — бортничеством. Это объясняет древнее название села — Забортники (село за бортным лесом), под которым оно впервые упоминается в писцовых документах 1585 года.
Существует несколько версий происхождения современного названия села. Одна из версий приписывает названию татарское происхождение — Ель Болдино. Впоследствии в документах это название стало употребляться в сокращенном написании: Еболдино. По другой версии, название происходит от собственного мордовского имени Болдай. В исторических документах XVII века Болдино именуется сначала как деревня: «...в Арзамасском уезде деревня Еболдина» (1612 года), но уже в 1619 году оно называется селом: «…в Арзамасском [уезде] в Залесском стану за Шатиловскими вороты село Болдино, что было деревня Забортники, под большим мордовским чёрным лесом». С этого времени и далее село называлось просто Болдино, а затем — Большое Болдино.

XVI—XVII века

В течение нескольких веков село Большое Болдино принадлежало Пушкиным.

Большое Болдино впервые упоминается в архивных документах, датированных 1585 годом, где указано, что село Болдино Арзамасского уезда числится за воеводой и окольничим Евстафием Михайловичем Пушкиным. Евстафий Михайлович отличился при обороне Смоленска от нашествия литовцев в 1580 году, вёл трудные дипломатические переговоры с польским королём Стефаном Баторием. За эти заслуги Пушкин получил село в качестве поместного владения от Ивана Грозного.

В 1612 году Болдино было передано Ивану Фёдоровичу Пушкину, участнику Нижегородского ополчения Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина. После смерти бездетного Ивана Фёдоровича царь Михаил Фёдорович в 1619 году жаловал Болдино брату покойного, Фёдору Фёдоровичу Пушкину (по прозванию Сухорук), проявившему себя при обороне Москвы от войск польского короля Владислава IV.

В областном архиве хранится рукописная выписка из писцовой книги 1621-1623 годов Арзамасского уезда, среди селений которого значится и Большое Болдино:

Село Болдино на речке на Азанке что была деревня Забортники <...> В том же селе за Федором Федоровым сыном Пушкиным по Государеве царе и великого князя Михаила Федоровича всеа Руси жалованной вотчинной грамоте, что дана ему за Московское осадное сидение 12-го году <...> вотчинников приказчик Мишка Фёдоров да крестьяне Ивашко Микифоров <...> да двадцать дворов крестьянских да двадцать четыре двора бобыльских, а людей в крестьянских и бобыльских дворах сорок пять человек. Пашни вотчинников давдцать пять чети да крестьянские пашни восемь чети да перелогу шестьдесят семь чети и обоево пашни и перелогу сто чети в поле а вдву потому ж. Земля добра. Сена меж пол и по заполью и по вражкам и по речке Азанке по обе стороны четыреста копён.

Преобладание бобыльских дворов над крестьянскими говорит о том, что в то далёкое время земледелие в жизни болдинцев было далеко не главным, хотя земля и считалась «доброй». Больше половины сельчан составляли бобыли, оторванные от земли и занимающиеся ремеслом, бортничеством и охотой.

О границах болдинского имени Пушкиных в XVII веке говорит копия с отказной книги на «движимое и недвижимое имение» Елизаветы Львовны Сонцовой, урождённой Пушкиной:

Межа Фёдора Федорова сына Пушкина вотчинной земли села Болдина от Алаторского усаду, подле чёрной лес до старого селища Болдина, подле чёрной лес до речки Мокшандейки, а Мокшандейкою вниз до речки Азанки, а речкою Азанкою вниз до устья речки Жималейки, а речкою Жималейкою вверх до песочного врага, врагом по чёрному лесу до Помск Поималей враг, а по-русски ольховый враг, а врагом до речки Азанке ж вниз по Азанке и по тем урочищам по правую сторону земля Алаторского уезду села Болдина, а по левую сторону земля Арзамасского уезду.

XVIII век

В 1718 году Болдино перешло во владение прадеду поэта, Александру Петровичу Пушкину, по духовному завещанию своего двоюродного дяди. С 1741 до 1790 года болдинским имением владел Лев Александрович Пушкин — дед поэта. Несмотря на то, что хозяин имения жил в Москве, нижегородская вотчина в это время расширилась и окрепла.

После смерти Льва Александровича болдинское имение, которое, кроме самого Болдина включало деревню Малое Болдино и сельцо Кистенево, перешло к его детям от двух браков. Часть наследства получил отец поэта Сергей Львович, которому по разделу с братом Василием Львовичем досталась половина села Болдина с новой усадьбой. Позже Сергею Львовичу отошло ещё и Кистенёво, часть из которого он выделил позднее сыну Александру.

XIX век

В 1830-х годах XIX века село трижды посетил А. С. Пушкин. Период предсвадебного затворничества осенью 1830 года известен как болдинская осень — наиболее продуктивная творческая пора в жизни поэта. Пребывание в имении из-за объявленного холерного карантина совпало с подготовкой к долгожданной женитьбе на Наталье Гончаровой. За это время Пушкиным завершена работа над «Евгением Онегиным», циклами «Повести Белкина» и «Маленькими трагедиями», написаны: стихотворная повесть (поэма) «Домик в Коломне», лирические стихотворения («Бесы», «Безумных лет угасшее веселье…», «Рифма», «На перевод Илиады», «Труд», «Прощанье», «Заклинание», «Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы», «Два чувства дивно близки нам…» — всего около тридцати). Во вторую осень в Болдино, в октябре 1833 года, поэтом были написаны «Медный всадник», «Анджело», «Сказка о мёртвой царевне…», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Пиковая дама» и ряд стихотворений, а также закончены «История Пугачёва». Осенью 1834 года Пушкин снова довольно долго прожил в Болдино, но написал всего одно произведение, пусть и значимое: это была «Сказка о золотом петушке».

XX век

Последним владельцем села из рода Пушкиных был Лев Анатольевич, внучатый племянник поэта. В 1911 году болдинская усадьба была приобретена государством, на основании решения совета министров «О приобретении в собственность государства за 30 тысяч рублей, принадлежащего дворянам Пушкиным родового имения при селе Болдино Лукояновского уезда Нижегородской губернии...».

После революции в главном доме усадьбы была открыта четырёхлетняя школа, в вотчинной конторе до 1945 года работал детский сад. Усадебный парк пришёл в запустение, и в 1930-х годах неоднократно поднимался вопрос о создании Музея-заповедника. В 1937 году, в день столетия со дня памяти великого поэта, в Болдино была установлена мемориальная доска на барском доме. 20 июня 1944 года на заседании бюро Горьковского обкома ВКП(б) впервые рассматривался вопрос о реставрации пушкинского парка и организации Музея в селе. Наконец, в год 150-летия со дня рождения А. С. Пушкина, 18 июня 1949 года, в Болдино состоялось торжественное открытие Музея. На протяжении последующих лет продолжалась работа по развитию и благоустройству музея-заповедника. В 1973–1974 годах в Горьковской области широко отмечалось 175-летие со дня рождения поэта.

В 1980-1990 годах XX века усадебный комплекс был полностью восстановлен. На исторических местах снова появились барская кухня, конюшня с каретником и амбаром, людская, баня. В этих строениях открыты выставки и экспозиции этнографического характера. К 200-летию со дня рождения Пушкина в Болдино восстановлена каменная церковь Успения. За два года до этого был открыт детский музей пушкинских сказок в домах церковного причта.

Архитектура и достопримечательности

Музей

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 5210101000

Главная достопримечательность села — государственный литературно-мемориальный и природный музей-заповедник А. С. Пушкина «Болдино». Музей, посвящённый болдинскому периоду жизни и творчества поэта, размещён в бывшем барском доме Пушкиных, на территории усадебного парка площадью 8,5 гектаров.

Живописный парк является центром села и расположен вокруг каскада прудов, начинающегося у Успенской церкви и заканчивающегося в нижней части парка недалеко от часовни Михаила Архангела. Музей-заповедник входит в число крупнейших пушкинских музеев России и включает в себя тринадцать архитектурных объектов . К музею также относится роща Лучинник, находящаяся в нескольких километрах к юго-востоку от села и здание барского дома в деревне Львовка в восьми километрах от Большого Болдина.

Господский дом

Господский дом усадьбы представляет собой деревянный особняк с мезонином. За время своего существования здание неоднократно перестраивалось, но комнаты первого этажа, в которых проживал поэт во время своих визитов в Болдино, остались неизменными. Экспозиция комнат имеет подтверждённую документальную основу: сохранилась опись имения 1849 года с перечнем находящейся мебели, кроме того часть экспозиции была перевезена из другого болдинского имения Пушкиных — села Кистенёво.

В здании господского дома воссоздана обстановка 1830-х годов. Пушкин во время первых приездов занимал в доме 3 комнаты в парадной анфиладе: прихожая, зальце и кабинет.

Зальце

Самое просторное помещение в доме — зальце — комната, предназначенная для приёма гостей. Интерьер комнаты довольно скромный — у стены, между двумя печами, диван, круглый стол и кресла. Примечательна история мебели: некогда она была продана из усадебного дома арзамасскому купцу Вилянову, выходцу из Болдино, затем, пройдя сквозь череду владельцев, вновь вернулась в Болдино, в экспозицию музея. На столе можно видеть копии документов Пушкинской эпохи: в Болдино Пушкин изучал историю своей родословной, и часть бумаг была передана поэту дядей Василием Львовичем. Эти документы Александр Сергеевич привёз с собой в Болдино.

Кабинет

Обосновавшись в Болдино во время первого визита в 1830 году, Пушкин устроил в одной из комнат барского дома кабинет. Интерьер этой комнаты воссоздан по рисунку поэта и мало похож на кабинеты писателей XIX века: письменный стол отсутствует (вместо него стоит ломберный стол), напольные часы, кресла с кожаными сиденьями и два дивана.

Другие комнаты

В остальных комнатах музея устроена экспозиция, посвященная творчеству поэта в Болдино в 1830 и 1833 годах, а также выставка «В Болдино после Пушкина», рассказывающая о жизни усадьбы во второй половине XIX века.

Вотчинная контора

Здание вотчинной конторы находится напротив барского дома в бревенчатом флигеле, на противоположном берегу верхнего пруда усадьбы. К конторе господского дома через пруд перекинут живописный «Горбатый мостик». Во времена Пушкина контора предназначалась для сбора вотчинного оброка с крепостных крестьян, ведения хозяйственных и экономических дел по управлению имением, а также судопроизводства над провинившимися крепостными. Одна из комнат посвящена функциональному предназначению конторы, а в другой воссоздана обстановка, в которой жил поэт во время последнего визита в Болдино в 1834 году. Здесь более простая, чем в господском доме, мебель: белёная печь в углу, большой диван, стол, секретер, сундук с домотканым полотном.

Усадебный двор и парк

Подлинные строения усадебного двора не сохранились до наших дней, но были воссозданы на основе сохранившихся документов и раскопок на тех же местах, что и раньше. Постройки двора включают людскую (жилое помещение для прислуги), кухню, баню, конюшню и амбары. На территории парка также расположены две беседки: «Беседка сказок» на берегу нижнего пруда усадьбы и «шатёр» — деревянный навес на столбах.

Среди деревьев усадебного парка есть современники поэта. Возраст древней ивы на берегу верхнего пруда, сломленной ударом молнии и оттого опустившей часть ствола в воду, предположительно составляет 230 лет. Рядом расположены несколько древних дубов.

Напротив парадного крыльца барского дома — лиственница, по преданию, посаженная поэтом.

Попов порядок

Рядом с усадьбой, в нескольких шагах от барского дома, находится ряд домов, называемый «Попов порядок». Это историческое место жительства болдинских служителей церкви, поскольку улочка находится прямо напротив Успенского храма. По заявлением старожилов, ранее в одном из домов был усадебный флигель, впоследствии подаренный племянником поэта болдинскому священнику. Кроме того, есть версия, что на внутренней стене дома были надписи, сделанные самим Пушкиным. Однако, проверить это невозможно, поскольку весь «Попов порядок» сгорел во время разрушительнго пожара 1920 года, когда чудом уцелело само здание болдинской усадьбы. Современные постройки «Попова порядка» были восстановлены в 1990-е годы XX века по сохранившимся фотографиям. В настоящее время здесь находится экспозиция, посвящённая пушкинским сказкам.

Храмы

Церковь Успения Божией Матери

В центре Большого Болдина, напротив музея-заповедника и барского дома, находится большая белая каменная церковь Успения Божией Матери, являющаяся архитектурной доминантой села. В XVIII веке в селе существовала другая церковь, также освящённая во имя Успения Пресвятой Богородицы — престольного праздника Большого Болдина. Эта церковь упоминется в архивных документах при составлении описей помещичьих владений по уездам: «Расположено Болдино при речке Азанке, по течению на правой стороне. Церковь деревянная во имя Успения Божией Матери».

Как свидетельствует другой документ — прошение служителя Болдинской вотчины Ивана Александрова — деревянная Успенская церковь была ветхой и сгорела в 1787 году:

В прошлом 1782 году поданной от покойного владимирского преосвященного иеронима благословенной храмоизданной грамот в помянутом селе Болдине построить вместо ветхой деревянной вновь каменную во имя Успения Пресвятые Богородицы, с престолами Архангела Михаила и святителя Николая, но в 1787 году означенная деревянная церковь со всем имуществом сгорела <...> а как оная церковь постройкою уже окончена <...> почему и следует теперь к освящению.

Новая Успенская Церковь была освящена в 1791 году, была трёхпрестольной. Церкви принадлежало 36 десятин земли. По адрес-календарю Нижегородской епархии за 1888 год, прихожан насчитывалось 2690 мужчин и 2819 женщин, на 1904 год — 2190 мужчин и 2247 женщин.

В годы Советской власти церковь была частично разрушена (разобраны колокольня и главка), помещение церкви было в ведении райисполкома и использовалось для различных хозяйственных нужд: как столовая, электростанция, библиотека.

К юбилею празднования 200-летия со для рождения Пушкина Успенский храм был полностью восстановлен: 6 июня 1999 года митрополит Нижегородский и Арзамасский Николай освятил придел Архангела Михаила. В настоящее время в Успенской церкви проводятся регулярные богослужения.

Часовня Михаила Архангела

Кроме церкви Успения, построенной в 1791 году дедом А. С. Пушкина Львом Александровичем, в Болдино была и другая; об этом свидетельствует список с писцовой книги 1621 года:

Село Болдино на речке Азанке что была Деревня Забортники, а в сем церковь Архангела Михаила деревяна клатки, а в церкви образы и книги и ризы и сосуды церковные и колокола и всякое церковное строение мирское приходных людей, да церковных дворов

Данная церковь не сохранилась до наших дней, но была восстановлена в 1999 году на месте часовни XIX века.
Вновь возведённая часовня представляет собой деревянную одноглавую клетскую постройку с гранёным алтарным прирубом и небольшой трапезной, над которой надстроена шатровая колокольня.

Памятники

В Большом Болдино имеется два памятника А. С. Пушкину.

Первый, более известный, находится у здания музея-заповедника. А. С. Пушкин запечатлён в момент творческих размышлений, одетым в лёгкую рубашку, в простой по-домашнему позе, сидящим на скамейке у барского дома. Поэт словно вышел из дверей усадьбы и сел на садовую скамью, уйдя в себя. И. Л. Андроников, известный литературовед, так отозвался об этом памятнике: «Это великолепно по образу, по пластике, по настроению, которое внушает он, по той тишине, которую устанавливает вокруг себя». Автор памятника — скульптор О. К. Комов, архитектор — супруга скульптора Нина Ивановна Комова. Установлен в 1979 году.

Второй, менее известный памятник работы С. Д. Меркурова, находится в стороне от усадьбы. Пушкин изображён в полный рост, в движении, со слегка опущенной головой и сцепленными за спиной руками, идущим в раздумьях. Памятник открыт 10 февраля 1941 года.

В 2009 году, к 60-летию музея-заповедника, в Болдино был открыт новый памятник поэту и его няне Арине Родионовне. Инициатором установки памятника стал писатель-сатирик, драматург, член Союза писателей России Михаил Задорнов. По словам Задорнова, идею поставить памятник в Болдино подал его коллега Лион Измайлов, так как именно в Болдино Пушкиным было написано большинство сказок.

Помимо памятников поэту, в Большом Болдино есть несколько пямятников советской эпохи: В. И. Ленину (напротив здания районной администрации), скульптурный бюст Ф. Э. Дзержинского (рядом с отделом милиции), мемориал павшим в Великой Отечественной войне.

Памятники градостроительства и архитектуры

Помимо барского дома и построек музея-заповедника, церкви и часовни, к памятникам градостроительства Большого Болдина относится здание районного Дома культуры 1937 года. Здание было возведено в память 100-летия со дня гибели поэта. Клуб представляет собой кирпичное двухэтажное здание с массивным парадным входом: портик поддерживается семью квадратными в сечении колоннами. Конструкция парадного входа с крыльцом выполнена не из камня, а из дерева, что придаёт уникальность постройке.

В настоящее время здание клуба по назначению не используется.

Экономика

В Большом Болдино функционируют следующие предприятия:

• Агрофирма «Подсобное хозяйство Пушкинское» (производство ветчины, колбас, буженины, молока)
• ОАО «Молокозавод Янтарь» (производство сыров, сливочного масла, кефира, ряженки, мороженого)
• ОАО «Большеболдинский хлебозавод» (производство хлебобулочных изделий)
• Большеболдинское районное потребительское общество (оказание торговых услуг, заготовка и переработка сельхозпродукции)
• ОАО «ПМК-385» (строительство)
• «ПЗ/ Пушкинское»

Сельское хозяйство

Образующим сельскохозяйсвенным предприятием Большого Болдина и одноименного района является агрофирма «Плем завод Пушкинское».

Основными направлениями работы хозяйства являются мясо-молочное животноводство и элитное семеноводство зерновых культур. Последним направлением предприятие занимается с 1997 года. Общая площадь сельскохозяйственных угодий составляет 5940 га, в том числе зерновыми культурами занято 1515 га, кормовыми 2356 га, пашней 4270 га, пастбищами 1217 га, прочими землями — 453 га. Кормовые культуры представлены многолетними и однолетними травами, кукурузой и кормовой свеклой. Среди зерновых культур выращиваются озимая и яровая пшеница, ячмень, овес, горох, картофель.

Урожайность зерновых составляет 54,7 центнеров с гектара.

Автопарк предприятия насчитывает 59 тракторов, 15 зерноуборочных комбайнов, 80 единиц грузовых автомобилей.

Предприятие занимается разведением крупного рогатого скота голштинизированной черно-пестрой породы канадской селекции. За высокие достижения в животноводстве «Пушкинское» было отмечено дипломами и медалями различных агровыставок, коллектив подсобного хозяйства является победителем Всероссийского конкурса–смотра в развитии племенного дела. Продуктивность коров составляет 9753 кг молока на корову.

На предприятии налажено производство колбасных изделий и мясных деликатесов. Пять наименований колбас награждены золотыми медалями выставок, ветчина для завтрака высшего сорта получила 1 степень в программе «100 лучших товаров России».

Торговля

В селе имеется универмаг, торговый центр «Престиж» , магазин «Магнит».

Анализ структуры потребительского рынка показывает, что большую часть спроса составляют продовольственные товары (66,2%). Сумма продаж товаров на одного человека составляет 26 408 рублей.

Транспорт

Главная транспортная компания в Большом Болдино — МУП «Большеболдинское ПАП» . В автопарке предприятия, по состоянию на июнь 2012 года, насчитывается 30 единиц транспорта: 9 автобусов «ПАЗ-3205», 17 микроавтобусов «ГАЗель», 4 микроавтобуса «Iveco Daily». Предприятие выполняет внутри- и межрайонные пассажирские и междугородние перевозки.

Большое Болдино связано с областным центром регулярными пассажирскими маршрутами, отправление из Нижнего Новгорода с автовокзала «Нижегородский» на пл. Лядова.

Перечень маршрутов, по состоянию на март 2014 года:

№ маршрута	Направление
503	Нижний Новгород — Б. Болдино (через Арзамас)
690 тр	Дзержинск — Б. Болдино
589	Нижний Новгород — Б. Болдино (через Гагино, Черновское)
561	Нижний Новгород — Б. Болдино (через Кочуново)
656	Нижний Новгород — Б. Болдино (через Чертас)
551	Нижний Новгород — Б. Игнатово (через Б. Болдино)

Перевозки выполняются силами Нижегородских, Гагинского и Болдинского ПАП.

Районный центр связан с ближайшей железнодорожной станцией Ужовка автодорогой регионального значения К-73 (Ужовка — Б. Болдино — Салганы).

Регулярных пассажирских маршрутов внутри села нет, работает такси.

В Большом Болдино находится аэродром, использующийся для нужд сельскохозяйственной авиации. В авиапарке несколько самолётов Ан-2. Код аэродрома ИКАО: UWGB.

Культура

Помимо музея-заповедника, в Большом Болдино немало других учреждений культуры: кинотеатр «Лира», районный ДК, библиотека, центр детского творчества. Многие из объектов были построены или обновлены в год празднования 200-летия со дня рождения поэта.

Центральная районная библиотека

Центральная районная библиотека села носит имя поэта; по документам архивного фонда Нижегородского отдела народного образования, существует с 1912 года. В 1918 году библиотека находилась в составе Большеболдинской советской школы 1 ступени, в ней числилось 42 читателя. К 1927 при библиотеке появляется изба-читальня с общим числом книг 2815 единиц. В 1937 году, в связи с 100-летней годовщиной со дня смерти поэта, библиотеке присвоено имя А. С. Пушкина. В довоенные годы библиотека находилась в здании вотчинной конторы, в годы войны и до 1963 года — в Доме Культуры. В 1949 году фонд библиотеки насчитывал 10 397 экземпляров книг, посетителей библиотеки было 1412 человек. В 1963 году библиотека переезжает в здание Успенской церкви, в котором просуществует до 1980 года, после чего переезжает в новое отдельное здание, в котором находится по настоящее время. В 2005 году при детском отделении библиотеки открывается музей-мастерская «Золотой петушок», в декабре 2005 года — публичный центр правовой информации.

К настоящему времени Большеболдинская библиотека имеет 13 филиалов в сёлах и деревнях района.

Культурные мероприятия

Всероссийский Пушкинский праздник поэзии

В Большом Болдино ежегодно проводятся торжества, приуроченные к дню рождения А. С. Пушкина. Праздник отмечают с 1976 года, в ближайшие к 6 июня выходные дни. Традиционно на него съезжаются гости со всей страны: участие в фестивале принимают заслуженные деятели культуры и искусства, писатели и поэты из многих регионов. В программе праздника церемония вручения литературных премий «Болдинская осень», чтение стихов.

«Болдинские чтения»

Ежегодно осенью в Большом Болдино проводится международная научная конференция «Болдинские чтения», посвящённая исследованию творчества поэта.

Научный форум основан в 60-х годах XX века и сочетает принципы научной конференции и симпозиума. Мероприятие собирает цвет отечественной и зарубежной пушкинистики и активным образом включает в свой состав начинающих учёных. В 2005 году социокультурный проект «Болдинские чтения» был удостоен премии города Нижний Новгород.

Организаторами мероприятия являются Министерство культуры Нижегородской области, государственный литературно-мемориальный и природный музей-заповедник А.С.Пушкина «Болдино» и кафедра русской литературы Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского.

СМИ

Основной орган средств массовой информации в Большом Болдино — газета «Болдинский вестник» (редакция расположена в областном центре). Прежнее название газеты — «Колхозная трибуна», издаётся с 1932 года. В 2006 году газета «Болдинский вестник» стала лауреатом Всероссийского конкурса журналистов федеральных и региональных СМИ «Перекрёсток национальных проектов».

Тираж газеты 2300 экземпляров, периодичность выхода — 1 раз в неделю. Распространяется в основном по подписке. Печатный формат — 12 страниц A3.

Образование

В Большом Болдино находится средняя общеобразовательная школа имени А. С. Пушкина, число учащихся — свыше 900 человек. За время работы школа выпустила более 100 медалистов. Среди выпускников школы — два Героя Советского Союза — лётчик-штурмовик И. А. Докукин и командир батареи истребительно-противотанкового артиллерийского полка А. С. Смолин.

Учебное заведение, предоставляющее среднее образование в районе — [bcxt-boldino.ucoz.com/ ГБОУ СПО "Большеболдинский сельскохозяйственный техникум"]. Осуществляет подготовку по специальностям «Товароведение и экспертиза качества потребительских товаров», "Технология продукции общественного питания", "Информационные технологии", "Механизация сельского хозяйства", "Автомеханик" и «Тракторист-машинист сельскохозяйственного производства». Также при техникуме действует автошкола (цена обучения 20000 руб), обучающая всех желающих на категории "В" и "С" (студентам техникума оплата со скидкой 50%).

Здравоохранение

В Большом Болдино имеются центральная районная больница и травмпункт, пункт оптики, районный центр Госсанэпиднадзора, аптека. Большеболдинская центральная районная больница состоит из стационара на 120 мест и поликлиники, рассчитанной на 250 посещений в смену.

Известные жители

В селе Большое Болдино родился, закончил школу и работал в колхозе Герой Советского Союза Александр Сергеевич Смолин, именем которого названа школа и одна из улиц села.

В селе жил и умер Лозгачёв Семен Семенович, полный кавалер ордена Славы. В Большеболдинской школе учился Герой Советского Союза лётчик-штурмовик Иван Архипович Докукин.

См. также

• Большеболдинский район
• Болдино в биографии А. С. Пушкина
• Болдинская осень
• Список памятников культурного наследия Большого Болдина в Викигиде

Ссылки

• Сайт [www.boldinomuzey.ru/ музея-заповедника]
• Сайт села [www.bboldino.ru/ Большое Болдино]

Отрывок, характеризующий Большое Болдино

Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.