Большое Кузёмкино (Ленинградская область)

Деревня Большое Кузёмкино Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Ленинградская областьЛенинградская область Муниципальный район Кингисеппский Сельское поселение Кузёмкинское Координаты 59°35′17″ с. ш. 28°10′52″ в. д.59.587994° с. ш. 28.18119° в. д. / 59.587994; 28.18119    Первое упоминание 1623 год Прежние названия Коземкина, Нарвусий Население ▼ 877 человек (2010) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 8137578 Почтовый индекс 188475 Автомобильный код 47 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=41221832001 41 221 832 001]

Большо́е Кузёмкино (фин. Narvusi, ижор. Narusi) — деревня в Кингисеппском районе Ленинградской области. Административный центр Кузёмкинского сельского поселения.

История

Впервые упоминается, как деревня Kusemkino by — 17 обеж в шведских писцовых книгах 1618—1623 годов.

В 1634 году Кузёмкино — 13 обеж земли, принадлежало Ижорской мызе.

С 1640 года деревня вместе со всей Ижорской мызой перешло во владение Генриха Буртца. В деревне в то время числилось 17 дворов, в которых проживали 25 мужчин и 20 женщин.

В 1645 году Кузёмкино состояло из 13 дворов, в которых проживали 21 мужчина и 15 женщин.

В 1656 году в деревне осталось лишь 9 дворов, 16 мужчин и 17 женщин.

В 1661 году мыза и деревня стала принадлежать шведскому полковнику Ферсенсу. В деревне было 9 дворов и 25 жителей.

В 1666 году Кузёмкино состояло из 10 дворов, в которых проживали 30 человек.

На карте Ингерманландии А. И. Бергенгейма, составленной по шведским материалам 1676 года она упоминается, как деревня Kosemkyna.

В 1672 году деревня насчитывала 14 дворов, 32 жителя и принадлежала фельдмаршалу Симону Хельмфельдту.

В 1682 году дворов в деревне стало 20, а жителей 43 (21 мужчина и 23 женщины).

В 1689 году деревня стала называться Козёмкина или Нарвитц бю.

В 1695 году мызу арендовал полковник Функ. В деревне в это время было 23 двора и 71 житель.

На шведской «Генеральной карте провинции Ингерманландии» 1704 года обозначены мыза и село Kosenkina.

Мыза, церковь и село Коземкина обозначены на «Географическом чертеже Ижорской земли» Адриана Шонбека 1705 года.

На карте Санкт-Петербургской губернии Я. Ф. Шмита 1770 года, упоминается как деревня Куземкино.

На карте Санкт-Петербургской губернии Ф. Ф. Шуберта 1834 года обозначена деревня Кузёмкино, состоящая из 33 крестьянских дворов и при ней Чухонская Кирка, Дом Луккаря и мыза Помещика Бодена.

КУЗЕМКИНО — деревня, принадлежит Графу Нессельроде, число жителей по ревизии: 117 м. п., 140 ж. п.;
В оной:
а) Церковь деревянная Финско-Лютеранского вероисповедания.
б) Питейный дом. (1838 год)

В 1844 году деревня также насчитывала 33 двора.

На этнографической карте Санкт-Петербургской губернии П. И. Кёппена 1849 года, упомянута как деревня «Kosemkina», населённая ижорой.

В пояснительном тексте к этнографической карте она записана, как деревня Kosemkina, Narwoisi (Куземкина, Коземкина) и указано количество её жителей на 1848 год: ингерманландцев-савакотов — 32 м. п., 38 ж. п., ижоры — 114 м. п., 121 ж. п., всего 305 человек.

КУЗЕМКИНО — деревня Государственного Имущества, по просёлочной дороге, число дворов — 44, число душ — 157 м. п. (1856 год)

---

КУЗЁМКИНО — деревня, число жителей по X-ой ревизии 1857 года: 159 м. п., 159 ж. п., всего 318 чел.

• Kuzemkina1863.png

  План деревни Большое Кузёмкино. 1860 г.

Согласно «Топографической карте частей Санкт-Петербургской и Выборгской губерний» в 1860 году деревне находилась ветряная мельница, кузница, дом объездчиков, дом лукаря, русское кладбище, чухонская кирка и мыза барона Бодена.

КУЗЕМКИНО — деревня казённая при реке Луга, число дворов — 54, число жителей: 208 м. п., 184 ж. п.
Церковь лютеранская. Часовня. паровой лесопильный и кирпичные заводы. (1862 год)

---

КУЗЁМКИНО — деревня, по земской переписи 1882 года: семей — 68, в них 209 м. п., 189 ж. п., всего 398 чел.

В 1883 году в Кузёмкине открылась одноклассная школа.

Сборник Центрального статистического комитета описывал деревню так:

КУЗЕМКИНА (НАРВУСИЙ) — деревня бывшая владельческая Наровской волости при реке Луге, дворов — 60, жителей — 404; Волостное правление (уездный город в 40 верстах), церковь лютеранская, часовня, школа, лавка, постоялый двор. В 2 верстах — 2 кирпичных завода. (1885 год).

Во второй половине XIX века рядом с Большим Кузёмкиным на пустоши Галики находилась мыза Валериана Ивановича Байкова.

В 1887 году, после того как в деревне случился пожар, в результате которого сгорело много домов, Ямбургское земство разрешило 20 погорельцам поселиться на новом месте — в двух километрах ниже по течению реки Луги и образовать новое поселение. Новое поселение получило название Малое Кузёмкино, а Кузёмкино стало называться Большим Кузёмкиным.

В 1892 году в деревне открылась школа ткачества и библиотека.

Согласно данным первой переписи населения Российской империи:

КУЗЁМКИНО — деревня, православных — 455, протестантов — 113, мужчин — 283, женщин — 285, обоего пола — 568. (1897 год)

По земской переписи 1899 года:

БОЛЬШОЕ КУЗЁМКИНО — деревня, число хозяйств — 89, число жителей: 241 м. п., 227 ж. п., всего 468 чел.
разряд крестьян: бывшие владельческие, народность: русская — 27 чел., финская — 431 чел., смешанная — 10 чел.

В 1900 году, согласно «Памятной книжке Санкт-Петербургской губернии», мыза Галики площадью 2098 десятин принадлежала потомственному почётному гражданину Ивану Власьевичу Байкову (не сохранилась).

В XIX — начале XX века, деревня административно относилась к Наровской волости 2-го стана Ямбургского уезда Санкт-Петербургской губернии.

В 1906 году в деревню из Ямбурга была проведена телефонная линия.

В 1911 году в деревне насчитывалось 65 домохозяев.

1 января 1914 года в Большом Кузёмкине открылось почтовое отделение.

С 1917 года деревня находилась в составе Большекузёмкинского сельсовета Наровской волости Кингисеппского уезда.

С 1918 по 1927 год деревня была административным центром Наровской волости Кингисеппского уезда.

В августе 1927 года Большекузёмкинский сельсовет вошёл в состав Кингисеппского района Ленинградского округа из Наровской волости Кингисеппского уезда. В ноябре 1928 года к нему был присоединён Волковский сельсовет.

Согласно топографической карте 1930 года деревня насчитывала 95 дворов, в деревне была часовня, пристань и паромная переправа.

По данным 1933 года деревня Большое Кузёмкино являлась административным центром Кузёмкинского сельсовета Кингисеппского района, в который входили 18 населённых пунктов: деревни Большое Кузёмкино, Новое Кузёмкино, Малое Кузёмкино, Мертвицы, Малая Ропша, Новая, Старая Ропша, Струппово, посёлки Вавиловка, Горяченка, Каменка, Колено, Новое Коровино, Ольгино-Коровино, выселки Мунтик Рухака, Ольховый Ручей, Ропша, Юркино, общей численностью населения 1755 человек.

По данным 1936 года в состав Кузёмкинского ижорского национального сельсовета входили 10 населённых пунктов, 383 хозяйства и 6 колхозов.

Указами Президиума Верховного Совета РСФСР от 22 февраля и от 19 сентября 1939 года были ликвидированы, как искусственно созданные, все национальные сельсоветы, в том числе и Кузёмкинский ижорский национальный сельсовет, население которого составляли: русские — 300, ижора — 1000 и финны — 200 человек.

В 1939 году население деревни составляло 687 человек.

C 1 августа 1941 года по 31 января 1944 года деревня находилась в оккупации.

В 1957 году население деревни составляло 315 человек.

По данным 1966 года деревня также находилась в составе Кузёмкинского сельсовета.

По данным 1973 года в деревне располагалась центральная усадьба совхоза «Прибрежный».

По данным 1990 года в деревне Большое Кузёмкино проживали 905 человек. Деревня являлась административным центром Кузёмкинского сельсовета в который входили 18 населённых пунктов: деревни Большое Кузёмкино, Ванакюля, Венекюля, Волково, Горка, Дальняя Поляна, Извоз, Калливере, Кейкино, Коростель, Малое Кузёмкино, Новое Кузёмкино, Ропша, Саркюля, Струпово, Ударник, Фёдоровка, Ханике, общей численностью населения 1254 человека.

В 1997 году в деревне проживал 1101 человек, в 2002 году — 961 человек (русские — 89 %), в 2007 году — 988.

География

Находится в северо-западной части района на автодороге А121, на левом берегу реки Луга при впадении в неё реки Мертвица.

Расстояние до районного центра — 63 км.

Расстояние до ближайшей железнодорожной станции Усть-Луга — 20 км.

Демография

<timeline> ImageSize = width:580 height:300 PlotArea = left:40 right:40 top:20 bottom:20 TimeAxis = orientation:vertical AlignBars = justify Colors =

 id:gray1 value:gray(0.9)

DateFormat = yyyy Period = from:0 till:1101 ScaleMajor = unit:year increment:500 start:0 gridcolor:gray1 PlotData =

 bar:1838 color:gray1 width:1
  from:0 till:257 width:15  text:257 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1848 color:gray1 width:1
  from:0 till:305 width:15  text:305 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1857 color:gray1 width:1
  from:0 till:318 width:15  text:318 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1862 color:gray1 width:1
  from:0 till:392 width:15 text:392 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1882 color:gray1 width:1
  from:0 till:398 width:15  text:398 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1885 color:gray1 width:1
  from:0 till:404 width:15  text:404 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1897 color:gray1 width:1
  from:0 till:568 width:15  text:568 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1899 color:gray1 width:1
  from:0 till:468 width:15  text:468 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1939 color:gray1 width:1
  from:0 till:687 width:15  text:687 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1957 color:gray1 width:1
  from:0 till:315 width:15  text:315 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1990 color:gray1 width:1
  from:0 till:905 width:15  text:905 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1997 color:gray1 width:1
  from:0 till:1101 width:15  text:1101 textcolor:red fontsize:8px
 bar:2002 color:gray1 width:1
 from:0 till:961 width:15 text:961 textcolor:red fontsize:8px
 bar:2007 color:gray1 width:1
  from:0 till:988 width:15  text:988 textcolor:red fontsize:8px
 bar:2010 color:gray1 width:1
  from:0 till:877 width:15  text:877 textcolor:red fontsize:8px

</timeline>

Лютеранский приход

Лютеранская община Косёмкина возникла в 1640 году, в 1704 году она приписывается, как капельный приход к приходу кирхи св. Михаила в Нарве (отсюда название Нарвуси).

В 1732 году была освящена собственная деревянная церковь (кирха во имя святого Андрея), заменённая в 1879 году каменной кирхой в готическом стиле во имя св. Троицы, рассчитанной на 450 человек.

• Kozemkina1911.jpg

  Кирха в деревне Большое Кузёмкино. Фото начала XX века.

• KosemkinaKirkko1917.jpg

  Вид с Кузёмкинской кирхи. Фото начала XX века.

В 1901 году открылась воскресная школа, содержавшаяся на средства прихожан. Обучение в ней чтению, письму и лютеранскому катехизису вёл пастор Ф. Суокас.

Изменение численности населения прихода Нарвуси за период с 1848 по 1917 год:

<timeline> ImageSize = width:230 height:300 PlotArea = left:50 right:40 top:20 bottom:20 TimeAxis = orientation:vertical AlignBars = justify Colors =

 id:gray1 value:gray(0.9)

DateFormat = yyyy Period = from:0 till:4263 ScaleMajor = unit:year increment:2000 start:0 gridcolor:gray1 PlotData =

 bar:1848 color:gray1 width:1 
  from:0 till:1664 width:15  text:1664 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1903 color:gray1 width:1 
  from:0 till:3500 width:15  text:3500 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1910 color:gray1 width:1 
  from:0 till:3754 width:15  text:3754 textcolor:red fontsize:8px
 bar:1917 color:gray1 width:1 
  from:0 till:4263 width:15  text:4263 textcolor:red fontsize:8px

</timeline>

В 1920 году, в связи с разделением территории прихода государственной границей с Эстонией, от прихода Нарвуси отделился лютеранский приход Эстонская Ингерманландия с центром в деревне Калливере.

Кирха не действовала с 1936 года, была закрыта в 1938 году, богослужения возобновлялись в период немецкой оккупации с 1941 по 1944 год, а в 1944 году закрыта и передана под клуб.

Современность

В 1990 году в Большом Кузёмкине зарегистрирован приход Евангелическо-лютеранской церкви Ингрии. Ремонт церкви не завершён, но богослужения проходят — их ведут пасторы, приезжающие из Финляндии.

Построена православная часовня.

Является одним из центров расселения ижоры (нижнелужская группа), материалы по истории и культуре которых хранятся в собрании Кузёмкинской сельской библиотеки.

Фото

• BolsjojeKuzemkino2008.jpg

  Большое Кузёмкино в 2008 году

Известные уроженцы

• Альфред Саклантти (Alfred Saklantti) (1920—2007) — шведский ингерманландский писатель, автор книги «Fragment om livet i Kuzemkino 1860—1943» (Часть моей жизни в Кузёмкино 1860—1943)

Улицы

Местные улицы: Лужская, Межниковская, Сосновая, Центральный микрорайон.

Литература

Пилли В. А. Страницы Кузёмкинской летописи, СПб, Гйоль, 2014, С. 70, ISBN 978-5-904790-33-2

Ссылки

• [www.kuzemkinomo.ru Муниципальное образование «Куземкинское сельское поселение»]

Отрывок, характеризующий Большое Кузёмкино (Ленинградская область)

– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.