Большой Кремлёвский дворец Баженова

Большой Кремлёвский дворец Баженова — нереализованный проект строительства дворца в Московском Кремле. Проект разрабатывался архитектором В. И. Баженовым, который представил план грандиозного дворца в южной части Боровицкого холма. В 1771-1773 шла подготовка к строительству и начало строительства, которое было прекращено после просадки грунта возле Архангельского собора, что создало угрозу сохранности древнего сооружения. Отголоском этого нереализованного проекта явился Сенатский дворец, построенный по проекту ученика Баженова — М. Ф. Казакова.

История

В царствование Екатерины II кремлёвский дворец был признан мало соответствующим величию империи. В 1768 г. архитектором В. И. Баженовым был создан проект и крупномасштабный макет будущего кремлёвского дворца. Для этих целей в 1770 г. была разобрана кремлёвская стена вдоль реки с Тайницкими воротами, Петровской, Первой и Второй Безымянной башней. Внутри Кремля были разрушены все монастырские подворья кроме Троицкого, Житный и Денежный дворы, Запасной дворец Бориса Годунова с Верхним Набережным садом, недавно построенная по проекту Ухтомского галерея Оружейной палаты, а также тянувшийся от Архангельского собора на восток по бровке холма корпус приказов, другие древние палаты и церкви.

1 июня 1773 г. произошла торжественная закладка нового дворца. Вскоре дал трещины и стал сползать под гору Архангельский собор, стало ясно, что столь масштабное строительство нецелесообразно. В 1774 году работы были прекращены. Позднее была восстановлена крепостная стена и разобранные ранее башни вдоль Москва-реки (до 1778 г., по проекту М. Ф. Казакова), южный фасад Архангельского собора подпёрли контрфорсами, а прочие древние строения исчезли навсегда.

Отголоском масштабного строительства в Кремле начала 1770-х можно считать возведение здания для московского отделения Сената (современный Сенатский дворец), или, как он назван в проекте, «дома присутственных мест» (1776-88, архитектор М. Ф. Казаков) и строительство, по проекту того же архитектора, нового Митрополичьего дома на территории Чудова монастыря (впоследствии Малый Николаевский дворец).

Проект

Дворец должен был занимать всю приречную территорию Кремля, поднимаясь от берега Москва-реки и закрывать собой весь Боровицкий холм и все его постройки.

Макет

Макет Большого Кремлёвского дворца был создан в 1770-е годы. В XIX веке он был сначала в модельном доме, затем его перевезли в Оружейную палату, оттуда – в Румянцевский, а затем Политехнический музей и снова на территорию Кремля, где семь лет находилась в разобранном виде в нижних помещениях колокольни Ивана Великого.

В 1936 году макет передали Музею архитектуры, сотрудники которого приложили много усилий для её воссоздания и реставрации. В собранном виде она экспонировалась в Большом соборе Донского монастыря, где располагался филиал музея. Однако в 1991 году, после возвращения монастыря Русской православной церкви, макет был разобран и перевезён в основное музейное здание на Воздвиженке. Двадцать лет она находилась в запаснике в разобранном виде. Предлагался проект строительства здания для размещения макета в Александровском саду. Сейчас наиболее сохранившиеся фрагменты модели вновь представлены посетителям Государственного музея архитектуры им. А. В. Щусева в режиме постоянной экспозиции в доме Талызина.

Литература

• Романюк С. К. Сердце Москвы. От Кремля до Белого города. — М.: ЗАО Издательство Центрполиграф, 2013. — 909 с.

Отрывок, характеризующий Большой Кремлёвский дворец Баженова

– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.