Большой дворец (Ораниенбаум)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Большой Меншиковский дворец»)
Перейти к: навигация, поиск
Достопримечательность
Большой (Меншиковский) дворец

Большой (Меншиковский) дворец
Северный фасад центральной части.
Страна Россия
Город Ломоносов, Санкт-Петербург
Архитектурный стиль Петровское барокко
Автор проекта Ф.Фонтана, И. Г. Шедель, И. Ф. Браунштейн, А. Шлютер
Основатель А.Д. Меншиков
Первое упоминание 1710 год
Дата основания 1711 год
Строительство 17111727 годы
Статус  Объект культурного наследия РФ [old.kulturnoe-nasledie.ru/monuments.php?id=7810305088 № 7810305088]№ 7810305088
Сайт [peterhofmuseum.ru/page.php?id=7&page=70 Официальный сайт]
Координаты: 59°54′53″ с. ш. 29°45′14″ в. д. / 59.9149028° с. ш. 29.7539556° в. д. / 59.9149028; 29.7539556 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=59.9149028&mlon=29.7539556&zoom=12 (O)] (Я)

Большой (Меншиковский) дворец[1][2] — первый и наиболее крупный архитектурный памятник дворцово-паркового ансамбля Ораниенбаум в городе Ломоносов. Выстроен по заказу князя А. Д. Меншикова в 1711—1727 гг. Вместе с Нижним садом, Картинным домом, морским каналом и Нижними домами образует крупнейший ансамбль петровского барокко, сохранивший до настоящего времени композиционное единство, законченность и стилистическую целостность[3].





История создания

Заложенный в 1711 г. на вновь полученных землях, дворец строился поэтапно. Строительство велось под началом архитектора Д. М. Фонтаны, а в 1713 году его сменил И. Г. Шедель[3]. К 1716 г. был возведен центральный корпус здания, а тремя годами позднее завершилось строительство боковых павильонов. То, что уже к 1717 г. существовал проект такого облика дворца, доказывает гравюра А. Ростовцева. На ней дворец протянулся по краю естественной возвышенности. Длина главного фасада, обращенного к Нижнему саду и Финскому заливу, составляет 210 метров[4]. Центральная часть дворца двухэтажная, увенчана короной, к ней примыкают одноэтажные галереи, развернутые по дуге и заканчивающиеся павильонами. В работе над дворцом принимали участие И. Браунштейн, А. Шлютер, а также Н. Пино, которому, по-видимому, принадлежит идея скруглённых галерей, соединяющих дворец и боковые павильоны. К одному из них, западному, чуть позднее был пристроен длинный служебный кухонный флигель, протянувшийся на юг.

Современники отмечали роскошь загородной резиденции Светлейшего князя, по своему размаху в то время превосходившую Петергоф. Французский путешественник Абри де ла Мотрэ писал о нём так:

Ораниенбаум — великолепный увеселительный дворец... Ничто не может идти с ним в сравнение, ни по великолепию, ни в других отношениях[5]

Ансамбль дворца дополнялся Нижним садом с тремя фонтанами; к северной границе Нижнего сада подходил морской канал, связывающий дворец с Финским заливом. Канал сохранился до настоящего времени.

Отделка комнат дворца продолжалась вплоть до опалы А. Д. Меншикова. 3 сентября 1727 г. во имя св. Пантелеимона была освящена дворцовая церковь, располагавшаяся в западном павильоне. Для неё в мастерской И. Зарудного был выполнен великолепный резной иконостас. На освящении церкви должен был присутствовать император Пётр II, однако он не приехал. В «Записках о России» генерала К. Г. Манштейна излагается версия, согласно которой одним из поводов к опале А. Д. Меншикова стали события, разыгравшиеся во время церемонии освящения церкви:

...Он поехал в Ораниенбаум, загородный дворец свой, в восьми верстах от Петергофа. У него тут строилась церковь, которую он хотел освятить. На эту церемонию приглашены были император и весь двор. Но так как врагам Меншикова недаром грозила месть его в случае примирения его с государем, то они научили последнего отказаться от приглашения под предлогом нездоровья, что он и сделал. Меншиков, однако, еще не видел в этом доказательства совершенной немилости; он снова поступил неосторожно, заняв во время церемонии место в виде трона, предназначенное для императора. И это обстоятельство выставили на вид его враги и тем довершили его погибель.[6]

8 сентября 1727 г., то есть 5 дней спустя, А. Д. Меншиков был арестован. После конфискации всего его имущества из дворца была вывезена вся мебель и живопись, а само здание перешло в ведение Канцелярии от строений. В правление императрицы Анны Иоанновны дворец передали Адмиралтейств-коллегии для устройства госпиталя.

Когда Ораниенбаум стал резиденцией великого князя Петра Федоровича, был построен восточный служебный флигель дворца, симметричный западному. Таким образом, с середины XVIII в. до настоящего времени в планировке дворец представляет собой букву «П». Служебные флигели являются границей внутреннего южного двора (курдонёра).

Большой дворец на рисунке М.И. Махаева, 1755-1761 гг.

Дальнейшая судьба

Большой дворец продолжал использоваться и достраиваться при Елизавете Петровне, когда Ораниенбаум стал местопребыванием «молодого двора» престолонаследника Петра Фёдоровича и его супруги Екатерины Алексеевны. В 50-х годах XVIII века была закончена отделка парадного двора с южной стороны дворца (работы курировал Растрелли), а в начале правления Екатерины II зодчий А. Ринальди перестроил террасы перед дворцом, создав систему фигурных лестниц, спускающихся в Нижний сад.

В XIX веке во дворце жили Михаил Павлович и его деятельная вдова Елена Павловна, потом их дочь Екатерина Михайловна, а перед Октябрьской революцией — внуки, Георгий и Михаил Мекленбург-Стрелицкие. Новые хозяева внесли заметные изменения в оформление интерьеров. В советское время дворец занимали различные государственные учреждения — госпиталь, техникум, военно-морское ведомство. Посетив Ораниенбаум в 1839 году, маркиз де Кюстин записал[7]:

Несмотря на безрассудную роскошь своего строителя и пышность великих людей, обитавших в нем впоследст­вии, дворец не поражает своими размерами. Террасы, лестницы и пологие спуски, утопающие в цветах, соединяют дворец с парком и чрезвычайно его украшают. Архитектура его сама по себе довольно скромная. Великая княгиня Елена со свойственным ей вкусом превратила Ораниенбаум в прелестный уголок наперекор унылой местности и воспоминаниям о происшедшей с Меншиковым трагедии.

В отличие от других дворцово-парковых ансамблей в окрестностях Петербурга, Ораниенбаум не был разорён во время Великой Отечественной войны, но долгие годы находился в полузапустении. Частично уцелела первоначальная отделка парадного вестибюля, сохранились также парадная лестница и покои Елизаветы Воронцовой на нижнем этаже. Меньше всего повезло дворцовой капелле: редкостный иконостас был уничтожен, внутреннее пространство в 1934 г. исказили межэтажные перекрытия.

Реставрация

Дворец был передан в распоряжение музейщиков только в 1995 году. Начались ремонтно-реставрационные работы о проекту Д. А. Бутырина. Первым делом был открыт для посещения Японский павильон (верхний зал и лестница оформлены О. Паульсеном в 1902 году). В 2010 году завершилась реставрация фасадов[8]. Десять залов главного корпуса были открыты после реставрации в сентябре 2011 года, когда праздновалось 300-летие Ораниенбаума (Ломоносова). Большой кабинет, спальня, камер-юнгферская и проходная комнаты женской половины открыты для посещения с августа 2012 года.

Дворец после реставрации

Напишите отзыв о статье "Большой дворец (Ораниенбаум)"

Примечания

  1. [kulturnoe-nasledie.ru/monuments.php?id=7810305088 Большой (Меншиковский) дворец]
  2. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_geo/2911/ Ломоносов] — статья из Энциклопедии туризма Кирилла и Мефодия
  3. 1 2 Раскин А.Г. Город Ломоносов. Дворцово-парковые ансамбли XVIII века. — Л., 1981.
  4. Раскин А. Г. Город Ломоносов. Дворцово-парковые ансамбли XVIII века. — Л., 1981.
  5. Мудров Ю. Ораниенбаум. — СПб, 2005. — ISBN 5-900959-93-7..
  6. Записки Манштейна о России. 1727 - 1744.. — СПб, 1875..
  7. Цитируется по книге «Россия в 1839 году», глава 13.
  8. [peterhofmuseum.ru/page.php?id=22&news=67 Сняты леса с фасадов Большого Меншиковского двореца в Ораниенбауме]

Ссылки

  • [peterhofmuseum.ru/page.php?id=7&page=70 Большой (Меншиковский) дворец на сайте ГМЗ «Петергоф»]
  • [ostankino-museum.ru/museum/kollegam/materialy-nauchnykh-konferentsiy/doklady/golub-okeanova.php В. Д. Голуб, Ю. Е. Океанова. Опыт применения консервационного метода при реставрации интерьера памятника XVIII века — Церковного павильона Большого Меншиковского дворца в государственном музее-заповеднике „Ораниенбаум“.] // музей-усадьба «Останкино»

Отрывок, характеризующий Большой дворец (Ораниенбаум)

В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.