Большой Московский собор

Большо́й Моско́вский собо́р (известен также как «большой собор», «собор 1666—1667 годов», «собор, осудивший Никона») — церковный собор Русской церкви, созванный в Москве повелением русского царя Алексея Михайловича «на новоявльшияся раскольники и мятежники святыя православнокафолическия церкве»; самый представительный по числу участников из бывших до того в Русской церкви. Часть второго этапа собора (28 ноября 1666 года — февраль 1667 г.) проходила под церковным председательством Александрийского патриарха Паисия; участвовали также Антиохийский патриарх Макарий III, представители Вселенского и Иерусалимского патриархов. Кроме суда над Московским патриархом Никоном, известен началом активной борьбы с «расколом», то есть противниками церковной реформы патриарха Никона, и уточнением применения ряда канонических норм. Упорствующие в непринятии обрядовой реформы были анафематствованы. Кроме того, собор избрал нового Московского патриарха Иоасафа II.

Собор проводился в Москве в два этапа:

• деяния (заседания) с участием русских архиереев с февраля до июля 1666 года, на котором были и иностранные гости;
• деяния (заседания) с участием русских и греческих архиереев с 28 ноября 1666 года до августа 1667 года.

Источники

Сохранился комплекс документов, отражающих деяния и сопутствующие события собора. Официальной обработкой материалов Собора является Книга соборных деяний, заверенная подписями греческих и русских участников и опубликованная сразу по окончании соборных заседаний.

Кроме того:

1. «Список раскольников, судившихся на соборе 1666 года, с кратким изложением дел о каждом.»;
2. «Записка о допросе Аввакума, Лазаря и Епифания через архимандритов Филарета Владимирского, Иосифа Хутынского и Сергия Ярославского, 1667 год, август 5.»;
3. «Изложение дела о Аввукуме, Лазаре, Епифании, Феодоре и подельнике Фоедора 1667 год»;
4. «Деяния собора 1666 года» — сборник, в котором описываются 11 заседаний, без участия греческих патриархов;
5. «Соборный акт 1666 года, содержащий „исповедования“, бывших на соборе архиереев и других духовных лиц.»;
6. «Продолжение деяний» — сочинение Симеона Полоцкого, в котором описываются последующие события: встреча греческих патриархов и заседания с их участием, так называемые деяния с 12 по 16;
7. «Деяния собора 1667 года» — сборник готовых правил и определений БМС, включая «предел»;
8. «Известительная грамота патриархов: Паисия Александрийского и Макария Антиохийского и прочих духовных российских и греческих властей: о низвержении Московского патриарха Никона со святительского престола, за учиненные им государю Алексею Михайловичу оскорбления и непристойные сану его поступки, и о содержании его в отдельном монастыре под надзором и стражею, в звании простого монаха. Писана 1666 год, декабрь 12»

Ряд из вышеприведённых публикаций были написаны Симеоном Полоцким и содержат не полную и не во всем достоверную информацию; под именем «Сказание о святом Соборе» они вошли в одну книгу «Деяния соборов 1666—1667 годов» и были изданы «Братством Московского св. Петра Митрополита» в 1893 году, которое занималось обличением заблуждений раскола. По цензурным соображениям в книгу не вошли с 12 по 15 заседания собора, на которых был извергнут из патриаршества Никон.

Задачи

Собор был созван с целью решения нескольких задач: авторитетом восточных иерархов и большим собором окончательно и бесповоротно утвердить церковную реформу и повторно анафематствовать всех её противников или «еретиков» (старообрядцев).

• провести церковный суд над конкретными вождями старообрядческого движения.
• провести церковный суд над патриархом Никоном и его извергнуть из сана как неугодного царю Алексею Михаиловичу (Никон, оставаясь патриархом, после ухода из Москвы в июле 1658 года, жил в Воскресенском монастыре и продолжал ставить священников, исполняя своё архиерейское служение).
• избрать нового патриарха.
• решить вопросы дисциплины, церковного права и церковного управления в Русской церкви.

Первый этап

К февралю 1666 года в Москву приехали все русские епископы и известные представители духовенства, в том числе Питирим (митрополит Новгородский), Лаврентий (митрополит Казанский и Свияжский), Иона (митрополит Ростовский), Павел (митрополит Крутицкий), Феодосий (митрополит Сербский, проживавший при московском Архангельском соборе), Симон (архиепископ Вологодский), Филарет (архиепископ Смоленский и Дорогобужский), Иларион (архиепископ Рязанский и Муромский), Иоасаф (архиепископ Тверской и Кашинский), Арсений (архиепископ Псковский). Иерархи греческих церквей не прибыли; в их отсутствие суд над Никоном не проводился.

Всего было одиннадцать деяний собора 1666 года (изложено по книге «Деяния Великого Московского Собора 1666 года»).

Деяние первое:
В феврале заседания проводились в крестовой патриаршей палате, всех архиереев обязали дать письменные ответы на три вопроса:

• являются ли греческие патриархи (Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский) православными?
• правильны ли используемые греческими церквями богослужебные книги?
• был ли законным Московский Собор 1654 года?

Все русские архиереи дали утвердительный ответ на все три вопроса. К этим ответам был прибавлен Символ веры в новой редакции.

Деяние второе.
29 апреля, в Неделю жён-мироносиц, заседание проходило в столовой царской палате. Царь, согласно тексту «Сказания о святом Соборе» сочинённому Симеоном Полоцким post factum, произнёс перед собором речь, в которой говорил о том, что на Руси православная вера насаждена апостолами через Кирилла и Мефодия, Ольгу и Владимира. Эту веру царь назвал чистой пшеницей. Далее он перечислял заблуждения противников реформы («раскольников» или «диаволе семя»), говоривших про церковь хулы: «яко церковь не есть церковь, тайны божественные — не тайны, крещение — не крещение, архиереи — не архиереи, писания — лестна, учения — неправедное, и вся скверна и не благочестна». Далее царь говорил, что надо очищать пшеницу (церковь) от плевел (раскольников), опираясь на авторитет четырёх «адамантов»: восточных греческих патриархов. В ответ от имени русских архиереев выступил епископ Иоаким, который согласился с царем, назвал раскольников «врагами и супостатами» церкви и просил царя помочь архиереям покорить врагов с помощью царской власти. Поцеловав Символ веры, заседание закончили.

Деяние третье.
В крестовую патриаршую палату был приглашен епископ Вятский Александр, который писал против исправления текста Символа веры, новопечатных книг и иных чинов церковных. Епископ Александр принес покаяние, был прощен и присоединился к собору архиереев.

Деяние четвёртое.
15 мая перед собором был приведен протопоп Аввакум, который отказался принести покаяние и был осужден на ссылку в Пустозерский острог.

Деяние пятое.
На собор был приведен протопоп Суздальский Никита. Были зачитаны заблуждения Никиты, затем Никита принес письменное покаяние и был прощен собором.

Деяние шестое.
На собор был приведен диакон Благовещенского собора Феодор, который на соборе не принес покаяние, был предан анафеме и сослан в Николо-Угрешский монастырь. Вскоре он прислал своё письменное покаяние на собор, был прощен, но затем вернулся к своим прежним взглядам, за что ему в 1667 году отрежут язык и отправят в Пустозерский острог, в ссылку, а затем сожгут живьем в срубе вместе с протопопом Аввакумом (см.: Пустозерские страдальцы)

Деяние седьмое.
Принес покаяние монах Ефрем Потёмкин.

Деяние восьмое.
Принес покаяние на соборе иеромонах Сергий, горько рыдая.

Деяние девятое.
На соборе отказался принести покаяние поп Лазарь, за что был предан анафеме и сослан в Пустозерский острог. В этом Деянии (которое как и предыдущие написаны Симеоном Полоцким) упоминается книга «Жезл Правления». И говорится о том, что её «сооружи освященный собор» на обличение заблуждений Никиты и Лазаря; на самом деле книга «Жезл Правления» написана непосредственно одним человеком — Симеоном Полоцким..

Деяние десятое.
Покаяние принес иеромонах Григорий, после чего был прощен и отправлен жить «в мире и покаянии» в Иосифо-Волоцкий монастырь. Кроме того принесли покаяние 12 июля, на этом заседании собора: игумен монастыря Златоустовского Феоктист, старец Соловецкого монастыря Герасим Фирсов, преждебывший архимандрит Спасского монастыря города Мурома Антоний, иеромонах Авраам из села Лыскова, из Казанского монастыря Нижегородского уезда, игумен Бизюковского монастыря Сергий Салтыков и старец Кожеезерского монастыря Боголеп Львов.

Деяние одиннадцатое.
На последнем заседании, 2 июля, собор вынес определение. В нём соборяне порицали всех не принимающих реформу, называя их невеждами, а их слова «блядением», и говорили о том, что противники реформы не принимают четвероконечный крест на просфорах (до реформы крест на просфорах печатали восьмиконечный), ушли из церквей, не участвуют в церковных молитвах, не принимают новопечатные книги, которые Никон исправил по совету с восточными иерархами. Собор велел все старые печати с восьмиконечным крестом отнимать у просфорниц и просфоры печь только с четвероконечным изображением креста. Далее собор говорил о чистоте в храмах; о том, чтобы воду после крещения сливали в определённое место; о бережном хранении мира и елея для крещения; о том, чтобы каждый крещаемый имел одного восприемника и одну восприемницу; о ведении книг для регистрации брака, восприемников, крещаемых, священников (кто кого крестил), прихожан; о том, чтобы при погребении попы ходили перед гробом; о необходимости для священников бороться со сквернословием и пьянством прихожан, а также следить, чтобы прихожане посещали церковные службы, подавали милостыню; о том, чтобы прихожане крестились тремя перстами, «а два имели праздны». Собор велел использовать молитву общую и древнюю: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». Он также велел прихожанам бывать на исповеди не реже 4 раз в год и причащаться во время постов, если разрешат духовники.

Второй этап

Симеон Полоцкий в своей книге сообщает, что 1 ноября 1666 года к Москве из Мурома подошли патриархи: Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский вместе со своими спутниками; участники собора послали к ним делегацию для встречи, при этом делегация и патриархи обменялись приветственными речами (так называемое 12 деяние по книге Симеона). 2 ноября, сообщает Симеон, патриархов встретили в самой Москве. до 28 ноября заседаний не было соборных, а патриархи встречались с царем и предварительно знакомились с положением дел (так называемое 13 деяние по книге Симеона).

Участники

Следующие подписи архиереев стоят под грамотой, осудивших патриарха Никона:

1. папа и патриарх Паисий Александрийский, судия Вселенский;
2. патриарх Макарий Антиохийский и всея Востока;
3. Питирим, митрополит Великого Новгорода и Великих Лук;
4. Лаврентий, митрополит Казанский и Свияжский;
5. Иона, митрополит Ростовский и Ярославский;
6. Павел, митрополит Сарский и Подонский;
7. Паисий, митрополит Газский;
8. Феодосий, митрополит Вешанский;
9. Симон, архиепископ Вологодский и Белоезерский;
10. Филарет, архиепископ Смоленский и Дорбогужский;
11. Иоасаф, архиепископ Тверской и Кашинский;
12. Иоасаф, архиепископ Астраханский и Терский;
13. Арсений, архиепископ Псковский и Изборский;
14. Лазарь (Баранович), епископ Черниговский и Новгородский;
15. Александр, епископ Вятский и Великопермский;
16. Мефодий, епископ Мстиславский и Оршанский;
17. Иоаким, епископ Сербской Словунии;
18. митрополит Никейский Григорий;
19. митрополит Амасийский Косма;
20. митрополит Иконийский Афанасий;
21. митрополит Трапезундский Филофей;
22. Синайския горы архиепископ Иоанн;
23. Иларион, архиепископ Рязанский и Муромский.

Последних шести подписей, с 18 по 23, нет среди подписей под другими документами, и эти подписи (митрополитов) стоят позже епископских подписей, что говорит о том, что этих людей на соборе не было.

Суд над Никоном

В своей книге Симеон сообщает, что 28 ноября 1666 года начался суд над патриархом Никоном, которого с этой целью привезли из Воскресенского монастыря. Никон был осужден и лишен сана, с него сняли патриарший куколь и панагию и как простого монаха отправили в заключение в Ферапонтов монастырь (так называемое 14 деяние по книге Симеона). В грамоте, в которой осужден Никон, стоит число — 12 декабря.

В грамоте указаны преступления, из-за которых, по мнению собора, Никон извержен из патриаршества:

1. Никон досадил (обидел) царя, когда оставил паству и удалился в Воскресенский монастырь, лишь по причине, что царский чиновник ударил слугу патриарха.
2. Никон не смирился и не стал каяться, а совершал хиротонии в новом месте, строил новые монастыри, которые назвал «неподобающими словами и суетными именованиями»: Новым Иерусалимом, Голгофою, Вифлеемом, Иорданом, тем самым он ругался божественным и глумился святым, прославляя себя патриархом Нового Иерусалима, похищая разбойнически, и если была бы у него сила, то отнял бы и третью часть царства.
3. Анафематствовал патриархов Паисия и Макария, приехавших его судить, назвав их Анною и Каиафою, а царских послов, которые к нему были посланы, чтобы вызвать его на суд, назвал Пилатом и Иродом.
4. Никон написал личные письма патриархам, в которых писал про царя Алексея, что царь «латиномудренник, мучитель и обидник, Иеровоам и Озия» и то, что Российская церковь в латинские догматы впала, больше всего обвиняя в этом Паисия Лигарида.
5. Никон без соборного рассмотрения сам лично лишил епископа Павла Коломенского сана, свирепея, стащил с Павла мантию, и того «в язвы и наказания предаде тяжчашие», отчего Павел лишился ума и бедный погиб: или был растерзан зверями, или в реку упал и погиб.
6. Своего духовного отца Никон два года немилостивно бил и ему наносил язвы, после чего патриархи сами видели духовника Никона «всеконечно расслабленным».

Выбор нового патриарха

После того как Никон был «извержен» из архиерейства, приступили к выбору нового патриарха. Было предложено три кандидатуры: архимандрит Троицко-Сергиевского монастыря Иоасаф, Пресвятой Богородицы Тихвинского монастыря архимандрит Корнилий, инок и келарь Савва из Чудова монастыря. Царь после совещания с епископатом выбрал Иоасафа на патриаршество, которого 31 января 1667 года, рукоположив, провозгласили патриархом.

Соборные документы

Часть деяний собора представлены не в хронологическом порядке, а лишь в документах.

Предел освященного собора

«Предел освященного собора» или «ὅρος» — это документ (свиток), в котором изложена цель, ради чего собрался собор, какие рассуждения были на нём и что утвердили на соборе.

В документе говорится, что собор собрался по причине того, что люди-невежды не принимали новопереведённые и новонапечатанные книги, изданные при патриархе Никоне, называя их еретическими, не принимали просфоры с новою печатью, троеперстие, трегубую аллилуйю, текст Символа веры, новый текст молитвы Иисусовой и т. д. По этой причине люди перестали посещать церкви. Далее в документе говорится, что все исправления, которые были сделаны, это предание святых апостолов, святых отцов, святой древний чин и согласны с греческими книгами. Также говорится, что всем креститься нужно только древним троеперстием, просфоры должны быть только с новой печатью, молитву Иисусову читать только в новой редакции и т. д. Всякого, не принимающего соборных определений о обрядах, отцы собора предавали анафеме «яко еретика и непокорника».

Относительно Стоглавого собора в документе сказано, что рассуждения Стоглава о двоеперстии, сугубой аллилуии и о прочем написаны «нерассудно, простотою и невежством». Относительно клятвы Стоглава: «Аще ли кто двемя персты не благословляет якоже и Христос, или не воображает крестнаго знамения, да будет проклят, святии отцы рекоша», то клятва названа «неправедная и безрассудная» и далее написано, что эту клятву «разрешаем и разрушаем, и той собор не в собор, и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, якоже не бысть». Далее говорится, чтобы никто не верил в житие Ефросина и в сказание там о сугубой аллилуии, потому что «писание блядивое есть, от льстивого и лживого списателя писано на прелесть благочестивым народом».

Правила

На соборе был принят ряд правил (2 глава Деяний собора 1667 года):
1. Запрещалось рукополагать более одного иерея и одного диакона на литургии.
2. Запрещалось сидеть иереям на горнем месте во время чтения Апостола.
3. Во время литургии, когда много архиереев, на горнем месте сидит только один, остальные на креслах.
4. Других архиереев мог причащать только патриарх, и чтобы не причащал архиерей архиерея и священник священника.
5. Не поднимать Потир левою рукой во время великого входа.
6. Запрещено диаконам кропить святой водою в домах, разрешено только священникам.
7. В день воскресный, в Господские и Богородичные праздники запрещена работа, торговля и суды.
8. Во время крещения людей все молитвы должны читать только иереи.
9. Не погружать после крещения свечи в купели, но три свечи должны гореть до конца.
10. Не погружать свечи в купель на Богоявление.
11. Не использовать архимандритам во время службы предметов архиерейского служения.
12. Не ходить крестные ходы посолонь.
13. Строить в церквах амвоны.
14. Единообразие в облачениях духовенства (кроме белых клобуков у русских митрополитов, по древнему обычаю).
15. Запрет на ядение удавленины и крови.
16. Запрет на совместное купание мужчин и женщин.
17. Единообразие в одежде монахов.
18. Запрет на зеркала в алтаре.
19. Запрет на крики во время венчания.
20. Запрет ездить священникам верхом на лошади в епитрахили и с крестом.
21. Отвергнуто писание из Рима к Геннадию Новгородского от Димитрия Толмача о белом клобуке как лживое.
22. Отвергнуто писание о двоеперстии, которое было помещено в Псалтыри, как написанное раскольником и тайным еретиком Арменския ереси.
23. Определено дважды освящать воду на Богоявление.
24. Утвержден «Служебник» 1666 года.
25. Книга «Скрижаль» должна быть в великой чести.
26. Утверждена книга двух патриархов «Вопросы и ответы».
27. Говорится, что все проклятия на раскольников, изложенные в книге «Жезл правления», остаются в силе.
28. Подтверждается всё написанное в «Пределе» об обрядах.
29 и 30. О том, чтобы священники не передавали по наследству храмы своим необразованным детям.
31. О том, чтобы во время службы люди молчали в церкви.
32. О том, чтобы поклоны совершали все по чину, и чтобы не клали земные поклоны в праздники.
33. Порядок погребения.
34. Порядок и время совершения панихиды.
35. О том, чтобы свечи горели на литургии до конца службы.
36. Против обычая, когда на службу миряне приходили со своими иконами, молились перед ними, а затем уносили их домой.
37. О том, чтобы дела монахов и духовенства разбирали только в церковном суде, а не в гражданском.
38. О том, чтобы в каждом архиерейском доме были судьи, которые будут вести церковное судопроизводство.
39. О том, чтобы в гражданских судах мирян всегда участвовал, кроме других судей, в качестве судьи и патриарший боярин.
40. О том, кто в каком духовном звании в присутствии кого может сидеть в церкви.
41. О том, что в России невозможно собирать дважды или раз в год собор и о том, чтобы сами архиереи исправляли ереси на местах.
42. О том, чтобы архиереи уделяли особое внимание искоренению ересей.

Об иконографии

43. О том, чтобы на иконах не изображать Бога Отца (Саваофа) в виде человека, и о том, чтобы не изображать святых на иконах с двоеперстным перстосложением, а только с именословным перстосложением, мучеников надо изображать молящимися, то есть с поднятыми руками.
44. Запрет на изображение Новозаветной Троицы и на изображение Духа Святаго в виде голубя, кроме иконы Богоявления.
45. Запрет на изображение Саваофа вместе с дыханием, сходящим на Деву Марию на иконе Благовещение, но разрешение писать Бога Отца в виде старца на иконах-иллюстрациях к Апокалипсису.
46. В церквах вместо иконы Саваофа в деисусе поставить изображение Распятия Христа.
47. Запрет на изображение на иконах в белых клобуках митрополитов Московских: Петра, Алексея, Ионы.

О монахах

1. Запрещено монахам переходить из одного монастыря в другой.
2. Запрещено стричь в монахи без искуса (предварительного испытания).
3. Запрещено постригать в монахи немощных женатых людей, которые бегут от своих жен, но постригать их только с согласия родителей и жены (то же самое в отношении жён). Тех священников, кто их постриг, извергать из сана. Разрешено постригать немощных только старых людей, которые без детей и только с согласия жены и родителей.
4. Запрещено монастырям принимать постриженников из других монастырей.
5. О тех, кто покидал свой монастырь, игумен должен сообщать епископу, и таких наказывать.
6. Запрещено скитаться монахам вне монастырей, а также иметь вклады в монастырях.
7. Запрещен выход монахам из монастыря, пьянство и ночёвка вне монастырей, таких игумены должны наказывать епитимьями.
8. Запрет на ночевку монахам в женских монастырях и монахиням в мужских.
9. Запрещено заниматься торговлей для личных целей священникам и монахам, но разрешено продавать рукоделие от монастыря специально выделенным старым людям.
10. Причетникам и монахам не заниматься мирскими попечениями: не быть ни за кого поручителем.
11. Запрещено заниматься добровольным юродством: жить в городах и при этом носить длинные волосы, носить вериги, ходить нагими и босиком, потому что нынешние юродствующие — это все лицемеры.

Толкование на аллилуйю, на перстосложение и на прочее

Патриархи Паисий и Макарий дали толкование на обряды (3 глава Деяние собора 1667 года), под которым подписались и остальные участники собора. Согласно их толкованиям, трегубая аллилуйя является прославлением каждого лица Троицы: аллилуйя — хвала Отцу, аллилуйя — хвала Сыну…, а возглас «Слава Тебе, Боже» выражает единство лиц Троицы; те же, кто возглашает сугубую аллилуйю, «согрешают зело (сильно)», потому что не исповедуют единство Троицы. Далее говорится, что житие прп. Ефросина Псковского (в котором изложено учение о сугубой аллилуйе) написано «диавольским наветом», потому что Ефросин и патриарх Иосиф жили в разное время (на самом деле в одно время), патриарх Иосиф был латиномудренник (участвовал в Ферраро-Флорентийском соборе), свидетельство одного человека не принимается. В соборном толковании отвергнута и работа прп. Максима Грека, в которой излагается мнение о сугубой аллилуйе со ссылкой на Игнатия Богоносца.

Собор дал толкование на перстосложение. Согласно толкованию: троеперстие принято изначально, от апостолов, как неписанное церковное предание, три перста (большой, указательный и средний) изображают Троицу; в двоеперстии Троица изображается неравными перстами (большим, безымянным и мизинцем), это «пребеззаконно и хульно», всем понятно, что кто так поступает (использует двоеперстие), тот исповедует неравенство лиц Святой Троицы, как ариане, несториане, духоборцы, аполлинариане и другие еретики, потому что они исповедовали неравенство и разделение в Троице: Отца больша, Сына меньше, Духа Святаго ещё меньше. На соборе было определено, что сочинения Феодорита и житие Мелетия, в которых излагается учение о двоеперстии, — первое приписано Феодориту (нет греческого оригинала), а второе испорчено (в греческом оригинале и в древних славянских списках двоеперстия действительно нет). В толковании сказано о подобном споре об этих сочинениях на горе Афон в 1644 году, который высказал такое же мнение, как собор.

В толковании также сказано, что запрещено прибавлять слово «истинный» в Символ веры (8 член), потому что его нет в греческом тексте.

Также всем надо было читать молитву Иисусову в церквах и в домах в варианте: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь». Вариант: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, аминь» был признан ущербным, так как в первом варианте Христос — это Бог, а во втором варианте Христос — это только Сын Божий; значит, кто использовал второй вариант, а первый не использовал, тот верил как еретик Арий.

Все противники вышеназванного толкования, по мнению собора, противятся Богу, становятся подобным еретикам и поэтому наследуют анафему и проклятие Вселенских соборов, а во второе пришествие будут осуждены Иисусом Христом.

Вопросы и ответы

4-я глава Деяний собора 1667 года состоит из 4 ответов, который дали патриархи Паисий и Макарий собору.

Первый вопрос состоял в том, что патриарх Никон запретил не только причащать, но даже исповедовать разбойников и воров перед смертной казнью, верно ли он поступил? На что патриархи ответили отрицательно и привели: 2 правило Лаодикийского собора, 55 правило Василия Великого, 13 правило 1 Вселенского собора и 5 правило Григория Нисского. Дав правилам толкование и обвинив Никона в жестокости, патриархи объяснили, что если злодеи каются и хотят исповедоваться и причаститься, то им обязательно должно быть оказано милосердие: необходимо их исповедовать и причастить перед казнью.

Второй вопрос состоял в том, нужно ли наказывать духовенство, которое занималось воровством и разбоем по гражданским законам? Патриархи ответили, что таких надо сначала наказывать церковным судом: отлучением и извержением из священства, а затем судить их уже как мирян гражданским судом.

Третий вопрос состоял о святотатцах, которые сидели долгое время в тюрьмах. Патриархи сослались на 72 и 73 правило святых апостолов и на 8 правило Григория Нисского, объяснили, что святотатство по степени преступности равно убийству, поэтому в зависимости от тяжести преступления кому надо было рубить голову, кого бить палками, а кого сажать в тюрьму.

Четвёртый вопрос был о священниках и монахах, которые занимались торговлей и держали лавки, в которых были бесчинства. Патриархи привели 9 правило 6 Вселенского собора и 54 правило святых апостолов и запретили заниматься торговлей клирикам под страхом извержения из сана; монахам также запрещено заниматься торговлей, а всё, что нажили монахи, у них надо отобрать и раздать нищим.

Чины божественных литургий

В 5 главе Деяний собора 1667 года подробно описано чинопоследование патриаршего служения литургий: Иоанна Златоуста и Василия Великого, которых не было до этого в богослужебных книгах на Руси.

В конце главы даны ответы на два вопроса:

1. Кто должен освящать новый храм? — Храм должен освящать архиерей, и только при крайней необходимости (невозможности добраться до местности, где находится храм) архиерей освящает только антиминс для храма.
2. Должны ли иереи и диаконы носить скуфьи? — Должны.

Рассуждение и постановление собора о приеме католиков

С 15 марта 1667 года (6 глава Деяний собора 1667 года) собор имел рассуждение о католичестве, латинском крещении и о чиноприеме католиков в Православие. На соборе латинское крещение рассматривалось на основании 7-го правила Второго Вселенского собора и 95-го правила Шестого Вселенского собора о приеме еретиков. На соборе было определено, что главнейшая ересь католиков, отступление от Православной Церкви, — это учение об исхождении Святаго Духа от Сына (филиокве). Собор определил, что католики крестят во имя Отца, Сына и Святаго Духа, только вместо погружения обливают. Далее собор сослался на первое правило Василия Великого и посчитал, что согласно его классификации — 1. еретики, 2. раскол и 3. самочинное сборище (последних собор называет подцерковниками), католики не попадают в разряд еретиков. По мнению собора, крещение раскольников и подцерковников приемлемо. Затем участники собора привели 15 главу из книги Иосифа Волоцкого «Просветитель», в которой говорится, что еретиков жидовствующих надо принимать через покаяние, 19 ответ Тимофея из славянской Кормчей (он же под этим же номером в греческом Номоканоне), в котором объянялась причина неперекрещивания еретиков: «Вопрос: Почему еретики, обращающееся к Церкви, не крестим? Ответ: Если бы так было, то человек нескоро бы обращался от ереси, перекрещения стыдяся, но через возложение руки священника и через молитву сходит Дух Святый, как об этом сказано в книге Деяний Апостолов (Деян. 8:5-17)». Затем собор сослался на 47 правило святых апостолов , обосновывая то, что не надо крестить католиков. В конце рассуждения о чиноприеме католиков Большой Московский собор сослался на «Окружное Послание против греколатинян и постановлений Флорентийского Собора» Марка Эфесского, на решение Константинопольского собора 1484 года и отменил решение Московского собора 1620 года о том, что надо крестить католиков при переходе их в Православную церковь, а установил второй чин приема католиков: католики должны проклинать католические ереси, исповедовать свои грехи, подать письменное отречение от прежних латинских заблуждений, после чего их надо помазывать миром и причащать Святых Даров. Соборные рассуждения о чиноприеме католиков закончились в июне.

Вопросы патриарха Иоасафа к патриархам Паисию и Макарию

В 7 главе книги «Деяний собора 1667 года» изложены вопросы патриарха Московского Иоасафа к двум восточным патриархам и ответы последних на эти вопросы. Вопросы-ответы разделены на две группы.

Первая группа вопросов-ответов

1. Вопрос: в какую сторону, обратившись лицом, должен читать иерей коленопреклоненные молитвы на вечерне, на праздник Троицы: на восток или на запад? — Ответ: на запад. Добавлено, что Великое водоосвящение нужно совершать дважды на Богоявление.
2. Вопрос: в какое время быть благовесту (колокольному звону) в приходских храмах? — Ответ: «во втором часе дни»; во время четырёх постов благовест в приходских храмах должен быть после благовеста в соборном храме
3. Вопрос: должны ли многие священники совершать проскомидию при совместном служении? — Ответ: должен совершать только один священник.
4. Вопрос: нужно ли произносить сугубую ектенью и молитвы Преждеосвященной литургии, которые начинаются со среды четвёртой седмицы, на литургии Василия Великого и на литургии Иоанна Златоуста? — Ответ: не нужно, здесь же сказано, что священство должно пить из Чаши трижды, мирян причащать один раз с лжицы, и священникам не переходить с места на иное без определения иерарха.
5. Вопрос: действительны ли рукоположения, совершенные Никоном, до его извержения из патриаршества? — Ответ: действительны, здесь было добавлено: Никон никакого рукополагать не может больше, и сказано также, что монахи не имеют права переходить из своего монастыря в другой, а иеромонахи не могут постригать мирян в монахи без воли игуменов. Не исполняющих велено извергать из сана, также сказано, что надо лишать сана попов, которые венчали мирян четвёртый раз, также запрещалось пьянство в монастырях и запрещалось менять духовников.
6. Вопрос о крепостных, которые бежали от своих господ, а затем их где-либо постригли в монахи или рукоположили в священство: как с ними быть? — Ответ: их надо возвращать обратно в рабство и лишать священства и монашества, а тех, кто их рукоположил или постриг, извергать из сана или отправлять под запрет от 17 июня 1667 года.
7. Вопрос: могут ли миряне судить духовенство и монахов? — Ответ: не могут, это должно делать само духовенство.

Вторая группа вопросов-ответов

1. Вопрос: как поступать с детьми бывших крепостных, ставших священниками, и которых перевели служить на другой приход? — Ответ: дети, которые родились после рукоположения у человека, являются свободными; взрослые дети, которые родились до руколожения, остаются крепостными; а маленькие дети, которые родились до рукоположения, должны получать свободу по рассмотрению.
2. Вопрос: как поступать со священниками, которые бросали приход и уходили в другой? — Ответ: возвращать обратно, где они должны служить до конца жизни.
3. Вопрос: как быть со вдовым духовенством, которое второй раз женилось? — Ответ: они не священники больше, а миряне, и могут заниматься чем угодно, кроме военной службы.
4. Вопрос о еретиках и раскольниках: как нужно с ними поступать — судить ли их церковным судом или предавать гражданским законам? — Ответ: предавать гражданским казням. Далее приводились примеры, как поступали с еретиками: отцы Второго Вселенского собора извергли из сана 36 македонианских епископов и передали их императору Феодосию Великому, который бил их говяжьими жилами, возил их на верблюдах на торгу, а затем сослал в город Сирийский Емекин, и там они умерли; отцы Четвёртого Вселенского собора осудили еретиков Диоскора и Евтихия, после чего их книги сожгли, а их единомышленников много били говяжьими жилами и палками с сучками, сажали в тюрьмы и отбирали у них по десять гривен золота; Пятый Вселенский собор вместе с царем Иустинианом, после осуждения еретиков (последователей Оригена), решил наказать их гражданскими законами и предать казням: им отрезали носы, уши, языки и руки, и в таком виде водили по торгу, а затем отправили их в пожизненное заключение; после осуждения иконоборцев Седьмым Вселенским собором царица Феодора сотворила «лепое отмщение» (красивое отмщение): велела нанести 200 ударов говяжьими жилами иконоборцу патриарху Иоанну, ослепила его и сослала в «лютейшая места». В документах собора сказано, что у Константина Арменопула можно найти и другие подобные истории, поэтому еретиков и раскольников надо предавать гражданским законам и разным казням.

Распределение архиерейских кафедр

На соборе было распределено наименование архиерейских кафедр по городам (8 деяние, июнь 1667 года). Москва: патриарх. 5 митрополитов: Новгород, Казань, Астрахань, Ростов, Крутицы. 6 архиепископов: Вологда, Суздаль, Нижний Новгород, Смоленск, Тверь, Рязань. 8 епископов: Псков, Ржев, Великий Устюг, Белое езеро, Коломна, Брянск, Чернигов, Дмитров.

Кроме того, в будущем, по замыслу собора, в Пскове должен быть архиепископ; должны быть епископы: в Вятке, в Перми, в Архангельске; в Тобольске вместо архиепископа должен быть митрополит; должны быть епископы в Томске и на реке Лене; в Белгороде — митрополит.

Помимо этого, было решено поставить епископов на города, подчиненных местному митрополиту. Для Новгородского митрополита учредить епископов в Каргополе и в Городцке. Для Казанского митрополита — епископа в городе Уфе. Для Ростовского митрополита — епископа в городе Углич. В дальнейшем планировалось архиепископа в Рязани возвести в митрополиты, а для него создать две епархии, ему подчиненные: в Тамбове и в Воронеже.

Соборное рассуждение о вдовых священнослужителях

В июне собор рассмотрел вопрос о вдовых священнослужителях (9 глава Деяния собора 1667 года). Собор 1503 года и Стоглавый собор 1551 года запретили всем без исключения вдовым священникам и диаконам служить в храмах, а разрешили им только петь и читать на клиросе. Запрет этот был вызван тем, что большая часть вдовцов заводила любовниц и жила с ними. Собор сослался на 3 правило Первого Вселенского собора и объяснил, что запрет этот неправомерный и должен накладываться только на тех священнослужителей, которые имеют сожительниц, а все остальные имеют полное право и должны служить, как служили прежде, в качестве полноправных священнослужителей. В качестве аргументов собор привел 1 и 8 правила Неокесарийского собора, 4 правило Кирилла Александрийского, 46 заповедь из 42-й главы «От свитка новых заповедей Иустиниана царя» из Кормчей и 87 правило Василия Великого.

Соборное рассуждение о Стоглаве

В апреле собор имел рассуждение о соборе в 1551 году в Москве (о Стоглаве) (10 глава Деяний собора 1667 года). Собор определил, что Стоглав согрешил в своих решениях о перстосложении, о сугубой аллилуйе, о соборной Иисусовой молитве. Исходя из двух предпосылок: 1. в церкви должно быть послушание, «вси́ же дрýгъ дрýгу повинýющеся, смиреномýдрiе стяжи́те»(1Петр. 5:5) и 2. из того, что бо́льший собор может отменять решения меньшего собора, нынешний собор отменил решения Стоглава. В качестве примеров для второй предпосылки собор предоставил следующее: 16 правило Шестого Вселенского собора отменило 15 правило Неокесарийского собора о том, чтобы в городе было только 7 диаконов; 29 правило Шестого Вселенского собора отменило 41 правило Карфагенского собора о том, чтобы можно было причащаться не натощак один раз в год (в Великий Четверг); 12 правило изменило на лучшее (наложило запрет быть женатым епископом) 5 правило святых апостолов.

В отношении нынешнего собрания было определено, что нынешний собор не является вселенским, но является поместным, а его решениям надо повиноваться согласно 2 правилу Карфагенского собора, так как решения нынешнего собрания согласны с решениями вселенских соборов. Собор сослался и на книгу Симеона Полоцкого «Жезл Правления», и определил, что противник нынешнего собора будет «в правду самоосужден и наследик клятве сего собора, писанней в соборном деянии его, яко преслушник Божий и святых отец правилом противник».

Симеон Полоцкий для опровержения мнений старообрядцев, против челобитных, поданных Никитой и Лазарем, написал обширный труд «Жезл правления», сразу же опубликованный и рекомендованный собором для чтения и просвещения христиан. Однако спустя несколько лет книга была осуждена за содержащиеся в ней католические ереси (учение о непорочном зачатии Девы Марии («10 возобличение»), хлебопоклонную ересь («13 возобличение»)). Старообрядцы изначально резко отрицательно отнеслись к этому сочинению, назвав его «Жезлом кривления».

Постановление собора о церковных вотчинах

В апреле на соборе встал вопрос о монастырских вотчинах, соляных варницах (предприятиях соляной промышленности), рыбных ловлях (участках реки, закрепленных за рыбной ловлей) и о всех угодиях, которые монах Никон, будучи патриархом, отнял от других монастырей и из других епархий и присоединил к Валдайскому Иверскому монастырю, и новосозданным: к Онежскому Крестному монастырю и к Новоиерусалимскому монастырю (11 Деяние собора 1667 года). Собор постановил, что всё отнятое Никоном должно возвратиться к прежним владельцам, а монастыри должны принадлежать не патриарху, а тем епархиям, где они находятся. В свои решениях собор сослался на 34 правило святых апостолов, на 26 и 33 правила Карфагенского собора, на 12 правило Седьмого Вселенского собора, на 1, 2 и 7 правило Двукратного собора, на 2 правило Кирилла Александрийского и на 2 грань Новых заповедей царя Иустиниана.

Суд над Епифанием, Никанором и повторный над Аввакумом

Симеон Полоцкий сообщает, что в июле 1667 года состоялось заседание собора, на которое был приведен инок Епифаний. Инок не согласился с мнением собора о переходе на новый обряд и на проклятие старого обряда, за что был осужден 5 августа, ему отрезали язык и отправили в ссылку.

В августе на соборе архимандрит Ярославского Спасского монастыря Сергий сообщил, что он был в Соловецком монастыре, куда он привез новонапечатанные книги. В Соловецком монастыре братия во главе с келарем и казначеем, бывшим архимандритом Саввина монастыря Никанором отказались принять новопечатные книги. После чего Никанор был приведен на собор, сначала Никанор отказывался от принятия новых обрядов, но затем согласился. Когда же он возвратился в Соловецкий монастырь, то вернулся к своим прежним убеждениям.

В своем Житии протопоп Аввакум сообщает, что и его приводили на суд к греческим патриархам, где его уговаривали изменить взгляды, но он остался при своих убеждениях:

Побранил их, колько мог, и последнее слово рекл: "чист есмь аз, и прах прилепший от ног своих отрясаю пред вами, по писанному: «лутче един творяй волю божию, нежели тьмы беззаконных!» Так на меня и пуще закричали: «возьми его! — всех нас обесчестил!» Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились, человек их с сорок, чаю, было, — велико антихристово войско собралося! Ухватил меня Иван Уаров да потащил. И я закричал: «постой, — не бейте!» Так они все отскочили. И я толмачю-архимариту Денису говорить стал: «говори патриархам: апостол Павел пишет: „таков нам подобаше архиерей, преподобен, незлоблив“, и прочая; а вы, убивше человека, как литоргисать станете?» Так они сели. И я отшел ко дверям да набок повалился: «посидите вы, а я полежу», говорю им. Так они смеются: «дурак-де протопоп! и патриархов не почитает!» И я говорю: мы уроди Христа ради; вы славни, мы же бесчестни; вы сильни, мы же немощны! Потом паки ко мне пришли власти и про аллилуия стали говорить со мною. И мне Христос подал — посрамил в них римскую ту блядь Дионисием Ареопагитом, как выше сего в начале реченно. И Евфимей, чюдовской келарь, молыл: «прав-де ты, — нечева-де нам больши тово говорить с тобою». Да и повели меня на чепь.(Житие протопопа Аввакума)

Последствия собора

Большой Московский собор подтвердил анафему Московского собора 1656 года и прибавил новые анафемы на старые обряды, как на еретические, людей, которые ими пользуются определил как еретиков .

Кроме того, Большой Московский собор (в 7 главе Деяний собора 1667 года) обосновал теоретически необходимость предавать гражданским казням еретиков (то есть старообрядцев), что привело к тому, что церковный Московский собор 1681 года от имени православных христиан просил царя применять против них военную силу; местные архиереи и воеводы стали совместно арестовывать старообрядцев и приводить их к гражданскому суду. Итогом стали массовые пытки, убийства, гонения на старообрядцев и фальсификации против старого обряда, что привело к падению авторитета новообрядческого священства и к углублению раскола.

Позднейшая отмена анафем собора

На Поместном Соборе Русской православной церкви 31 мая 1971 года все решения соборов XVII века, в том числе и решение собора 1666-67 года, против старых обрядов были отменены:

Утвердить постановление … об упразднении клятв Московского Собора 1656 года и Большого Московского Собора 1667 года, наложенных ими на старые русские обряды и на придерживающихся их православно верующих христиан, и считать эти клятвы, яко не бывшие.

Критика Собора

Многие православные (позднее они получили название — «старообрядцы») не приняли решения Собора, считая их еретическими. Раскольники-старообрядцы ссылались на Деяния Седьмого Вселенского собора:

Кто уничижает какое либо предание церковное, писанное ли то, или неписанное, тому анафема

и на Номоканон при Большом Потребнике:

Неправедно налагаемая запрещения, у Бога не связуют, аще я и архиерей положит. кольми паче аще меншии. [...] Иже убо неразсудным изречением, и невоздержным сердцем от верных кого отлучи, сего не токмо не коснуся, но и на главу его возвращается [...] Бог бо неправедно связаннаго возбраняет и отмщает.

Литература

• [holyrussia.narod.ru/Sobor_1666_67.html Деяния Великого Московского Собора 1666-67 года.]
• [commons.wikimedia.org/wiki/File:Sobor_1666.pdf Деяния Великого Московского Собора 1666 года.]
• [commons.wikimedia.org/wiki/File:Sobor_1667.pdf Деяния Великого Московского Собора 1667 года.]
• [commons.wikimedia.org/wiki/File:Practicon_1667.pdf Деяния Великого Московского Собора 1667 г. (перевод Деяний и канонов Великого Московского Собора на греческий язык).]
• [commons.wikimedia.org/wiki/File:Kaferisi_Ligarid.pdf Грамата о низвержении Митрополита Газского Паисия (Лигарида). На греческом языке]
• [staropomor.ru/nikon(8)/sobory1666_1667.html Старопоморы-федосеевцы / Никонианщина / Деяния соборов 1666—1667 годов]
• [www.runivers.ru/bookreader/book457192/#page/509/mode/1up Дополнения к актам историческим. Т. 5. СПб, 1853.]
• [bibliophika.shpl.ru/book.php?book=5164 Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые редакцией «Братского слова». М.: 1875—1895. Т. 2: Документы, содержащие известия о лицах и событиях из истории раскола за первое время его существования. Ч. 2. Акты, относящиеся к собору 1666—1667 года. 1876 — (2), 430 с.]
• [www.runivers.ru/upload/iblock/47f/sobranie%20gos.%20gramot%20i%20dogovorov.%20T4.pdf Собрание государственных грамот и договоров. Т. 4, стр. 182—186.]
• [www.runivers.ru/upload/iblock/ea1/Nikon.pdf Дело о Патриархе Никоне. СПб: Товарищество «Печатня С. П. Яковлева», 1897. 510 с.]
• Чумичева О. В. [www.pravenc.ru/text/149721.html Большой Московский собор 1666-1677 гг.] // Православная энциклопедия. Том V. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2002. — С. 679-684. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2
• Субботин Н. И. Дело Патриарха Никона: Историческое исследование по поводу XI т. «Истории России» проф. Соловьева. М., 1862.
• Гиббенет Н. А. [dlib.rsl.ru/viewer/01003624311#?page=2 Историческое исследование дела Патриарха Никона. СПб., 1882—1884. 2 т.; Макарий. ИРЦ. Кн. 7.:] [commons.wikimedia.org/wiki/File:Гиббенет Н. Историческое исследование дела патриарха Никона. Ч. 1. 1882.pdf том 1]; том 2
• Каптерев Н. Ф. О сочинении против раскола иверского архимандрита грека Дионисия, написанном до Собора 1667 г. // ПО. 1888. № 7. С. 1-32; № 12. С. 33-70;
• Каптерев Н. Ф. Суждения Большого Московского Собора 1667 г. о власти царской и Патриаршей // БВ. 1892. Окт. С. 46-74
• Каптерев Н. Ф. Царь и церковные Соборы XVI—XVII ст. М., 1906 (то же в БВ. 1906. № 10, 11, 12)
• Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Серг. П., 1912. Т. 2 (отд. публ. тех же материалов см. в БВ. 1910. № 12. 1911. № 1-3, 5, 6, 9, 10)
• Шаров П. Большой Московский Собор 1666—1667 годов // ТКДА. 1895. Янв. С. 23-85; Февр. С. 177—222; Апр. С. 517—553; Июнь. С. 171—222
• Полознев Д. Ф. К хронике московских Соборов 2-й пол. XVII в. // Чтения по истории и культуре древней и новой России: Материалы конференции. Ярославль, 1998. С. 103—106
• Стефанович П. С. Приход и приходское духовенство в России в XVI—XVII вв. М., 2002.
• [bibliophika.shpl.ru/book.php?book=3028 Акты исторические, собранные и изданные Археографическою коммиссиею. Т. 5. 1676—1700. стр. 111]

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/149721.html БОЛЬШОЙ МОСКОВСКИЙ СОБОР 1666—1667 гг.] Православная энциклопедия

Отрывок, характеризующий Большой Московский собор

Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.