Большой Трианон

Дворец и парк
Большой Трианон Le Grand Trianon
Большой Трианон (Жан-Батист Мартен, 1724 год)
Страна	Франция
Город	Версаль
Архитектурный стиль	Барокко, стиль Людовика XIV
Архитектор	Жюль Ардуэн-Мансар; Андре Ленотр
Строительство	1687—1688 годы
Основные даты: 1687 — Снос Фарфорового Трианона 1687 — Строительство Мраморного Трианона 1708 — Строительство Лесного Трианона
Известные насельники	Людовик XIV; мадам Ментенон; Наполеон I; Луи-Филипп I
Статус	Классифицирован (1862)
Состояние	Национальный музей
Сайт	[www.chateauversailles.fr/grand-trianon Официальный сайт]

Большой Трианон (фр. Le Grand Trianon), прежде Мраморный Трианон — дворец во Франции на территории Версальского парка, сооружение которого король Людовик XIV поручил в 1687 году своему первому архитектору Жюлю Ардуэн-Мансару. Стены дворца снаружи облицованы розовым мрамором, откуда и произошло его изначальное название «Мраморный Трианон», подчёркивая различие с дворцовым павильоном «Фарфоровый Трианон», который находился на этом месте с 1670 по 1687 год.

В дворцово-парковый ансамбль «Большой Трианон» входит дворец, большой двор и садово-парковый комплекс с водоёмами. При въезде в комплекс открывается большой двор, курдонёр (от фр. cour d'honneur), который окаймляется зданием, состоящим из двух крыльев, связанных между собой крытой галереей с колоннами, носящей название «Перистиль». Правое крыло продолжено другим, перпендикулярным к нему крылом, «Лесным флигелем Трианона». Задний фасад дворца выходит в регулярный парк с бассейнами.

Возведение Большого Трианона ознаменовало собой появление нового типа зданий: maison de plaisance, места, где монарх может, уже в силу размеров сооружения, отдохнуть от строгостей дворцового этикета в кругу немногочисленных приближённых. В разное время, дворец Большого Трианона служил местом жительства или гостевой резиденцией для членов королевской семьи Франции и других стран, в числе которых были Людовик XIV, Пётр I а также Мария Лещинская, супруга короля Людовика XV. Впоследствии, в этом дворце размещались Президент Франции Шарль де Голль, а также главы зарубежных государств, посещавших Францию с официальными визитами, к примеру, Президент США Ричард Никсон в 1969 году, королева Великобритании Елизавета II в 1972 году, Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв в 1985 году и Президент России Борис Ельцин в 1992 году.

Дворцово-парковый ансамбль Большой Трианон вместе с Версальским дворцом и его владениями классифицирован как национальный исторический памятник в 1862 году, что впоследствии было подтверждено декретом от 31 октября 1906 года, а также, начиная с 1979 года, включён в число объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Дворцово-парковый ансамбль Большой Трианон в наши дни открыт для посещения широкой публики, поскольку является частью «Национального музея замка Версаль и Трианон».

История

Снос Фарфорового Трианона

В период с 1663 по 1665 год король Франции Людовик XIV купил земли, прилегавшие к версальским владениям на северо-западе от Версальского парка, на которых располагалось селение Трианон (упоминавшееся как Triarnum в папской булле 1163 года). Вследствие поэтапного расширения королевских угодий земли Трианона превратились в анклав.

Церковь и постройки Трианона быстро снесли и вскоре здесь разбили парк. Спустя два года, в 1670 году, король попросил своего архитектора Луи Лево составить проект небольшого шато, предназначенного для личного пользования Людовика. Лево, скончавшийся 11 октября того же года, оставил проект, который был завершён его дальним родственником Франсуа д’Орбэ, ставшим также его преемником в должности первого королевского архитектора. В 1672 году (менее чем за год) был построен первый дворец Трианон, получивший название «Фарфоровый Трианон», который просуществовал 15 лет. Как и практически все подобные сооружения в китайском стиле, Фарфоровый Трианон был далёк от собственно архитектуры Поднебесной: «экзотический» колорит в глазах европейцев придавала зданию облицовка его стен фаянсовыми плитками, фаянсовые вазы и декоративные элементы высокой мансардной кровли из позолоченного свинца.

Для связи Фарфорового Трианона со Зверинцем, расположенным в юго-восточной части Версальского парка, прорыли поперечный рукав канала, не предусмотренный первоначальным планом, после чего Большой канал приобрёл знаменитое крестообразное очертание.

Фаянс был весьма хрупок, из-за непогоды он очень быстро утратил свой вид и дворец, напоминавший также о закончившихся отношениях с мадам Монтеспан, вскоре перестал нравиться королю, который распорядился его разрушить в 1686 году, после визита Сиамского посольства. Людовик распорядился построить на этом месте новое здание, более просторное и совсем в ином стиле.

Строительство Мраморного Трианона

На месте разрушенного Фарфорового Трианона был возведён новый дворец — Мраморный Трианон, с пилястрами из розового лангедокского и зелёного пиренейского мрамора, которые и дали название сооружению. Строительство было поручено Жюлю Ардуэн-Мансару, занимавшему должность первого королевского архитектора. Мансар разработал проект в июне—июле 1687 года. Король Людовик XIV считается де факто автором всех архитектурных решений в Мраморном Трианоне; именно он отказался от высокого кровельного свода во французском стиле, предложенного Мансаром, выбрав плоскую крышу в итальянском стиле, без венчающей части, и даже дымовые трубы каминов не возвышались над кровлей, чтобы не нарушать подчёркнутую горизонталь объёмов. Таким образом, внешний облик нового дворца кардинально отличается от предшественника. Король также является автором идеи сделать открытыми центральные проёмы в «перистиле», крытой галерее из сдвоенных колонн, связывающей курдонёр с садом и облегчающей центр здания; чертежи перистиля разработал Робер де Кот.

У меня есть Версаль для моего двора, Марли для моих друзей и Трианон для меня самого.

Оригинальный текст (фр.)  

J'ai fait Versailles pour ma Cour, Marly pour mes amis et Trianon pour moi.

— Людовик XIV

Король регулярно посещал стройку нового дворца, где для него специально был разбит шатёр, откуда он управлял делами королевства, одновременно следя за продвижением строительных работ. Обращая внимание на мельчайшие детали и желая достичь идеала, на одном этапе король приказал разрушить уже возведённые стены, из-за того что они не соответствовали проекту. Сен-Симон писал, что король был единственным, кто заметил дефект оконного проёма, отличавшегося своим размером от остальных проёмов. Лувуа не согласился с этим и тогда король попросил Андре Ленотра сделать точные замеры, которые подтвердили правоту Людовика. Лувуа принёс королю извинения,.

Безусловно, всё это не умаляет роль архитектора, создавшего эти фасады — символ сдержанной роскоши. Как и при реконструкции Версаля Ардуэн-Мансар заменил прямоугольные проёмы арочными в пол для большей связи с садами, ввёл многочисленные пилястры и лопатки ионического ордера вместо рустовки Лево, завершив здание балюстрадой, первоначально украшенной декоративными вазами.

Стройка продвигалась очень быстро и 22 января 1688 года Людовик XIV уже смог устроить первый ужин на новом месте, хотя к этому времени строители успели закончить только каркас здания и несколько внутренних помещений. Большой Трианон или, как его тогда называли, Мраморный Трианон торжественно открыли летом 1688 года; церемонию возглавляли король Людовик XIV и его официальная фаворитка мадам Ментенон, чей частной резиденцией стал Большой Трианон. Мадам Ментенон вспоминала о любви короля к Трианону: «У короля всегда в голове Трианон».

Эпоха Людовика XIV

В первые годы после открытия Большого Трианона король посещал его только в дневные часы. И только после 11 июля 1691 года появилась возможность ночевать во дворце, который наконец закончили меблировать. Стены дворца снаружи были облицованы мрамором, но внутреннее оформление дворца было не столь роскошным из-за финансовых трудностей, поскольку королевство в тот период участвовало в войне Аугсбургской лиги. Взамен, там разместили несколько тысяч горшечных цветов, которые меняли дважды в день по желанию жителей, а также чтобы обеспечить непрерывное цветение; по воспоминанию Ленотра «никогда не видели засохших листьев и все ветви были усыпаны цветами». Для внутреннего оформления Большого Трианона в 1687 году было заказано 24 картины, из которых 21 полотно выполнил Жан Котелль; сейчас эти работы размещены в галерее Котелля.

В период с 1691 по 1705 годы внутреннюю планировку дворца поэтапно изменили. Если поначалу король занимал южную часть Трианона с видом на Большой канал, то в 1703 году он уступил эти помещения своему сыну, а сам переехал в северное крыло Трианона, поскольку там было прохладнее.

Все посетители появлялись в Трианоне исключительно по приглашению короля, как правило, на один день. Король регулярно устраивал ужины, с целью держать двор под своим присмотром. Ночевать оставалось очень мало гостей, из-за того что количество мест, где можно было расположиться на ночлег было невелико. В последние годы своего правления Людовик XIV немного смягчил правила посещения Трианона.

Людовик XIV часто проводил здесь время со своей морганатической супругой и семьёй. В салонах Трианона бывали многие принцы королевской семьи: Великий Дофин, герцогиня Бургундская, герцог Беррийский и герцогиня Беррийская, Филипп II Орлеанский, герцогиня де Бурбон и герцогиня Орлеанская.

В марте 1717 года, уже при Регентстве, во дворце останавливался царь Пётр I

Дворец после Людовика XIV

Король Людовик XV не проявлял никакого интереса к Мраморному Трианону, за исключением того, что приезжал сюда охотиться. Он отослал во дворец Трианона свою супругу Марию Лещинскую, которая стала жить здесь начиная с августа 1741 года. По мнению историка Джереми Бенуа, эта идея могла возникнуть у короля после того, как родители Марии Лещинской останавливались здесь в 1740 году. Королева, несмотря на то, что жила здесь, не могла обеспечить надлежащее содержание такого большого дворца. В апреле 1747 года Шарль Франсуа Ленорман и Анж Жак Габриэль выполнили обследование дворца, после которого в Трианоне отремонтировали кровлю и заменили некоторые разрушившиеся архитектурные элементы.

Не имея более места уединения, и подталкиваемый своей фавориткой маркизой де Помпадур, король Людовик XV решил в 1749 году вернуть себе Трианон. Он распорядился построить Французский павильон с птичником и регулярным парком. Заказ получил Бернар де Жюссьё. В 1753 году в комплексе Трианона, неподалёку от Французского павильона, появился Прохладный салон. Наконец, именно после строительства Малого Трианона, в период между 1761 и 1768 годами, за Марморным Трианоном окончательно закрепилось название Большой Трианон.

27 апреля 1774 года король, остановившийся в Большом Трианоне, отправился на охоту, но внезапно почувствовав слабость был вынужден вернуться. Через тринадцать дней он скончался .

Людовик XVI, подобно деду, не уделял дворцу внимания. Мария-Антуанетта предпочитала Малый Трианон Большому, несмотря на то что она устроила несколько театральных представлений в галерее Котелля. Во время Французской революции оба Трианона пришли в упадок (в особенности Малый Трианон), приняв в своих стенах целую череду балов и празднований.

Только в период Первой империи к обоим Трианонам вернулась былая значимость. В 1805 году Наполеон I поручил выполнить реставрацию обоих комплексов. В начале строители соскоблили штукатурку и заделали трещины. В 1808 году произвели более существенные работы. Проект удвоения крыла, проходящего справа от курдонёра, не закончили, как и не смогли выполнить объединение двух Трианонов. Вместо этого, проёмы в перистиле были закрыты витражами, чтобы устранить сквозняки, которые не переносила Императрица, привели в порядок все внутренние помещения, камины выложили плитками и обновили паркет. С 1809 по 1810 год дворец меблировали заново. Император часто останавливался в Трианоне в период между 1809 и 1813 годами. Чтобы обеспечить его безопасность и устроить прямой проезд в Трианон (без необходимости проходить через большой дворец), построили новые ворота для подъезда к переднему двору и два павильона для охраны, в которых можно было разместить до 50 человек.

При Людовике XVIII в Большом Трианоне не предпринимали никаких изменений, за исключением установки императорской символики. 31 июля 1830 года король Карл X остановился в Трианоне на несколько часов, перед тем как отправиться в изгнание. В период с 1830 по 1848 год Мария Амалия Неаполитанская, супруга короля Луи-Филиппа I, поручила обновить дворец, чтобы можно было в нём жить, и здесь же 17 октября 1837 года она выдала свою дочь Марию Орлеанскую за Александра Вюртембергского. Подобно своему предшественнику, Луи-Филипп I также сделал остановку в Трианоне по дороге в ссылку, 24 февраля 1848 года.

Дворец Республики

В 1873 году в галерее Трианона прошёл судебный процесс над Франсуа Ашилем Базеном; военный совет (аналог последующих военных трибуналов) возглавлял Генрих Орлеанский. Маршал Франции обвинялся в неисполнении своих обязанностей и в сдаче германской армии более 150 000 французских солдат и первоклассной крепости.

Уже после заключения Версальского договора и Сен-Жерменского договора, подписанных в 1919 году, в Большом Трианоне 04 июня 1920 года состоялось заключение Трианонского договора, разделившего Балканы, и завершившего Первую мировую войну.

В 1959 году Шарль де Голль рассматривал возможность объявить Большой Трианон президентской резиденцией. Однако, связанные с этим затраты оказались слишком велики: по смете, составленной в 1961 году, на восстановление здания и его обстановку требовалось 20 миллионов французских франков. Программный закон, направленный на восстановление, был вынесен на голосование 31 июля 1962 года и, начиная с 1963 года, здание было реставрировано архитектором Марком Салте и заново меблировано Джеральдом Ван дер Кемпом. После этого здание используется для государственных официальных приёмов, устраиваемых от имени Президента Франции. Также здесь проходил саммит Большой семёрки в 1982 году и гости президента размещались в крыле Лесного флигеля Трианона.

План дворца

Проект нового Трианона был начерчен первым королевским архитектором Жюлем Ардуэн-Мансаром с учётом пожеланий Людовика XIV, а строительство велось под наблюдением Робера де Кота и самого короля. Большой Трианон построен в стиле французского классицизма при сильном влиянии итальянских течений с преобладанием розовой гаммы.

Входя в курдонёр Большого Трианона, проходим через низкую решётку ограждения; справа расположено северное крыло, слева — южное. Комплекс зданий покрыт плоской крышей, спрятанной за балюстрадой. В облицовке стен использован белый камень, камень из Сен-Лё (Пикардия); пилястры выполнены из лангедокского розового мрамора (месторождение Кон-Минервуа). В глубине двора видна лоджия, подчёркнутая восемью колоннами, выполненными из зелёного и красного пиренейского мрамора (месторождение Кампан; лоджия связывает северное и южное крыло; такая открытость была навязана Людовиком XIV ещё на начальной стадии подготовки проекта, и он назвал эту лоджию «перистилем», хотя это и некорректно с архитектурной точки зрения. В период с 1687 по 1701 год лоджия была закрыта со стороны двора высокими стеклянными дверьми. Служебный двор расположен за южным крылом. За стеной справа скрывается небольшой Сад короля, куда выходят окна апартаментов мадам Ментенон и апартаменты короля, которые Людовик XIV занимал в Трианоне, в период после 1703 года. От северного крыла перпендикулярно отходит крыло, в котором устроена галерея — галерея Котелля. Наконец, следующее крыло, расположенное перпендикулярно к галерее, названо Лесным флигелем Трианона. Архитектура Лесного флигеля в корне отличается от всего остального здания. В нём спланированы дополнительные апартаменты.

Наполеон I сделал Большой Трианон одной из своих резиденций, его некоторые залы заново обставили и часть из них сменила название (Родниковый салон мадам Ментенон, например, стал Топографическим кабинетом Императора; Малахитовый салон получил наименование по размещённым в нём украшениям, подаренным Александром I Наполеону), а другие подверглись более существенным изменениям).

Апартаменты Императрицы

Залы в этой части южного крыла занимал король Людовик XIV в период с 1691 по 1703 год. В 1703 году монарх уступил эти апартаменты своему сыну, Великому Дофину, переехав в северное крыло Большого Трианона.

Спальня Императрицы

Являясь спальней короля-солнце, этот салон сохранил своё оформление, в котором имеются коринфские колонны и красивая скульптурная мозаика на деревянных стенных панелях. Впоследствии этот салон стал спальней герцогини Беррийской, и доставленная для неё мебель сохранилась вплоть до наших дней. Исключением является кровать, которая прежде чем попасть сюда, находилась во дворце Тюильри в покоях Наполеона и на которой в 1824 году скончался его преемник Людовик XVIII. В Большой Трианон эту кровать перевезли для супруги короля Луи-Филиппа I, Марии Амалии. Она стала последней жительницей Большого Трианона.

Зеркальный салон

В период когда эти апартаменты занимал Людовик XIV, это помещение служило Залом Совета. Расположенный в самом углу южного крыла, этот салон имел самые замечательные виды на Большой канал, на парк и на Версальский дворец, а благодаря декору из зеркал, он считался самым красивым в южном крыле. Этот салон, как и почти весь Большой Трианон, сохранил своё первоначальное оформление интерьера, однако его мебель была продана в эпоху революции и Наполеону пришлось поставить новую. В период с 1810 по 1814 год здесь располагался Большой кабинет второй супруги Наполеона, императрицы Марии-Луизы.

Салон Часовни

В салоне Часовни (освящённой 29 августа 1688 года), расположенном в южном крыле, в наше время представлены портреты Людовика XV и Марии Лещинской в полный рост работы Жана Батиста Ван Лоо. Углубление, которое можно заметить в стене напротив среднего окна, указывает на место расположения алтаря, не сохранившегося в наше время.

Перистиль

Перистиль Большого Трианона — это крытая галерея с колоннами, связывающая южное крыло дворца с северным, а также двор с садами. Со стороны курдонёра галерея образована открытой аркадой, а со стороны садов — колоннадой. Изначальное название «Мраморный Трианон» возникло именно благодаря этому перистилю, пилястры которого были выполнены из мрамора.

Поначалу, в проекте Жюля Ардуэн-Мансара аркада со стороны курдонёра имела деревянные двери, из-за чего со двора сад не был виден. Однако Людовик XIV уже во время строительства решил оставить арочные просветы открытыми, соединив визуально двор с садом. Аркада несёт следы такой неопределённости. Перистиль застеклили при Наполеоне I в 1810 году и это остекление существовало сто лет, вплоть до 1910 года.

Маршал Франсуа Ашиль Базен был предан здесь военному трибуналу в конце 1873 года.

Спальня Императрицы (ок. 1900)	Зеркальный салон (прежде Зал Совета)	Салон Часовни с алтарным углублением	Перистиль Большого Трианона

Главные апартаменты

Эти апартаменты король Людовик XIV занимал в течение первых трёх лет существования Мраморного Трианона — с 1688 по 1691 год.

Круглый салон

Этот салон также носил имя «Салон с колоннами», поскольку в этой гостиной имеется восемь колонн. Он находится в северном крыле, и в него можно попасть непосредственно из центрального перистиля. Поначалу этот салон служил проходом в главные апартаменты Людовика XIV. Внутреннее оформление, коринфские колонны, мраморный пол и картины на стенах относятся именно к этому периоду (1688—1691 годы). Справа от камина замаскирована лестница, по которой музыканты поднимались на трибуну, выходящую в следующий зал, где устраивались королевские ужины.

Эта гостиная была перепланирована в 1750 году Анж Жаком Габриэлем, и в эпоху короля Людовика XVI служила дворцовой часовней. В период Первой империи здесь было устроено караульное помещение, а при Луи-Филиппе этот салон занимали секретари.

Музыкальный салон

Этот салон служил передней для первых (по времени) апартаментов короля Людовика XIV. Здесь накрывался ужин короля с музыкальным сопровождением. Музыканты размещались на антресоли выше дверей; в случае хорошего настроения короля их можно было видеть, в противном случае ставни на антресоль закрывали.

В период правления Наполеона I эта гостиная служила офицерским салоном, а при Луи-Филиппе — бильярдной. В этом салоне можно видеть примечательные деревянные обшивки стен, а также стулья, украшенные гобеленами Бове.

Семейный салон Луи-Филиппа

Этот салон был создан по распоряжению Луи-Филиппа путём объединения двух существующих залов. Король-гражданин и его семья, любившие проводить время в Трианоне, собирались по вечерам в этой гостиной, оформленной в духе той эпохи: столики для игр и рукоделия, кресла и диваны, обитые жёлтой канителью с голубым мотивом.

Малахитовый салон

Название этой гостиной происходит от предметов из малахита, подаренных Наполеону русским императором Александром I и установленных в большом салоне Императора.

Галерея Котелля

В галерее Котелля, находящейся в северном крыле, насчитывается 11 стеклянных дверей (выходящих на южную сторону) и 5 окон (на северной стороне); из галереи можно попасть в Садовый салон. Галерея строилась, в том числе, и для того, чтобы беречь партеры Трианона от зимней непогоды. Галерея названа по имени художника Жана Котелля, который выполнял портреты и миниатюры для короля Людовика XIV. Его кисти принадлежит 21 из 24 полотен, представленных в галерее. На этих картинах зафиксировано состояние боскетов в садах Версаля и Трианона, по состоянию на 1687 год, причём некоторые из боскетов в наше время уже не существуют. Наполеон I весьма прохладно относился к изображённым на картинах нимфах и путти и намеревался разместить здесь полотна, изображающие его воинские подвиги, но ему не хватило времени. Луи-Филипп I передал эти картины в Версаль. Только в 1913 году эти полотна вернулись в свою первоначальную галерею. В нишах в первое время установили канапе, но позже, по указанию Луи-Филиппа I сюда перенесли два сосуда для охлаждения напитков, выполненных из лангедокского мрамора; прежде, во времена Людовика XV они находились в буфетном зале. 4 июня 1920 года здесь прошла церемония подписания мирного договора с Австро-Венгрией, ставший заключительным событием Первой мировой войны.

Садовый салон

Находящийся в конце галереи Котелля, Садовый салон своими окнами выходит на Каштановый зал Трианона, а также вдали виден поперечный рукав Большого канала. В эпоху Людовика XIV в центре салона играли в портик, а впоследствии здесь установили бильярдный стол.

Топографический кабинет Императора

Изначально этот кабинет выходил на Родниковый боскет — небольшую рощу, через которую, петляя между деревьев, протекали ручейки, последнее создание Ленотра, исчезнувшее при Людовике XVI. Кабинет вёл в апартаменты мадам Ментенон. В деревянные панели кабинета были вставлены полотна с видами Версальских садов, где представлен прогуливающийся на кресле-каталке постаревший король Людовик XIV. В 1810 году Наполеон переделал этот салон в свой топографический кабинет, а в соседней анфиладе распорядился устроить свои малые апартаменты.

Семейный салон Луи-Филиппа	Малахитовый салон	Галерея Котелля	Топографический кабинет Императора

Малые апартаменты Императора

По распоряжению Наполеона I архитекторы Шарль Персье и Пьер-Франсуа-Леонар Фонтен обустроили апартаменты из пяти комнат в северном крыле, окна которых выходили во двор. Эти помещения занимала императрица Жозефина вплоть до развода в 1809 году. После этого Наполеон обосновался в Трианоне на время пока интерьеры Версальского дворца обновляли для размещения императорского двора, начиная с 12 июля 1811 года.

Из пяти комнат апартаментов (прихожая, спальня, личный кабинет, столовая и ванная комната), только личный кабинет был перестроен в соответствии с модой той эпохи, другие же помещения сохранили чудную смесь стиля Ампир и любимого Людовиком XV цветочного декора.

Спальня Императора

Спальня Императора была оформлена при Людовике XV существующей и поныне деревянной обивкой. Она была обставлена в стиле Ампир и там же воссозданы красивые шелковые ткани из светло-жёлтого муара, с мотивами из лиловой и серебристой парчи. Их выткали в Лионе в 1807 году для Жозефины и потом, в 1809 году, заново использовали здесь для Наполеона.

Столовая

Свою актуальную форму это помещение обрело при Людовике XV, когда вместе с частью будущего личного кабинета императора, являлось Буфетным залом. Актуальное офомление было выполнено при Наполеоне I, в эпоху правления которого эта комната стала столовой, где император завтракал.

Лесной флигель Трианона

Лесной флигель Трианона — крыло, примыкающее к Большому Трианону с севера. Этот любопытный элемент дворца выполнен целиком из песчаника, демонстрируя будущее охлаждение к мрамору; его формы в целом более соответствуют стилю Людовика XVI. Жан-Мари Перуз де Монкло назвал этот флигель «непризнанным шедевром Ардуэна-Мансара» .

Изначально его строили чтобы устранить нехватку места в Большом Трианоне. Строительство завершили не позже 1708 года и в последние годы правления короля-солнца здесь разместилась его невестка принцесса палатинская вместе с сыном и его супругой герцогиней Шартрской, узаконенной дочерью монарха и мадам Монтеспан. Тут же разместили старшую сестру герцогини, ещё одну узаконенную дочь Людовика, Луизу-Франсуазу де Бурбон, позднее построившую в Париже Бурбонский дворец, проект которого, первоначально напоминавший Трианон, визировал Ардуэн-Мансар. Ещё одними представителями Орлеанского дома, обитавшими здесь, были герцог Беррийский и его скандально известная супруга.

Флигель был распланирован без устройства характерной для того времени анфилады помещений; вдоль всего здания проходил коридор с окнами, выходящими в сад, и этот коридор соединял все помещения флигеля.

Бильярдный салон эпохи Людовика XIV при Луи-Филиппе преобразовали в часовню. 17 октября 1837 года там проходила свадебная церемония второй дочери Луи-Филиппа Марии Орлеанской и Александра Вюртембергского. Колонны алтаря часовни происходят из боскета Купольных павильонов, а витраж, изображающий Успение Девы Марии работы Пьера Поля Прюдона был изготовлен по заказу на Севрской мануфактуре.

В 1963 году Шарль де Голль распорядился привести в порядок помещения флигеля, чтобы устроить здесь резиденцию Президента Французской Республики, и его гостей. Здесь он разместил письменный стол, названный «бюро генерала». Приём гостей Президента проводился здесь вплоть до 1992 года, а в 2009 году эти помещения вернули в распоряжение «Общественного учреждения замка, музея и национального достояния Версаля». Ныне кабинет генерала де Голля также демонстрируется публике.

Прихожая малых апартаментов Императора	Спальня Наполеона I в малых апартаментах	Спальня бельгийской королевы	Лесной флигель Трианона

Оформление интерьера

Интерьеры Большого Трианона стали шагом вперёд, демонстрируя постепенный отказ от принципов большого стиля и первые признаки стиля, который позднее назовут стилем Регентства. Буйство красок Больших покоев Короля в Версальском дворце уступило место более сдержанному цветовому решению: излюбленному уже в XVIII веке белому с золотом (в силу финансовых проблем золочение не везде было выполнено и декор остался белым ). Рельеф лепки становится менее выпуклым, триумфальные ноты в декоре замещаются пасторальными и отвлечённо-растительными мотивами.

Картины

Обустройство Большого Трианона послужило причиной одного из самых крупных заказов работ станковой живописи, поскольку по заказу Людовика XIV для дворца было создано около 160 полотен в период с 1688 года и до его смерти.

Половину этих работ составляют картины на мифологические темы, а также 50 пейзажей, 30 натюрмортов и 5 работ на религиозные темы.

В числе мастеров, выполнивших эти заказы, были Франсуа Вердье, Рене-Антуан Уасс, Антуан Куапель, Жан Жувене, Шарль де Лафосс.

Сады Трианона

Ещё в период строительства Фарфорового Трианона король Людовик XIV взял на службу садовника Мишеля II Ле Буто, украсившего партеры растениями, которые были высажены в горшках, чтобы ежедневно создавать новый цветущий и пахнущий спектакль, терзая гостей сомнениями. В 1743 году Анж Жак Габриэль сообщил королю Людовику XV о том, что более 900 000 горшков использовано для оформления партеров; по словам Ленотра это количество возросло до 2 миллионов. Таким образом садовники содержали около 96 000 растений для разнообразия флористического представления по желанию короля. В этот «сад Флоры» по воспоминаниям очевидцев Фарфорового Трианона, проникли конские каштаны, что стало исключительным случаем для той эпохи, как и выращивание цитрусовых деревьев в открытом грунте (подвиг для той эпохи), закрываемых на зиму стеклянными ящиками.

Сады Трианона значительно отличались от садов Версаля: при всей пышности, решение их более камерно. В ходе строительства Мраморного Трианона Андре Ленотр разметил в садах геометрические фигуры, разделив их на зелёные секции, огороженные решётчатой оградой, частично сохранив при этом несколько партеров Мишеля II Лебуто. Сады были завершены уже после его смерти, архитектором Жюлем Ардуэн-Мансаром, который в 1702 году в конце аллеи, ныне отходящей от углового ризалита Лесного флигеля, соорудил небольшой, отделанный цветным мрамором каскад «Водный буфет» в формах ушедшего барокко. Также в этот период он создал новые боскеты и газоны. Ему же принадлежит решение бассейна «Зеркало» (другое название «Плафон»), лежащего по оси перистиля в зелёной заглублённой раме газона. Сохранена была только гордость Ленотра, Родниковый боскет, располагавшийся в углу между галереей Котелля и Лесным флигелем.

Сады Большого Трианона являются геометрически правильным садом в регулярном стиле. Их площадь составляет 23 гектара, огороженных стеной длиной в 2,2 километра, а общая длина дорожек и аллей равняется 8 километрам. Они представляют собой сад в миниатюре, изящно размеченный, внутри большого Версальского парка. В отличие от последнего, в садах Трианона сохранилось очень мало гидравлических устройств, за исключением ступенчатого водного бассейна. Сады являются исключительно, и это их главная черта, ландшафтной композицией, образованной аллеями, растениями и скульптурами. Сады полностью окружены стеной, но это не мешает перспективе — здесь устраивали первые эксперименты со рвами и аха.

Имея очень мало искусственных объектов, сады Трианона требовали намного больше усилий для поддержки своего состояния, чем сады Версаля. Поэтому постепенно их забросили и перестали вспоминать. Прирученные растения, образовавшие суть сада, одичали, а злополучный ураган декабря 1999 года окончательно стёр немногие следы остававшихся культурных насаждений.

Восстановительные работы садов Трианона, начатые в 2003 году, включали анализ множества исторических документов, по которым удалось восстановить последовательность ландшафтных сегментов, из которых состоял первоначальный проект. Множество геометрических форм — треугольник, полукруг, восьмиугольник — были связаны между собой грабовыми аллеями.

Одним из первых был восстановлен треугольный сектор, содержащий двойную живую изгородь с прорезанными «окнами», через которые можно видеть цитрусы в кадках, выставляемые в теплое время на открытый воздух. По преданию, при планировании сада Ленотр применил особый приём: в оградах, окружающих секторы сада, были оставлены разрывы, но не для прохода, а чтобы создать неожиданные видовые перспективы. Благодаря этим приспособлениям, взоры гуляющих неожиданно оказывались вне сада.

Тем не менее, проводимая реставрация не позволит воссоздать точный облик оригинального садового ландшафта. Чтобы получить представление о богатстве оформления зелёных лужаек, потребуется вообразить множество высаженных в горшках цветов, временные декорации из ткани, предметы обстановки и статуи, устанавливаемые на один день.

Место резиденции

• 1690 — 1703: Людовик XIV
• 1703 — 1711: Великий Дофин, сын Людовика XIV
• 1717: Пётр I, будущий Император Всероссийский
• 1740: Мария Лещинская, супруга короля Людовика XV
• 1810 — 1814: Мария-Луиза Австрийская, супруга Наполеона I
• 1830 — 1848: Мария Амалия Неаполитанская, супруга Луи-Филиппа I

Начиная с 1963 и до 1992 года, Большой Трианон служил государственной резиденцией, где размещались главы зарубежных государств во время их официальных визитов во Францию:

• Ричард Никсон (США) в марте 1969 года.
• Леонид Брежнев (СССР) 30 октября 1971 года.
• Елизавета II (Великобритания) в мае 1972 года.
• Михаил Горбачёв (СССР) в октябре 1985 года.
• Борис Ельцин (Россия) 5 февраля 1992 года.

Большой Трианон в кинематографе

В искусстве слово «Трианон» употребляется для обозначения флигеля, удалённого от центральной королевской резиденции.

В Большом Трианоне было снято более десятка теле- и кинофильмов:

• 1925: Наполеон режиссёра Абеля Ганса
• 1932: В саду Помпадур режиссёра Робера Каса
• 1955: Наполеон режиссёра Саши Гитри
• 1960: Любовник на пять дней режиссёра Филиппа де Брока
• 1961: Лафайет режиссёра Жана Древиль
• 2011: Шевалье де Сен-Жорж режиссёра Клода Рибба

См. также

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Большой Трианон
• [www.louisxiv.ru/sir%20and.html Эпизод на стройке Трианона, описанный герцогом Сен-Симоном]
• [www.insecula.com/musee/M0038.html Виртуальный визит в Большой Трианон]
• [www.marlymachine.org/mfountain1.htm Полотна галереи Котелля]

Отрывок, характеризующий Большой Трианон

Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.