Бомбардировка Рабаула (1942)

Американская авиация предприняла в феврале-марте 1942 года несколько попыток бомбардировки Рабаула, чтобы предотвратить превращение его в крупную японскую базу.

Первая попытка

После того, как японцы захватили Рабаул, австралийское правительство предупредило 27 января адмирала Нимица о том, что противник может с успехом захватить Нумеа до прибытия уже находящихся в пути американских войск. Разведка США уверяла, что так как противник обосновался в Рабауле, он будет держать там два авианосца и несколько крейсеров и линкоров для осуществления операций вторжения на Новые Гебриды и Новую Каледонию. Поэтому адмирал Кинг дал распоряжение командующему Тихоокеанским флотом направить оперативное соединение Брауна с авианосцем «Лексингтон», а также все патрульные гидросамолёты и сухопутные бомбардировщики, которые можно будет использовать, в район Фиджи и Новой Каледонии для проведения операций под командованием адмирала Лири, возглавлявшего австралийско-новозеландские силы.

Обрадованный усилением его сил, адмирал Лири с восторгом принял предложение о массированной воздушной атаке на Рабаул. Подозревая, что японцы ведут регулярную воздушную разведку юго-восточных подступов, адмирал Браун подошёл с востока на возможно короткую дистанцию, соблюдая все меры предосторожности. Японцы действительно вели патрулирование, в результате чего состоялся первый в истории бой между японской морской и американской авианосной авиацией. В связи с тем, что противник узнал о подходе его соединения, Браун был вынужден отменить нападение на Рабаул.

Вторая попытка

После неудачи рейда Браун заявил командующему Тихоокеанским флотом, что в будущем нападении на подобную мощную авиабазу должно участвовать по меньшей мере два авианосца. Адмирал Нимиц удовлетворил его просьбу, и помимо «Лексингтона» в распоряжение Брауна был выделен ещё и «Йорктаун», на котором держал свой флаг контр-адмирал Флетчер.

Было решено попытаться атаковать Рабаул во второй раз; это нападение должно было также прикрыть движение войск США из Австралии в Нумеа между 7 и 12 марта. Но в то время как «Лексингтон» и «Рабаул» подходили туда с южной стороны, чтобы избежать противника, была получена информация о том, что 8 марта японцы высадились в Саламауа и Лаэ. Так как оба эти пункты имели аэродромы, но японцы ещё не успели там закрепиться, то было решено воспользоваться удачным случаем и поразить врага на новой позиции прежде, чем он успеет там закрепиться. Американские командующие решили не рисковать, идя в не обозначенное на картах море Бисмарка, а действовать прямо из залива Папуа, направив самолёты через горный хребет Оуэн-Стенли. 10 марта авиагруппа совершила налёт, и сообщили об огромных потерях у противника (сами американцы из 104 участвовавших в налёте самолётов потеряли лишь один), однако самолёты наземного базирования, повторившие налёт на следующий день, доложили, что все корабли в тамошней гавани были на плаву. После окончания войны было установлено, что самолётами авианосцев были потоплены крупный тральщик, грузовое судно и вспомогательный крейсер «Конго-Мару».

Источники

• С. Э. Моррисон «Американский ВМФ во Второй мировой войне: Восходящее солнце над Тихим океаном, декабрь 1941 — апрель 1942» — Москва: ООО «АСТ», 2002. ISBN 5-17-014254-4

Отрывок, характеризующий Бомбардировка Рабаула (1942)

– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]