Бональд, Луи Габриэль Амбруаз

Луи-Габриэль-Амбруаз Бональд
Louis-Gabriel-Ambroise de Bonald
Дата рождения:	2 октября 1754(1754-10-02)
Место рождения:	Мийо, Франция
Дата смерти:	23 ноября 1840(1840-11-23) (86 лет)
Место смерти:	Мийо, Франция
Школа/традиция:	традиционализм
Награды:

Луи Габриэль Амбруаз Бональд (фр. Louis-Gabriel-Ambroise de Bonald; 2 октября 1754, Мийо, — 23 ноября 1840, там же) — французский философ, родоначальник традиционализма, активный политический деятель периода Реставрации.

Биография

Бональд родился в Ле Монна в дворянской семье, получил классическое образование, служит в роте мушкетеров. Свою политическую деятельность начал в своем родном городе, где был избран мэром в 1785 году. Изначально принимал либеральные теории веющие во Франции, затем стал на сторону старой монархии. Участвовал в битвах против революционной Франции в войсках принца Конде. В 1791 году был вынужден эмигрировать за рубеж, где скрывался около восьми лет в городе Гейдельберге. Там же пишет свой первый массивный труд «Теория политической и религиозной власти в гражданском обществе». Этой работой Бональд заявил себя как ярый критик либеральных идей, отстаивая принципы роялизма и клерикализма, доводя первое до той радикальной степени, которая позволяла современникам окрестить автора ультрароялистом.

В 1799 году возвращается во Францию. Начиная с 1800 года пишет трилогию, в которой он последовательно отстаивает традиционалистские взгляды. Так в 1800 Бональд заканчивает работу «Опыт анализа естественных законов социального устройства», а в 1801 и 1802 году ставит точку работам «О разводе» и «Законы первобытного общества, рассмотренные в недавние времена при помощи одного только света разума», соответственно. С приходом к власти Наполеона Бональд становится сторонником его курса, видя в сильной власти инструмент для объединения Европы. Однако, затем разочаровывается и переходит на сторону монархистов. Сотрудничает в газете «Mercure de France».

С реставрацией Бурбонов 1814 года, у Бональда начинается новый виток политической деятельности. Он становится членом палаты депутатов, в которой, благодаря его пламенным речам, становится лидером ультрароялистов. С 1816 года становится членом Французской Академии, а в 1821 и 1823 возводится в виконты и пэры, соответственно. Революция 1830 года положила конец политической карьере Бональда: его изгоняют из палаты пэров. Бональд прожил ещё десять лет уединенно в своем родном городе где и умер 23 ноября 1840 года.

Его сын Луи-Жак-Морис (1787—1870) стал кардиналом Франции.

Философские и политические взгляды

Свою теорию идей Бональд черпает из Кондильяка и Мальбранша, трактуя идеи как божественно данные и известные всем, но затуманенные в сознании, способные проясниться с помощью образования. Одной из таких изначально данных идей предстает идея общества. Государство, у Бональда, высшая констатация идеи общества, оно находится между Богом и народом, как язык посредник между идеей и духом. Сам язык выступает как трансцендентное выражение Бога, его инструмент для самораскрытия.

Власть, считает Бональд, действенна лишь тогда, когда она будет воспринята и осознанна как нечто высшее по отношению к людям. Если общественное состояние будет восприниматься как результат общего договора, на чём настаивает либеральная мысль, то и идея вне-общественного состояния может быть также результатом общей воли, отсюда, выводит философ, опасность от либеральных идей, в сущности ведущих к потенции деструктивации общества. Особую опасность представляет для Бональда либеральная индивидуализация человека, вычленение его из необходимой общественной роли, что ведет также к разладу государства. Стоит особо отметить позицию Бональда по вопросу необходимости Божественного проведения. Идея государства, считает философ, необходима, но Бог все же оставляет человеку некую свободу, которая ничего не может в сущности изменить, но может существенно приостановить необходимый, провидением данный, исторический процесс. И в этом вред и зло этой человеческой воли, ибо она тем полезнее, чем менее себя проявляет, соглашаясь с необходимым процессом истории.

Общество трансцендентно для индивида, посему он не может делать никаких сущностных выводов относительно его происхождения роли и функции. «Если иные защищали религию человека, я защищаю религию общества» — так писал Бональд в защиту Божественной идеи общества. Общество доиндивидуально и стоящее над индивидом. Роль и место человека диктует ему общество, он существует посредством общества и для общества, общество выступает как некий высший творческий элемент, постоянно производящий этого человека. Общество, считал Бональд, находится в постоянном движении, извечно и на века заданном процессе естественного конституирования себя.

Государство Бональд рассматривает как организм, со своей сложной непостижимой динамикой. Свои силы Государство черпает из прошлого, из энергии традиции. Традиции народа покоятся на предрассудках, необходимом материале всякого будущего. Суть критики Бональдом Великой Французской Революции и заключается в недопустимости попрания этих самых предрассудков, невозможности, с одной стороны, достижения tabula rasa, с другой стороны, строительства чего либо с чистого листа.

Фундаментом же общества может быть только религия (Бональд везде имеет в виду христианство). Так человек помимо его социального происхождения, обязан своему существованию ещё и предопределенному проведению. Свободу Бональд рассматривает двояко: с одной стороны человек свободен физически, с другой, религиозно. Другими словами человек обретает свободу в своем теле и в Боге. Но эта двуединая свобода всегда нечто присущее лишь обществу, она гражданская. Человек, следовательно, может быть свободен только в обществе.

Значение и вклад в политическую мысль XIX века

Несомненно, Бональд — идейный представитель консерватизма. В пользу данного утверждения говорят многие положения философа, в частности: обоснование необходимого единства народа, рассмотрение современности с позиций историзма, утверждение коллективного типа рациональности, наконец, защита традиции, предрассудков как центрального нерва общественного состояния. Его жизненный путь — свидетельство борьбы за свои взгляды, при жизни Бональд имел множество своих сторонников, а обширное литературное наследие во многом определило ход развития консервативно — традиционалистских настроений.

Библиография

• Теория политической и религиозной власти в гражданском обществе (Théorie du pouvoir politique et religieux dans la société civile, 1796)
• Опыт анализа естественных законов социального устройства (Essai analytique sur les lois naturelles de l’ordre social, 1800)
• О разводе (Du divorce, 1801)
• Законы первобытного общества, рассмотренные в недавние времена при помощи одного только света разума (Législation primitive considérée dans les derniers temps par les seules lumières de la raison, 1802)
• Размышления об общеевропейском интересе (Réflexions sur l’intérét général de l’Europe, 1815)
• Философские исследования (Recherches philosophiques, 1818)
• Философское доказательство основополагающего принципа общества (Démonstration philosophique du principe constitutif de la société, 1827)

Литература

• Бональд, Луи-Габриэль-Амбруаз // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/filosofiya/BONALD_LUI_GABRIEL_AMBRUAZ.html Луи-Габриэль-Амбруаз Бональд] // Энциклопедия «Кругосвет».

Отрывок, характеризующий Бональд, Луи Габриэль Амбруаз

– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.