Бондаренко, Григорий Антонович
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».
В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
| Григорий Бондаренко | |
| Григорий Антонович Бондаренко | |
| Имя при рождении: |
Григорий Августович Бондаренко |
|---|---|
| Род деятельности: |
художник |
| Дата рождения: |
31 января (12 февраля) 1892 |
| Место рождения: | |
| Гражданство: |
Российская империя, СССР |
| Подданство: |
Российская империя, СССР |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: |
Август Ляпс |
| Мать: |
Мария Бондаренко |
Григо́рий Анто́нович (А́вгустович) Бондаре́нко (31.1(12.2).1892, Новогеоргиевск — 31.1.1969, Харьков) — украинский советский художник, график, книжный иллюстратор, профессор Харьковского художественно-промышленного института.
Содержание
Биография
Сын обрусевшего прибалтийского немца, ветерана Крымской войны, георгиевского кавалера, столяра-краснодеревщика Августа Ляпса и украинки Марии Бондаренко. (Родители не венчались: лютеранин Ляпс не захотел переходить в православие, и их дети — дочь и пятеро сыновей — получили фамилию матери.)
Учился в Миргородской художественной школе (1909), Виленской рисовальной школе[1] (1909-11) в одно время с Х. Сутиным и Н. Циковским[2], Одесском художественном училище[3] (1911-15) у К. Костанди, Петроградской АХ (1915-17) у Г. Залемана, И. Творожникова[4], во ВХУТЕИНе (1923-27, Ленинград) у В. М. Конашевича[5] и К. С. Петрова-Водкина. С 1927 жил в Харькове.
С 1920 по 1923 гг. работал в мастерских «УкРОСТА». В 1927-41 оформлял и иллюстрировал художественные издания для детей. Участвовал в выставках с 1924 г. Рисовал для журналов Харькова и Киева («Красный перец» — 1922; «Тук-тук» — 1929; «Універсальний журнал» («УЖ») — 1929; «Жовтеня» — 1934-36 и др.).
Своеобразный и яркий стилистический облик творчества Б. сформировался под воздействием импрессионизма К. Костанди (этюды 1910-х и 1960-х гг.), живописи К. С. Петрова-Водкина, П. Филонова, П. Сезанна, графики старых мастеров (Рембрандта) и русского лубка.
Работал в области станковой и книжной графики, преимущественно в технике литографии: оформил, в частности, книжки С. Маршака, Л. Квитко, А. Барто, С. Михалкова, Д. Фурманова. Иллюстрировал классиков: Лесю Украинку (Вишеньки, 1947), Тургенева (Муму, Бирюк, 1934), Лермонтова (Бородино, 1948).
Широко известны были его станковые литографии, вошедшие в юбилейные альбомы: к 100-летию со дня смерти Пушкина («Пушкин среди цыган», 1937) и к 125-летию со дня рождения Шевченко («Шевченко в Орской крепости», 1938).
Мастер лирического пейзажа: «Снег выпал. Дворик» (1937), «Развалины. Харьков» (1944), «Весна» (1944), «Река Тясмин» (1944), «На Днепре» (1947), «Днепр. Полдень» (1948) — все в технике автолитографии.
Член СХУ с 1938 г. В 1945-69 гг. преподавал в Художественном (с 1963 г. — Художественно-промышленный) институте[6] (профессор). Среди наиболее известных учеников — Виталий Куликов[7], Виталий Ленчин[8], Владимир Ненадо[9].
Почти все довоенные работы Б. погибли (разграблены) во время оккупации Харькова 1941-43 гг.
Персональные выставки: 1962, Харьков, Художественный институт; 1974, Харьков, Художественный музей.
Работы хранятся в Харьковском художественном музее, Национальном художественном музее Украины (Киев) и др.
Список каталогов выставок, в которых принимал участие Г. Бондаренко
 |
Эта статья или раздел содержит незавершённый перевод с иностранного языка. Вы можете помочь проекту, закончив перевод. Если вы знаете, на каком языке написан фрагмент, укажите его в этом шаблоне.
|
- Художники-графики Харькова. — М., 1938
- Гравюра и литография Советской Украины. — Ереван, 1939.
- Виставка художників Харкова у Львові. — 1940.
- Всесоюзная художественная выставка. — М.-Л., 1946.
- VIII українська художня виставка. — К., 1946.
- Выставка графических работ художников Украины. — Л.-Таллин, 1946.
- Виставка творів українських художників. — Ужгород, 1947.
- Выставка графических работ художников Украины. — Курск, 1947.
- Виставка творів українських художників. — Сталіно-Ворошиловград-Маріуполь, 1947.
- Мастера графики Советской Украины. Передвижная выставка для столиц братских республик. — 1948.
- IX українська художня виставка. — К., 1948.
- X українська художня виставка. — К., 1949.
- Выставка изобразительного искусства Украинской ССР. (Декада украинского искусства и литературы в Москве). — 1951.
- Выставка украинской советской графики. — Астрахань, 1953.
- Выставка «Украинская советская графика», посвящённая 300-летию воссоединения Украины с Россией. — Курск, 1954.
- Выставка графики художников Харькова, посвящённая 300-летию воссоединения Украины с Россией. — Орёл, 1954.
- Выставка графики художников Харькова (Посв. 300-летию Харькова). — Х.-Тбилиси-Ленинград, 1955—1956.
- Выставка украинского советского эстампа. — М., 1956.
- XIV обласна художня виставка. — Х., 1957.
- Виставка графіки художників Харкова, присвячена 40-річчю Радянської України. — Х., 1957.
- Ювілейна художня виставка Української РСР, присвячена 40-річчю Великої Жовтневої соціалістичної революції. — К., 1957.
- Всесоюзная выставка эстампа. — М., 1958.
- Художественная выставка «Советская Украина». Декада искусства и литературы в Москве. — К., 1960.
- Республиканская художественная выставка 1961 года. — К., 1961.
- Художня виставка, присвячена 100-річчю з дня смерті Т. Г. Шевченка. — К., 1961.
- Республиканская выставка украинской советской графики 1917—1962 гг. — К., 1962.
- Виставка української графіки. — Сан-Франціско, 1963.
- Юбилейная художественная выставка, посвящённая 150-летию со дня рождения Т. Г. Шевченко. — К., 1964.
- Всесоюзная юбилейная художественная выставка «50 лет советской власти». — М., 1967.
- Каталог выставки Г. Бондаренко в Харьковской муниципальной галерее. — Х., 2002. — 20 с.
Список книг, иллюстрированных Г. Бондаренко
- Н. Забіла. П’ятнадцятий жовтень. Вірші. —Х., 1932.
- Г. Гербет. На чатах. З життя та боротьби піонерів Чехословаччини. —Х.-Од., 1933.
- О. Донченко. Кулемет. Оповідання. —Х.-Од.: Веселка, 1934. —12 с., іл.
- І. Тургенєв. Муму. Бірюк. —Х.-Од.: Веселка, 1934. —38 с., іл. — 30 тис. прим. — Пер. з рос. під ред. В. Підмогильного. — Іл. Г. Бондаренка.
- Д. А. Фурманов. Червоний десант / Пер. М. Пилинської, іл. Г. Бондаренка. — Х.-Од.: Веселка, 1934. — 40 с., іл. — 20 тис. прим.
- С. Зарічна. Рятівник. — Х.: Дитвидав, 1934.
- Х. Андерсен. Казки. — Х.-Од., 1935.
- Л. Квітко. Лист товаришу Ворошилову. — Х., 1935.
- М. А. Пригара. Хто швидше / Мал. Г. Бондаренка. — Х.: Веселка, 1935. — 12 с., іл. — 30 тис. прим.
- С. Маршак. Пошта (Вірші). — Х., 1935, 1937.
- І.І. Нехода. Голуб-гонець / Іл. Г. Бондаренка. — Х.-Од.: Веселка, 1936. — 23 с., іл. — 20 тис. прим.
- І.Н. Кіпніс. Гарний порядок. (Оповідання). Іл. Г. Бондаренка. — Х.-Од.: Веселка, 1936. — 32 с., іл. (євр.). — 3 500 прим.
- П. Ортіга. Чорні сорочки. — Х.: ДВОУ Молодий більшовик, 1936.
- М. Поліщук. Мамлакат. — Х.: Дитвидав, 1936. — 14 с.
- А. Смірнов. В країні злиднів та мільярдів. — Х.: ДВОУ Молодий більшовик, 1936.
- А. Барто. Для маленят (вірші, казки). — Х.-Од.: Веселка, 1937. — 16 с., іл. — 200 тис. прим. — Пер. з рос. Н. Забіли. — Іл. Г. Бондаренка.
- В. Маяковський. Ким бути? — Х.-Од.: Веселка, 1937. — 16 с., іл. — 30 тис. прим. — Пер. з рос. М. Пригари.
- Й. Котляр. Наші знайомі. Вірші та оповідання. — Х.-Од., 1937.
- Л. Пантелєєв. Пакет. — Х.: Веселка, 1938. — 76 с., іл. — 35 600 прим. — Серія «Шкільна б-ка». — Пер. з рос. С. Ковганюка.
- Г. Бондаренко. Два Мишука (рис. без текста для дошкольников). — Х., 1940.
- М. Зиан. Конник. — Х., 1940.
- С. Михалков. Кораблики. Стихи. — Х., 1941.
- Н. Забіла. Городники. Вірші. — Х., 1945.
- О. Копиленко. Сонце. — Х.-К.: Укр. держ. видав., 1946. — 32 с., іл. — 20 тис. прим. — Худ. Г. Бондаренко.
- Леся Українка. Вишеньки. — Х.: Дитвидав, 1947. — 8 с.
- М. Лермонтов. Бородино. — Х.: Издание Харьковского обл. отделения художественного фонда СССР, 1948. — 12 с.
Напишите отзыв о статье "Бондаренко, Григорий Антонович"
Литература
- М. Вороний. Виставка гравюри і рисунку (АРМУ-1928) // Глобус, 1928, № 23.
- Б. Бутнік-Сіверський. Принципи ілюстрування дитячої книж-ки. — К.: Культура, 1929. — 68 с., іл.
- Вікно сатири ЮгРОСТА // Малярство і скульптура, 1938, № 2.
- В. Касиян. Молодые художники Харькова // Творчество, 1939, № 12.
- О. Бескин. Украинская графика // Искусство, 1940, № 5
- По Україні. Альбом автолітографій українських художників. —Х., 1944.
- Б. Ефимов. Об украинской графике. Заметки художника // Искусство, 1951, № 5.
- В. Твердовский, Ф. Кафтанов. О некоторых итогах выставки украинской книги и графики в Москве // Полиграфическое производство, 1951, № 8.
- В. Касиян. О художниках книги советской Украины // Искусство, 1952, № 4.
- П. Бердник. Шляхом соціалістичного реалізму (40 років українського образотворчого мистецтва) // Мистецтво, 1957, № 5.
- В. Герценберг. Украинский эстамп // Искусство, 1956, № 7.
- В. Касіян, Ю. Турченко. Українська радянська графіка. — К., 1957. — 182 с.
- М. Дерегус. Сорок лет украинского советского изобразительного искусства // Коммунист Украины, 1957, № 11.
- П. Говдя. Украинское советское изобразительное искусство. —К., 1960.
- К. Буров. Торжество мастера. О выставке книги, графики и плаката УССР // Полиграфическое производство, 1960, № 12.
- Н. Волков. Современная украинская графика // Искусство, 1961, № 3.
- Ю. Турченко. Сучасний український естамп // «Вітчизна», 1962, № 6.
- Ю. Турченко. Український радянський естамп. —К., 1962.
- Г. Верба. Молоді майстри графіки // Дніпро, 1963, № 4.
- Л. Владич. Думки про графіку і плакат // Мистецтво, 1963, № 5.
- Э. З. Ганкина. Русские художники детской книги. — М.: Советский художник, 1963. — 277с.
- Книга і друкарство на Україні. — К.: Наукова думка, 1964. — 315 с.
- Нариси з історії українського мистецтва. —К., 1966.
- В. Клеваєв. Живе, сучасне, хвилююче. Виставка малюнків художників 1917—1941 рр. // Мистецтво, 1967, № 4.
- В. И. Белик (Билык). Творчество Г. А. Бондаренко // Дипломная работа. — Ленинград: АХ СССР, 1968. — 70 c.
- Художники народов СССР : биобиблиографический словарь: в 6 т. / Академия художеств СССР ; редкол. О. Э. Вольценбург [и др.]. Т. 2 : Бойченко — Геонджиан / Л. А. Беспалова [и др.]; сост. О. Э. Вольценбург. — М. : Искусство, 1972. — 439 с. — 15200 экз.
- Словник художників України. — К.: Голов. ред. УРЕ, 1973. — 272 с. — 10000.
- Культурне будівництво в Українській РСР 1917—1927 // Збірник документів і матеріалів. — К.: Наук. думка, 1979. — 356 с.
- Э. Ганкина. Детская книга вчера и сегодня. — М.: 1991. — 311 с.
- Мистецтво України. Енциклопедія. Т. 1: А-В. — К.: «Укр. енциклопедія» ім. М. П. Бажана, 1995. — 400 с. — 5500.
- Бондаренко Г. А. Альбом. Авт. вступ. статьи Куликов В. Н. — Х.: Иллюзион. — 2002. — 20 с.
- В. Куликов. Мечтал совершенно о другом… // Слобідський край (Харьков), 19.4.2003.
- О. А. Лагутенко. Українська книжкова обкладинка першої третини ХХ століття. — К.: Політехніка, 2005. — 124 с.
- О. А. Лагутенко. Українська графіка першої третини ХХ століття. — К.: Грані-Т, 2006. — 240 с.
- О. Бурлака. Творчість Григорія Антоновича Бондаренка // Дипломна робота на здобуття ступеня магістра студентки V курсу Ф-ту теорії та історії мистецтва Київського державного художнього інституту / Науковий керівник — проф. О. А. Лагутенко. — К.: 2009.
- Григорій Бондаренко. Альбом / Упоряд. М. В. Куліков, М. В. Шток. Х.: Віват, 2016. 304 с., іл. ISBN 978-617-690-292-8
Галерея
- Т. Г. Шевченко и его земляк Обеременко (Новопетровский форт). 1961. Автолитография, 30 х 40,5
Примечания
- ↑ Подробнее о школе см.: Трутнев, Иван Петрович
- ↑ [www.artrz.ru/articles/1804787242/index.html Н.С. Циковский (1894-1984) на сайте "Искусство и архитектура русского зарубежья"]
- ↑ spokusa.com.ua/info/893.html Одесское Художественное училище имени М. Грекова]
- ↑ [korners.com.ua/russian/painters/930 Художники — Творожников Иван Иванович (1848—1919)]
- ↑ funeral-spb.narod.ru/necropols/bogoslovskoe/tombs/konashevich/konashevich.html, www.bibliogid.ru/authors/hud/rasskazyohud/hud-konashevich
- ↑ История Харьковской государственной академии дизайна и искусства www.ksada.org/html/achr.html
- ↑ [kharkov.vbelous.net/artists/kulykov.htm Куликов Виталий Николаевич]
- ↑ [kharkov.vbelous.net/artists/lenchin.htm Ленчин Виталий Иванович]
- ↑ [kharkov.vbelous.net/artists/nenado.htm Ненадо Владимир Спиридонович]
Ссылки
- [www.ka2.ru/hadisy/jaskov.html Борис Косарев о Велимире Хлебникове и Харькове 1918—1919 гг.]
- [kharkov.vbelous.net/artists/bondar-2.htm Художники харьковщины]
- [all-drawings.livejournal.com/469900.html Музей рисунка]
Отрывок, характеризующий Бондаренко, Григорий Антонович
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».
В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
