Бонифаций VIII

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Бонифаций VIII (папа римский)»)
Перейти к: навигация, поиск
Бонифаций VIII
Bonifatius VIII<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
193-й папа римский
24 декабря 1294 — 11 октября 1303
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Целестин V
Преемник: Бенедикт XI
 
Имя при рождении: Бенедетто Каэтани
Оригинал имени
при рождении:
итал. Benedetto Caetani
Рождение: ок. 1235
Ананьи, Папская область
Смерть: 11 октября 1303(1303-10-11)
Рим, Папская область
Кардинал с: 12 апреля 1281

Бонифаций VIII (лат. Bonifatius PP. VIII), в миру — Бенедетто Каэтани (итал. Benedetto Caetani; ок. 1235 — 11 октября 1303) — папа римский с 24 декабря 1294 года. Это последний папа, пытавшийся на практике осуществлять доктрину верховенства церковной власти над светской. Неудачи Бонифация VIII в этой деятельности объясняются прежде всего изменением политической ситуации. Вместо феодально-раздробленной Западной Европы Бонифацию VIII пришлось столкнуться с набирающими мощь централизованными государствами — Францией и Англией.





Биография

Бенедетто родился около 1235 года в Ананьи, в 50 км к юго-востоку от Рима. Он был младшим сыном малозначительной дворянской семьи Каэтани или Гаэтани. Свои первые шаги в духовной карьере он сделал, когда был отправлен в монастырь Братьев Меньших в Веллетри, где он был помещен под опеку своего дяди, Фра Леонардо Патрассо[1]. Вскоре он стал каноником собора в Ананьи. В 1252 году, когда его дядя Пьетро Каэтани стал епископом Тоди, Бенедетто отправился к нему и начал там юридическое образование. Бенедетто никогда не забывал о своих корнях в Тоди, позже описывая этот город как «обитель ранней юности», город, который «воспитал его». В 1260 году Бенедетто стал каноником в Тоди. Позже в жизни он неоднократно выражал свою благодарность Ананьи, Тоди и своей семье.

В 1264 году Бенедетто стал частью Римской курии, где он служил в качестве секретаря кардинала Симона де Бриона, будущего папы Мартина IV. Кроме того, он сопровождал кардинала Оттобоне Фиески, будущего папу Адриана V, в Англию в 12651268 годах для подавления восстания баронов против короля Генриха III. В Англии он стал ректором церкви Святого Лаврентия в Нортгемптоншире. По возвращении Бенедетто из Англии на ближайшие восемь лет о нём ничего не известно, затем он был отправлен во Францию, чтобы контролировать сбор десятины в 1276 году, а затем стал папским нотариусом в конце 1270 года. В течение этого времени Бенедетто накопил семнадцать бенефициев, в 1281 году он получил сан кардинала-диакона, а десять лет спустя — кардинала-священника. Как кардинал он часто выступал в качестве папского легата в дипломатических переговорах во Франции, Неаполе, на Сицилии и в Арагоне.

Целестин V отрекся от престола 13 декабря 1294 года в Неаполе, где он находился под патронажем короля Карла II Сицилийского. Существует легенда, что Бенедетто Каэтани был ответственен за отречение Целестина, убедив его, что ни один человек на земле не может пройти по жизни без греха. Современник, Варфоломей Луккский, присутствовавший в Неаполе в декабре 1294 года, заявил, что Бенедетто Каэтани был лишь одним из нескольких кардиналов, которые убеждали Целестина уйти в отставку[2]. В любом случае, Целестин V освободил трон, и Бенедетто Каэтани был избран на его место как папа Бонифаций VIII. Конклав начался 23 декабря 1294 года, через десять дней после отставки Целестина, в строгом соответствии с правилами, установленными папой Григорием X на втором Лионском соборе в 1274 году. Бенедетто Каэтани был избран в канун Рождества, 24 декабря, и был освящен епископом Рима 23 января 1295 года[3]. Он немедленно вернулся в Рим, где был коронован в базилике св. Петра. Один из первых его действий как понтифика было предоставление своему предшественнику места жительства в замке Фумоне в Ферентино, где он умер в следующем году.

Конфликты в Сицилии и Италии

Когда король Федериго III обрел свой престол после смерти Педро III, Бонифаций попытались отговорить его от принятия престола Сицилии. Когда Федериго настоял, Бонифаций наложил отлучение от него и на остров Сицилия в 1296 году, запретив католическим священникам проводить обряды. Ни король, ни народ не откликнулись на это порицание[4]. Конфликт продолжался, пока в 1302 году не был заключен Кальтабеллотский договор, по которому Федериго III был признан королём Сицилии, а Карл II Анжуйский — королём Неаполя. Для подготовки к крестовому походу, Бонифаций приказал Венеции и Генуе подписать перемирие, однако они сражались друг с другом в течение ещё трех лет и отклонили требование папы.

Бонифаций также наложил интердикт на Флоренцию и предложил амбициозному французскому графу Карлу Валуа прибыть в Италию в 1300 году, чтобы закончить вражду черных и белых гвельфов. Вмешательство Карла позволило чёрным гвельфам свергнуть правящих белых гвельфов, чьи лидеры, в том числе поэт Данте, были приговорены к ссылке.

Некоторых успехов Бонифаций VIII добился в политических интригах, связанных с борьбой за королевскую власть в Германии. Попытка вмешаться в англо-французские отношения оказалась неудачной. Готовясь к очередной войне, король Франции Филипп IV и король Англии Эдуард I ввели в своих странах налог на духовенство без согласования с папой, что нарушало сложившуюся в XIII веке практику. Бонифаций VIII ответил буллой «Clericis laicos», в которой запретил светским правителям взимать налоги с духовенства без разрешения папы под угрозой отлучения от церкви. Однако духовенство Франции и Англии предпочло подчиниться своим королям, а не папе, и Бонифаций VIII не решился применить отлучение. Новый толчок амбициям Бонифация VIII дало проведение в 1300 году первого юбилейного года, когда в Рим съехалось более 200 тысяч[5] паломников. Конфликт с французским королём снова разгорелся после того, как королевские чиновники арестовали и посадили в тюрьму одного из епископов, не позволив ему, как было принято в таких случаях, обратиться к церковному суду. В 1302 году появилась папская булла «Unam Sanctam», где Бонифаций VIII наиболее полно изложил свою концепцию верховенства папы над любой светской властью. Там была сформулирована теория «двух мечей»: папа держит в своих руках два меча, один из которых символизирует духовную, а другой — светскую власть. По утверждению Бонифация VIII, короли должны служить церкви по первому приказанию папы, который имеет право карать светскую власть за любую ошибку, а папа не подчиняется никому из людей. В ответ Филипп IV созвал Генеральные штаты (где участвовало и духовенство), которые осудили папу, обвинив его в тяжких преступлениях, в том числе и в ереси, и потребовали, чтобы папа предстал перед судом церковного собора. Для того, чтобы такой суд состоялся, Филипп IV послал в Италию своего приближённого Гийома Ногаре с отрядом, чтобы схватить Бонифация VIII и доставить его во Францию. 7 сентября 1303 года войско во главе с Ногаре и Скьяррой Колонна, давним врагом папы, осадило резиденцию папы в Ананьи. Ногаре потребовал его отставки, Бонифаций VIII ответил, что он «скорее умрет». В ответ Колонна якобы дал Бонифацию пощечину, не сняв с руки латную перчатку.

Смерть

Вывезти папу из Ананьи Ногаре не сумел. Бонифаций был, вероятно, избит, но освобожден из плена после трех дней заключения своими земляками. Он умер 11 октября 1303 года[6]. Считается, что он покончил с собой, перегрызя себе вены на руке или разбив голову о стену[7].

Поражение Бонифация VIII в борьбе с могущественным королём Франции означало крах политических амбиций папства. Наступил период авиньонского пленения пап, когда те были марионетками в руках французской монархии.

Посмертный суд

После начала Авиньонского пленения пап в 1309 году папа Климент V согласился на посмертное судебное разбирательство в Гросо, неподалеку от Авиньона. Процесс в отношении Бонифация был проведен, и собранные доказательства якобы подтверждали еретические суждения Бонифация VIII и обвинения в содомии[8]. Перед вынесением приговора Климент уговорил Филиппа поставить вопрос о виновности Бонифация на Вьеннском соборе в 1311 году. Когда Собор собрался, три явившихся кардинала свидетельствовали об ортодоксии и нравственности мертвого папы. Два рыцаря побросали перчатки, собираясь защищать честь Бонифация в поединке, но никто не принял вызов, и Собор объявил вопрос закрытым[9].

Похороны и эксгумация

Тело Бонифация VIII было похоронено в 1303 году в специальной часовне, в которой также располагались останки папы Бонифация IV. Тело было извлечено в 1606 году, а результаты вскрытия могилы записал Джакомо Гримальди. По его данным, в гробнице помещалось три гроба (один в другом) — первый из древесины, средний из свинца и внутренний из сосны. На теле сохранились останки церковных облачений — длинные чулки, покрывающие ноги и бедра, сутана, ряса из чёрного шелка и кольца. После эксгумации и осмотра тело Бонифация был перевезено в Ватиканские гроты[10].

В литературе

Данте был непримиримым врагом Бонифация VIII. В этом недостойном папе он видел ненавистника вольной Флоренции и главного виновника своего изгнания. Он хулит его устами Чакко (А., VI, 69), Николая III (ст. 55-57), Гвидо да Монтефельтро (А., XXVII, 70-111), Бонавентуры (Р., XII, 90), Каччагвиды (Р., XVII, 49-51), апостола Петра (Р., XXVII, 22-27) и Беатриче (Р., XXX, 148). Данте помещает Бонифация в восьмой круг ада как симониста.

Упоминается Бонифаций VIII и в «Декамероне» Боккаччо (вторая новелла десятого дня), а также в «Гаргантюа и Пантагрюэле» Франсуа Рабле среди других пап, королей и императоров, которые влачат жалкое существование в аду (вторая книга, эпизод со смертью и воскрешением Эпистемона).

Бонифаций VIII покровительствовал Джотто и и астроному Джованни Кампано.

Библиография

  • Лозинский С. Г. История папства. М., 1986
  • Documents of the Christian Church. London, Oxford, New York, 1967

Напишите отзыв о статье "Бонифаций VIII"

Примечания

  1. Tosti, p. 37, citing Teuli, History of Velletri, Book 2, chapter 5.
  2. Bartholomew of Lucca (Odoricus Raynaldus [Rainaldi], Annales Ecclesiastici Tomus Quartus [Volume XXIII] (Lucca: Leonardo Venturini 1749), sub anno 1294, p. 156.
  3. "Frater Hugo de Bidiliomo provincie Francie, magister fuit egregius in theologia et mul<tum> famosus in romana curia; qui actu lector existens apud Sanctam Sabinam, per papam Nicolaum quartum eiusdem ecclesie factus cardinalis" [16.V.1288]; postmodum per Celestinum papain [1294] est ordinatus in episcopum ostiensem (Cr Pg 3r). www.e-theca.net/emiliopanella/lector12.htm Accessed May 9, 2011; See also Rome Across Time and Space: Cultural Transmission and the Exchange of Ideas, 2011, p. 275. books.google.com/books?id=xGiHbiqknLgC&pg=PA275&lpg=PA275&dq=%22#v=onepage&q&f=false Accessed 7-10-2011
  4. Catholic Encyclopedia, II, 663d
  5. [lib.ru/HRISTIAN/ATH/TAKSIL/sacredde.txt Лео Таксиль. Священный вертеп]
  6. Reardon Wendy. The Deaths of the Popes. — McFarland. — P. 120.
  7. Chamberlain. the Lord of Europe // The Bad Popes. — Barnes and Noble.
  8. James Brundage, Law, Sex and Christianity in Medieval Europe (University of Chicago, 1990), p. 473
  9. The Age of Faith, Will Durant, 1950, 13th printing, page 816
  10. Reardon Wendy. The Deaths of the Popes. Comprehensive Accounts Including Funeral, Burial Places and Epitaphs. — McFarland. — P. 120–123.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Бонифаций VIII

– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.