Боннефантенмузеум

Боннефантен-музей (нидерл. Bonnefantenmuseum) — художественный музей в городе Маастрихт, Нидерланды.

Здание и имя

Боннефантен-музей получил своё наименование от женского монастыря, существовавшего на этом месте в XVIII столетии, задачей которого кроме всего прочего было воспитание брошенных и оставшихся без родителей детей. Начиная с 1995 года музей находится в модернистском здании, спроектированном итальянским архитектором Альдо Росси.

Музей расположен в южной части Маастрихта, на правом берегу Мааса, на Авеню Керамик (Avenue Ceramique).

Коллекция

Экспозиция музея делится на две большие части — итальянского и нидерландского искусства XIII—XVII столетий, и современного искусства. На втором этаже находятся произведения живописи, скульптуры и прикладного искусства эпох Средневековья и Возрождения, собрание работ скульптора Яна ван Стеффесверта, жившего в Маастрихте ок. 1500 г. Здесь же находится коллекция деревянной скульптуры, алтарных частей, предметов христианского культа из Южных Нидерландов и Рейнской области. Жемчужиной собрания являются также залы с сотнями изделий и украшений из слоновой кости, серебра, эмали, алебастра и бронзы из английских, французских, итальянских и нидерландских мастерских 1200—1600 годов.

Кроме этого, второй этаж здания занимают два собрания живописи — итальянское и нидерландское. Итальянское, в котором можно увидеть работы Паоло Веронезе, Сано ди Пьетро, Лука делла Роббия, Мантеньи, Донателло и Тинторетто, дополняют изделия из бронзы, предметы быта эпохи Возрождения. В нидерландском собрании кроме прочего находятся шедевры кисти Рогира ван дер Вейдена, Питера ван Алста, Питера Брейгеля Младшего, Яна Брейгеля, Йоса де Момпера, Давида Тенирса Младшего, Метсю, Питера Пауля Рубенса, Антониса ван Дейка, Яна Мостарта и Якоба Йорданса.

Второй и третий этажи музея занимает экспозиция современного искусства, представленного мастерами минимализма, концептуального искусства и Арте повера. Здесь можно увидеть работы Йозефа Бойса, Сола Ле Витта, Лучано Фабро, Брюса Наумана, Ричарда Серры, Энди Уорхола, Тапье, и других художников XX—XXI веков.

Отрывок, характеризующий Боннефантенмузеум

Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.