Бонч-Осмоловский, Николай Георгиевич

Николай Георгиевич Бонч-Осмоловский
белор. Бонч-Асмалоўскi, Мiкалай Георгіевiч
портрет Н. Г. Бонч-Осмоловского кисти Льва Альперовича, Национальный художественный музей Беларуси
Дата рождения:	6 (18) декабря 1883(1883-12-18)
Место рождения:	Белая Церковь, Киевская губерния, Российская империя Российская империя
Дата смерти:	23 августа 1968(1968-08-23) (84 года)
Место смерти:	Москва,
Происхождение:	шляхтич
Гражданство:	Российская империя Российская империя →
Жанр:	пейзаж, портрет, жанровая живопись, обнажённая натура
Учёба:	Московское училище живописи, ваяния и зодчества
Покровители:	А. В. Щусев, И. В. Жолтовский, Е. Е. Лансере
Влияние:	С. А. Коровин, С. В. Малютин, Фернан Кормон
Работы на Викискладе

Николай Георгиевич Бонч-Осмоловский (6 [18] декабря 1883, Белая Церковь — 23 августа 1968, Москва) — белорусский и российский советский художник-монументалист, живописец, график.

Биография

Происходил из дворянской семьи, принадлежащей знатному роду Великого княжества Литовского, Речи Посполитой, а позже — Российской империи — Бонч-Осмоловских. Отец был подполковником императорской армии.

В 1902—1905 годах учился живописи в Москве, в МУЖВЗ, у преподавателей С. А. Коровина и С. В. Малютина.

В 1906—1908 годах продолжал обучение в Париже, в частной школе Фернана Кормона, после чего вернулся жить в Москву. Занимался жанровой, пейзажной, портретной живописью, писал обнаженную натуру.

В 1908—1920 годах вёл преподавательскую деятельность в художественных студиях Москвы. Известны следующие его работы:

• «Минск. Река Свислочь» (1901, графика)
• «Охота на лебедей» (1908, пастель)
• «Портрет жены» (1910-е, графика)
• «Портрет матери» (1915)
• «Еврейка» (1918, пастель)

С 1912 года являлся активным участником художественных выставок:

• Весенняя выставка в залах Императорской Академии художеств, Санкт-Петербург
• Выставка Московского товарищества художников (1916)
• Выставка художественной индустрии в галерее «Лемерсье» (Москва, 1916)

После революции 1917 года также продолжал художественную деятельность.

В 1918 году стал членом Союза художников СССР.

В 1923 году создал художественное панно для Белорусского павильона на Всесоюзной сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке в Москве.

В 1925 году принял участие в выставке группы «ОБИС» («Объединенное искусство») в Москве.

С конца 1920-х годов заинтересовался разработкой и химическими процессами изготовления прочных красок и грунтов для станковой и монументально-декоративной живописи, в частности огнеупорной пастели. Являлся изобретателем новых видов красок, патенты на изобретения которых до сих пор хранятся в архиве РГАЛИ. Работал художником-технологом в Управлении строительства завода мозаичных плит, на фабрике «Палитра». Также занимался книжной иллюстрацией. В его оформлении вышло несколько произведений классиков русской литературы — «Демон» М. Ю. Лермонтова, а также сказки А. С. Пушкина и П. П. Ершова. Также Н. Г. Бонч-Осмоловский был театральным художником. В Российском Государственном архиве сохранились его эскизы к операм А. П. Бородина, Н. А. Римского-Корсакова, А. Н. Серова.

4 апреля 1936 года был арестован как «участник контрреволюционной организации».

29—31 июля 1936 года был приговорён к пяти годам исправительно-трудового лагеря с лишением в правах на 3 года.

1 августа 1936 приговор вступил в силу. Николай Георгиевич был этапирован в Карелию, в Сегежлаг.

За освобождение Н. Г. Бонч-Осмоловского ходатайствовали академики А. В. Щусев, Лактионов А. И. и И. В. Жолтовский, а также известные скульпторы и художники — А. Н. Бенуа, Конёнков С. Т., Корин П. Д., Е. Е. Лансере, В. Е. Татлин.

5 апреля 1941 года Н. Г. Бонч-Осмоловский был освобождён и выслан в Северный край. После освобождения из ссылки поселился в Новосибирске и продолжил работать художником-технологом.

В 1947 году принимал участие в передвижной Сибирской межобластной художественной выставке (Новосибирск, Красноярск, Иркутск, Бийск, Томск, Омск).

В 1960-х годах вернулся в Москву, где и умер в почтенном возрасте, в 1968 году.

Семья

Первая жена — Антонина Антоновна Комоцкая.

Вторая жена — Е. В. Бонч-Осмоловская.

Сын — А. Н. Бонч-Осмоловский.

Творчество

Творчество Н. Г. Бонч-Осмоловского представлено в российских музейных собраниях — Государственной Третьяковской галерее, ГМИИ им. А. С. Пушкина. Некоторые произведения графики хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства.

Литература

• Государственная Третьяковская галерея. Каталог собрания. Рисунок ХХ века. М., 2006, т. 3, кн. 1. С. 220.
• Справочник членов и кандидатов в члены Союза художников СССР по состоянию на 1 июня 1967 года. М., 1968. С. 99.
• Художники народов СССР. Биобиблиографический словарь. Т. 2: (Бойченко — Геонджиан). М., 1972, т. 2. С. 29.
• Выставки советского изобразительного искусства: Справочник. Т. 1: 1917—1932. — М., 1965. — С. 440.
• Выставки советского изобразительного искусства: Справочник. Т. 3: 1941—1947. — М., 1973. — С. 424.
• Архив МСХ. Оп.10. Св. 9. № 131.
• ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 1557. С. 374; Ф. 10035. Оп. 1. Д. 76777. Жертвы политического террора в СССР.

Отрывок, характеризующий Бонч-Осмоловский, Николай Георгиевич

– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.