Бонэм, Джон Генри

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Джон Бонэм John Bonham
Основная информация
Полное имя	Джон Генри Бонэм
Дата рождения	31 мая 1948(1948-05-31)
Место рождения	Реддич, Вустершир, Англия, Британская империя
Дата смерти	25 сентября 1980(1980-09-25) (32 года)
Место смерти	Клюэр, Виндзор, Англия, Великобритания
Годы активности	1962 — 1980
Страна	Великобритания Великобритания
Профессии	барабанщик
Жанры	хард-рок, фолк-рок, блюз-рок
Псевдонимы	Бонзо (англ. Bonzo)
Коллективы	Terry Web and the Spiders, Band of Joy, Crawling King Snakes, Led Zeppelin
Сотрудничество	Тим Роуз

С★R	Позиция №1 в списке 50 лучших барабанщиков рока по версии журнала Classic Rock

Джон Генри Бонэм (англ. John Henry Bonham, прозвище «Bonzo»; 31 мая 1948 года, Реддич, Вустершир, Англия — 25 сентября 1980 года, Клюэр, Виндзор, Англия) — выдающийся британский барабанщик, участник группы Led Zeppelin, за время игры в которой стал одним из величайших и влиятельнейших ударников в рок-музыке.

Специалисты отмечали уникальную мощь его игры и чувство внутренней энергетики ритма. «Энциклопедия Британника» назвала Бонэма «идеальным примером для всех барабанщиков хард-рока, которые пошли по его стопам». После смерти Бонэма в возрасте 32 лет Led Zeppelin распались.

В 2005 году британский журнал Classic Rock поставил Бонэма на первое место в списке лучших рок-барабанщиков всех времён.

Биография

Детство и юность

Джон Бонэм родился в Реддиче, графство Вустершир, Англия. Первые навыки игры на ударных он приобрёл в пятилетнем возрасте: собрал самодельную «установку» из коробок и кофейных банок, на которой играл, подражая Джину Крупе и Бадди Ричу. В возрасте 10 лет Джон получил в подарок от матери Джоан «чарлик», а в 15 лет — первую настоящую установку, Premier Percussion. «Бонзо» (Бонэма прозвали так в честь пса из популярного британского комикса) не брал уроков игры на ударных, хоть и пытался в подростковом возрасте консультироваться у некоторых преподавателей.

По окончании школы Уилтан-хаус (Wiltan House; согласно некоторым источникам, он учился и в Bedford Modern) Джон поступил в строительную фирму, которой управлял его отец Джек Бонэм. При этом он играл на ударных в нескольких местных группах попеременно. В 1964 году Джон Бонэм вошёл в состав Terry Webb and the Spiders. Во время выступления на танцах в клубе Киддерминстера он познакомился со своей будущей женой Пэт Филлипс. В числе бирмингемских коллективов, где выступал Бонзо, были The Nicky James Movement, The Blue Star Trio и The Senators, причём последние сумели выпустить сингл «She’s a Mod», имевший умеренный успех. Такая жизнь Бонэму нравилась: он решил бросить работу в отцовской фирме и посвятить себя музыке.

В 1966 году Бонэм вошёл в состав группы A Way of Life, но после того, как ансамбль временно прекратил выступления, перешёл в блюз-группу Crawling King Snakes, где пел Роберт Плант. В 1967 году A Way of Life попросили его вернуться в состав и получили согласие, но контакта с Плантом Бонзо уже никогда не терял.

Когда последний решил стать участником Band of Joy, именно Джон Бонэм оказался первым претендентом на вакансию ударника. Группа записала несколько демо, но так и не выпустила пластинок. В 1968 году американский певец Тим Роуз пригласил Band of Joy в первое отделение своих британских гастролей. Вернувшись на острова повторно, Роуз пригласил уже лично Бонэма в свой аккомпанирующий состав, что на некоторое время обеспечило барабанщика стабильным заработком.

Led Zeppelin

Когда Джимми Пейдж решил собрать группу, которая заменила бы для него The Yardbirds, первым делом он обратился с приглашением к вокалисту Терри Риду. Тот, незадолго до приглашения подписав сольный контракт с продюсером Микки Мостом, ответил отказом и порекомендовал Роберта Планта, который в свою очередь предложил пригласить за ударные Джона Бонэма. Последний по сессионной работе уже был знаком и с Джимми Пейджем, и с Джоном Полом Джонсом.

Пейдж рассматривал другие кандидатуры: в их числе были ударник Procol Harum Би Джей Уилсон, а также сессионники Клем Каттини и Эйнсли Данбар. Ходили слухи, что в его списке присутствует и Джинджер Бейкер. Однако, побывав на концерте Тима Роуза с участием Бонэма в Хэмпстеде на севере Лондона, Пейдж и менеджер Питер Грант единодушно сошлись на том, что это именно тот барабанщик, который им нужен.

Поначалу Бонэм скептически относился к новому проекту, который ассоциировался в его представлении с творчеством Yardbirds, группой, как он был убеждён, «далёкого прошлого». Но, встав перед выбором между будущими Led Zeppelin с одной стороны и Джо Кокером и Крисом Фарлоу с другой, он остановился на первом варианте.

В ходе первого турне Led Zeppelin по США в декабре 1968 года Бонэм подружился с Кармайном Эпписом, барабанщиком Vanilla Fudge. Последний порекомендовал ему ударную установку Ludwig, которую Бонэм использовал затем в течение всей своей карьеры. При этом он всегда подбирал себе самые длинные и тяжёлые палочки, которые называл «деревьями» («trees»). Жёсткая манера игры Джона Бонэма и оглушающее звучание его барабанов стали во многом характерной чертой всего стиля ранних Led Zeppelin («You Shook Me», «Immigrant Song», «When the Levee Breaks»).

Позже Бонэм ввёл в свою стилистическую палитру элементы фанка и латинской перкуссии («Royal Orleans», «Fool in the Rain»). Уже после смерти Бонзо специалисты отметили, что он играл с едва заметным опережением общего ритма, что было характерно для техники многих африканских шаманов, именно таким образом обеспечивавших гипнотический эффект в своём искусстве.

Знаменитое соло Бонэма в композиции, которая сначала называлась «Pat’s Delight», а позже была переименована в «Moby Dick» на концертах нередко растягивалось на полчаса, причём для обеспечения разнообразных эффектов он наряду с палочками использовал обе кисти рук и пальцы.

В гастрольных турне Led Zeppelin после 1969 года Бонэм расширял свою ударную установку, включая в неё конги, оркестровые литавры и симфонический гонг. По утверждению газеты Dallas Times Herald, Бонэм первым в истории использовал драм-синтезатор (по-видимому, произведённый Syndrum) — во время исполнения «Kashmir» в Далласе, штат Техас, в 1977 году.

В годы участия в Led Zeppelin Джон Бонэм занимался коллекционированием старых спортивных автомобилей и мотоциклов, которые хранил на семейной ферме под названием The Old Hyde. Он купил паб The Plough в деревне Шенстоун и начал перестраивать его так, чтобы можно было разъезжать не только на мотоциклах, но и на автомобилях прямо за стойкой бара. В фильме The Song Remains the Same, однако, был снят не этот паб, а «New Inn», который сейчас служит гостиницей и где о Led Zeppelin напоминает единственная фотография, висящая неподалёку от стойки бара.

Параллельно с работой в Led Zeppelin Бонэм находил время для сотрудничества с другими музыкантами. В 1969 году он вошёл в состав The Family Dogg и записал альбом «A Way of Life», с Пейджем и Джонсом. В 1970 году он принял участие в студийной работе над альбомом Лорда Сатча «Lord Sutch and Heavy Friends». В песне Лулу «Everybody Clap» (1971), написанной Морисом Гиббом и Билли Лоури, также звучит его партия ударных. Бонэм снялся в фильме Ринго Старра и компании Apple «Сын Дракулы», где сыграл на ударных в группе графа Доуни (Харри Нилссон): его партии звучат и в саундтреке (в записи которого также принимали участие сам Ринго и Кит Мун). Позже Бонэм сыграл со своим давним бирмингемским другом Роем Вудом в альбоме «On the Road Again» (1979), а также с Полом Маккартни и Wings («Back to the Egg», «Rockestra Theme»).

Смерть

К концу 1970-х годов у Джона Бонэма обострились проблемы с алкогольной зависимостью, преследовавшие его ещё с конца 1960-х годов, и заметно пошатнулось здоровье: он нередко терял сознание прямо на концертах.

Утром 25 сентября 1980 года после продолжительного употребления алкоголя накануне Джон Бонэм был найден мёртвым в доме Джимми Пейджа The Old Mill House в Клюэре, Виндзор. В отчёте коронера говорилось, что смерть наступила в результате несчастного случая: он захлебнулся рвотными массами. Наркотиков в крови обнаружено не было. 12 октября 1980 года тело Джона Бонэма было кремировано, а прах — захоронен в приходской церкви Рашока в Вустершире.

Многочисленные слухи, в которых присутствовали имена новых барабанщиков, не подтвердились: трое оставшихся участников группы единодушно решили, что без Бонэма коллектив существовать не может, о чём и сделали заявление 4 декабря 1981 года:

Мы хотели бы известить всех, что горечь утраты, уважение к семье нашего дорогого друга, а также чувство неделимой гармонии, которое объединяло нас пятерых вместе с менеджером, привели нас к решению, что мы не сможем продолжать как прежде. Led Zeppelin.

Оригинальный текст (англ.)  

We wish it to be known that the loss of our dear friend and the deep respect we have for his family, together with the sense of undivided harmony felt by ourselves and our manager, have led us to decide that we could not continue as we were. Led Zeppelin.

Семья

Младшая сестра Бонэма, Дебора Бонэм (род. 1962) — автор песен. Его младший брат, Мик Бонэм (1951—2000), был диск-жокеем, журналистом и фотографом. Сын Джейсон — известный рок-барабанщик, выступивший в декабре 2007 года в Лондоне с тремя остальными участниками Led Zeppelin. Дочь Зои — певица и автор песен, регулярно появляется на цеппелиновских конвенциях.

Ссылки

• [funkydrummer.ru/materials/drummers/john-bonham-still-first-part-1 www.funkydrummer.ru — Джон Бонэм: все ещё Номер Один]

Отрывок, характеризующий Бонэм, Джон Генри

«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.