Борак-хан

О хане Золотой Орды см.: Барак-хан

Борак
Правитель Чагатайского улуса
сентябрь 1265 — 1271
Предшественник:	Мубарек-шах
Преемник:	Некубек-хан
Смерть:	1271(1271)
Род:	Чингизиды
Отец:	Есун Тува

Борак (правильная транскрипция имени — Барак; умер в 1271) — седьмой правитель Чагатайского улуса (1265—1271); праправнук Чингис-хана.

Правнук Чагатая, внук погибшего под Бамианом в 1221 г. Мутугэна. Его отец Есун-Тува (Йисун-Дува) участвовал в событиях 1251 года и разделил судьбу остальных мятежных царевичей. Борак и его два брата, как и другие младшие потомки Чагатая и Угэдэя, воспитывались в Монголии. Через несколько лет после вступления на престол великого хана Хубилая (1260—1294) им было разрешено отправиться на свою родину и получить во владение Чаганиан, наследственную землю их отца.

Захват власти

В Средней Азии незадолго до этого главой рода Чагатая был признан двоюродный брат Борака Мубарек-шах (первый государь из этого рода, принявший ислам). Боракхан, как и Мубарек-шах, был мусульманином. Борак получил от великого хана ярлык, в котором он назначался соправителем своего Мубарек-шаха. Борак, не предъявляя этого ярлыка и вообще не предпринимая ничего открыто против своего предшественника, путём интриг из Чаганиана вскоре достиг своей цели. Все царевичи из рода Чагатая отложились от Мубарек-шаха и примкнули к новому претенденту; Мубарек-шах сам был вынужден признать власть Борака и поступить к нему на службу в качестве начальника барсчиев (придворных охотников). Данные о хронологии этих событий очень ненадежны и противоречивы. Согласно Джемалю Карши, автору единственного источника среднеазиатского происхождения, Мубарек-шах был возведён на престол в Ахангаране в марте — апреле 1266 года, а в сентябре — октябре был взят в плен Бораком у Ходженда. Согласно Вассафу, вступление на престол Борака произошло уже в начале 663 года хиджры (начался 24 октября 1264 г.). И действительно, братья Николо и Маффео Поло, трёхлетнее пребывание которых в Бухаре приходится, очевидно, на 1262—1265 годы, называют правителем страны Борак-хана. Однако возможно, что лишь впоследствии Марко Поло, который во время своего путешествия через Персию и Афганистан слышал о Борак-хане и его походе в Персию, по ошибке ввёл это имя в рассказ о первом путешествии своего отца и дяди.

Борьба с чингизидами

В последующие годы Бораку пришлось защищаться как против великого хана Хубилая, так и против среднеазиатского претендента Хайду, внука великого хана Угэдэя. Могултай, которого великий хан назначил наместником китайского Туркестана, был изгнан Бораком и заменён другим наместником. Хубилай послал 6000 всадников, чтобы вновь водворить изгнанного наместника, однако войско, посланное Бораком, было гораздо многочисленнее (30000 человек), так что конница великого хана вынуждена была отступить без сражения. Войсками Борака был разграблен город Хотан, входивший в империю великого хана.

Менее удачной была борьба с Хайду. И здесь Борак, как сообщают, сперва имел успех; однако его противник получил помощь из Золотой орды. Царевич Беркечар, брат Бату и Берке, появился в Средней Азии во главе войска в 50000 человек, после чего война получила другой оборот. Борак был разбит и отступил в Мавераннахр, чтобы там организовать отчаянное сопротивление своим врагам; однако Хайду сам предложил заключить мир. Был созван курултай, на котором создано полностью независимое от великого хана государство под владычеством Хайду. Все царевичи должны были считать друг друга андами (побратимами); имущество сельских и городских жителей должно было охраняться, царевичи должны были довольствоваться пастбищными территориями в горах и степях и удерживать стада кочевников вдали от культурных областей. Две трети Мавераннахра были оставлены Бораку, однако и там управление культурными областями было передано наместнику Масуд-беку, которого назначил Хайду. Место и время этого съезда указываются по-разному. Согласно Рашид ад-Дину, он состоялся на Таласе весной 1269 года, согласно Вассафу — в Катванской степи, к северу от Самарканда, одним или двумя годами раньше, так как, по этому источнику, Масуд-бек уже в конце 1268 г. отправился в Иран в качестве посла от Хайду и Борака и поход Борака против ильхана Абаки произошел уже в 667/1268—1269 г.

Поход в Иран

План похода обсуждался уже на курултае и был поддержан Хайду. Очевидно, Хайду хотел таким способом удалить из страны своего всё ещё опасного противника. Масуд-бек был послан в Иран якобы для того, чтобы собрать подати, на которые имели право Хайду и Борак. Тогда ещё действовало правило, согласно которому в каждой завоёванной стране все царевичи из царствующей династии должны были получать свою долю податей. Но подлинной целью посольства было разведать страну и обстановку в ней. Вскоре после возвращения посла Борак начал враждебные действия и захватил некоторые местности в Хорасане и Афганистане, однако был плохо поддержан вспомогательными войсками Хайду (во главе их стоял царевич Кипчак) и вскоре был полностью оставлен ими. Как сообщает Рашид ад-Дин, Хайду позднее объяснял, что это было сделано по его приказу. С тех пор Хайду и Абака считали себя друзьями. 22 июля 1270 года Абака нанёс своему противнику сокрушительное поражение; тот вынужден был всего лишь с 5000 человек отойти за Амударью к Бухаре. Во время битвы Борак упал с лошади, остался с тех пор хромым, и его повсюду носили на носилках.

Окончание жизни

Известия о последнем годе его жизни противоречивы. Согласно Вассафу, он провел зиму в Бухаре, где принял ислам и имя Султан Гийас ад-Дин. В следующем году он предпринял поход на Сеистан, однако его планы были и на этот раз сорваны изменой некоторых царевичей. Ему самому пришлось вместе с женой отправиться к Хайду, по приказу которого он был отравлен. Более подробны и, по-видимому, более достоверны сведения Рашид ад-Дина. Согласно Джами ат-таварих, отпадение царевичей произошло непосредственно после возвращения Борака из-за Амударьи. Борак сам отправился в Ташкент, оттуда послал к Хайду с просьбой о помощи. Хайду двинулся с войском в 20000 человек, однако нарочно двигался медленно, чтобы дождаться исхода сражения между Бораком и мятежными царевичами и использовать его в своих целях. Борак вышел из боя победителем и просил теперь своего друга по крови, чтобы тот вернулся в свою страну, поскольку он больше не нуждался в его помощи. Несмотря на это, Хайду продолжал своё продвижение; его войско было явно намного сильнее войска Борака. Когда Хайду приблизился к лагерю противника, он приказал своим войскам ночью окружить его. В ту же ночь Борак умер, будто бы от страха. Когда на следующее утро посланцы Хайду появились в лагере, они, поняв, что Борак умер, вернулись к своему повелителю. По приказанию Хайду Борак был похоронен на высокой горе (то есть как монгол, а не как мусульманин). Царевичи во главе с Мубарек-шахом пожаловались на насилия, которые совершал покойный. Хайду разрешил им присвоить оставленное Бораком имущество; жена Мубарек-шаха собственной рукой вырвала у вдовы Борака кольца из ушей. Позднее Мубарек-шах поступил на службу к Абаке; по-видимому, от его окружения идёт рассказ, переданный Рашид ад-Дином.

Согласно Вассафу, Борак умер уже летом 1270 г., согласно Джемалю Карши — лишь в начале 670 г. х. (начался 9 августа 1271 г.). Последнему свидетельству следует, очевидно, отдать предпочтение, так как только эта дата может быть согласована с приведенным выше, видимо достоверным, известием Рашид ад-дина о времени битвы между Бораком и Абакой.

Литература

• Бартольд В. В. Борак-хан // Бартольд В. В. Сочинения. — М.: Наука, 1964. — Т. II, Ч. 2: Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. — С. 509—512.

• Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_3/frametext4.html Сборник летописей] / Перевод с персидского Ю. П. Верховского, редакция профессора И. П. Петрушевского. — М., Л.: Издательство АН СССР, 1960. — Т. 2.

Ссылки

• Spuler B. [www.iranica.com/articles/boraq-ruler-of-the-chaghatay-q Borāq] (англ.). Encyclopædia Iranica. Проверено 22 ноября 2010. [www.webcitation.org/66sL8Md6X Архивировано из первоисточника 12 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Борак-хан

– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.