Бордоне, Бенедетто

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Бенедетто Бордоне (итал. Benedetto Bordone; 1460, Падуя — 1531) — итальянский издатель манускриптов, миниатюрист, картограф.

Его наиболее известная работа Isolario в которой описывает все известные острова в мире, с их мифами, культурами, климатом, расположением и историей. Отпечатана в Венеции в 1528 году в виде популярного в Италии XV—XVI столетий картографического жанра. Это иллюстрированный путеводитель для моряков, включавший все доступные открытия в Атлантическом океане.

Isolario состоит из овального изображения мира, тип карты, изобретённый Бордоне, который позднее был переработан в полусферы. Карта Бордоне показывает очень искажённый Новый Свет, показывая только северную часть Южной Америки. Северная Америка показана как большой остров, названный Terra del Laboratore (Земля рабочего) (название, относящееся к торговле африканскими рабами).

Книга также содержит упоминание о завоевании Франсиско Писарро королевства Перу, являющееся самым ранним печатным свидетельством об этом событии. Одна карта отображает план города Temistitan (Теночтитлан, современный Мехико) до его разрушения Кортесом. Также интересна карта Ciampagu — самая ранняя отпечатанная европейская карта Японии, показанной в виде острова.

Бордоне — отец учёного Юлия Цезаря Скалигера, дед Иосифа Юстуса Скалигера, основателя исторической хронологии.

Оригинал карты Бордоне Isolario ценен прежде всего своей исторической достоверностью.



Издания его произведений

  • 1534 — Benedetto. Libro di Benedetto. Venice. 1534. (Содержит итальянскую версию письма Писарро о пленении Атауальпы)

Напишите отзыв о статье "Бордоне, Бенедетто"

Ссылки

  • www.henry-davis.com/MAPS/Ren/Ren1/343.html
  • [kuprienko.info/cronistas-de-america-del-sur-de-16-17-siglos-biografias-bibiografia-documentos/ А. Скромницкий. Список историков и хронистов XVI—XVII веков по Южной Америке. Биография. Библиография. Источники.]. [archive.is/FUo6 Архивировано из первоисточника 4 декабря 2012].

Отрывок, характеризующий Бордоне, Бенедетто

Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.