Борель, Эммануил Иванович
| Эммануил И. Борель | |
| Род деятельности: |
Купец, промышленник |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Отрив (Алье), Франция |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Саратов, Российская империя |
| Дети: |
Эммануил, Иван, Владимир, Александр, Константин |
| Разное: |
Барон французского происхождения |
Эммануил Иванович Борель — промышленник из старинного рода баронов Борель (Borel) французского происхождения, родился в 1839 г. Борели происходят от предков, приехавших в Швейцарию из французской коммуны Отрив (Алье) после ужаса Варфоломеевской ночи 1572 года. В Варфоломеевскую ночь три брата барона, будучи гугенотами, бежали из Франции в Германию, спасая свои жизни. Один из них в дороге погиб.
Потомок франко-швейцарских Борелей, Жан Борель прибыл в Россию 28 марта 1766 года из графства Баден-Дурлах (Германия) вместе со своими двумя другими братьями Георгом и Якобом, после издания Манифеста императрицы Екатерины II.
Императрица Екатерина II издала 8 июля 1763 года [wolgadeutsche.ru/history/manifest.htm Манифест], призывавший приехать в Россию колонистов из Европы – им бесплатно предоставлялась удобная для хлебопашества земля по обоим берегам Волги, выдавался домашний скот, и давалось освобождение от налогов на 10 лет. Сюда приехали тысячи переселенцев из Франции, Швейцарии, Голландии и Германии.
Жан поселился в колонии Бальцер (Balzer) (с. Голый Карамыш Камышинского уезда Саратовской губернии).
Сначала Борели занимались хлебопашеством , позже они завели как минимум две мельницы в Бальцере, но это не удовлетворило их предпринимательских устремлений. В 1840-х годах XIX века, когда в Бальцере и его округе стало распространяться ткачество, Борели занялись производством сарпинковых тканей. Так был создан начальный капитал.
Сын Жана Иван Борель основал торговую фирму в 1848 году, а позднее, в двух километрах от села Нижняя Добринка Камышинского уезда он приобрел земли для строительства мельницы и имения в 1876 г.
На левом берегу Медведицы, у самого устья реки Добринка, расположено село Нижняя Добринка. На противоположном берегу Медведицы протянулась вдоль реки деревня Егоровка. Ниже Егоровки имение купца Бореля, теперь рабочий посёлок Мельзавод. От многовекового перемещения русла реки вправо, образовалась широкая низменность, поросла смешанным лиственным лесом, вперемежку с травяными лугами. Весной в паводок и лес, луга затопляются водой. На самом высоком месте посёлка стоит похожее на старинный замок здание завода – мельница. Башенки, украшенные шпилями, напоминают стартующие ракеты. Их видно издалека, они возвышаются над лесом, привлекая внимание всякого проезжающего. Само здание монументальное, старинное, но не тяжёлое – условно устремлялось ввысь. Пепельно-розовый кирпич не изменил своего обычного цвета со времени постройки.
В конце 1860-х -начале 1870-х гг. Борели обратили внимание на покупку и продажу зернового хлеба, а позднее перешли к производству муки на водяных мельницах, арендованных на реке Латрык. Мельницы давали хороший доход и дело стало расширяться. 
Э.И. Борель начал свою трудовую деятельность с торговли тканью «сарпинка» (Сарпинкой называлась простая в производстве, а потому дешевая, пользовавшаяся большим спросом в народе, хлопчатобумажная ткань). К концу 1870-х годов он унаследовал мельницу и дело отца.
В 1870 году [wolgadeutsche.ru/lexikon/_Sarpinka.htm фирма Борелей была крупнейшей из восьми других фабрикантов] по производству сарпинки и выпускала продукции на 150 тысяч рублей в год.
Обновив, и усовершенствовав отцовское производство, он сумел впоследствии сколотить капитал, достаточный для покупки у Д.Я. Уварова в Саратове собственной большой паровой мельницы на 45 лошадиных сил.
Было это в 1877 году. Мельница Эммануила Бореля сразу же заняла ведущее положение в мукомольном деле, и позже лишь могущественные Шмидты смогли поколебать ее первенство, однако она сохранила за собой достаточно твердые позиции, позволявшие вместе с фирмой Рейнеке слыть процветающим и авторитетным предприятием.
В 1892 г. учреждается "Торговый дом Эммануил Борель" в Саратове, который к началу ХХ века превратился в огромный мукомольный синдикат с четырьмя паровыми мельницами, девятью отделениями по продаже продукции и судовым караваном из двух пароходов и тринадцати барж. Со временем Торговый дом открыл отделения в Петербурге, Москве и других городах, на важных железнодорожных станциях.
Также была построена мельница и в Саратовском уезде. С 1892 по 1908 г. на мельнице в с. Нижняя Добринка было переработано 36 млн. пудов пшеницы. В определяющей для экономики Саратова мукомольной отрасли большим влиянием пользовались предприниматели немецкого и французского происхождения.
"Торговый дом Эммануил Борель" разместился в перекупленном у Рейнеке двухэтажном здании на углу Царицынской и Александровской улиц в г. Саратове. Двухэтажное здание было построено в 1874 году. Было оно неотделанным. В 1880 году его купил Эммануил Иванович Борель, в начале ХХ века надстроил третьим этажом и отделал по новой моде. Парадная сторона отделана глазурированным кирпичем и украшена красивыми барельефами. Здание по праву стало архитектурной достопримечательностью г. Саратова.
После октябрьского переворота 1917 года здание, как и все остальное имущество и мельницы, было отобрано у семьи Борель. Теперь здесь старый корпус юридического института.
А до переворота это вместительное сооружение дало пристанище для солидной фирмы "А. Эрлангер и Ко", поставлявшей в Саратов сельскохозяйственные орудия и материалы. Она выплачивала фирме Борель немалый процент со своего оборота за удобное расположение в центре города. В дополнение к этому, в начале ХХ века в доме Бореля расположился Северный банк.
Не бросая производство в уездах, фирма в 1886 г. приобрела в Саратове паровую мельницу Уварова, модернизировала и технологически вооружила ее после пожара и довела производство до 5000 пудов суточного размола, а позднее, после еще одной перестройки, стала вырабатывать до 11 тыс. пудов в сутки. Работали на мельнице в это время до 200 человек.
В 1890 г., в связи со строительством новой железной дороги, мельницу в Нижней Добринке расширили, обновили производство, применив, по тем временам, передовые технологии На крестьян строение производило неизгладимое впечатление: краснокирпичное здание, высотой в пять этажей, с торцевыми башнями, издали походившее на средневековый замок, поостренный в готическом стиле. По оценкам тогдашних специалистов, здание способно было простоять не менее 200 лет.
Молва утверждает, что при строительстве в раствор добавляли куриное яйцо, для крепости. И действительно, в кладке до сих пор нет ни одной трещины. Узнав о новой мельнице, сюда повезли зерно из разных мест – Балашова, Саратова. Муку отправляли по железной дороге в Астрахань, Камышин, Нижний Новгород, Петербург, Москву и даже за границу.
Э.И. Бореля называли «королем мукомолов». И небезосновательно. Торговый дом «Э.И. Борель» был наиболее крупной фирмой мукомолья Поволжья. Борели имели паровые мельницы и являлись владельцами огромного торгово-промышленного концерна, который олицетворял предпринимательские усилия не одного поколения.
Эммануил Иванович Борель испытал все тяготы предпринимательского бремени - потери от неурожаев, падения цен, рабочих забастовок. Самым чувствительным испытанием был большой пожар 1901 года, принесший мельницам огромные убытки. Но Э.И. Борель сумел от них оправиться, реконструировал мельницу. Была введена автоматическая подача зерна и жернова снова закрутились. Мельница была перестроена фирмой А. Эрлангера в 1903 году.
Во второй половине ХХ века в Саратове начинается строительство паровых мельниц. Первой в 1865 году была построена мельница Зейферта и Уварова, затем мельницы строят Борель, Рейнеке и Шмидт.
После реконструкции саратовская мельница вырабатывала до 11 тысяч пудов муки в сутки. Кроме того, на торговый дом работали обновленная мельница в Нижней Добринке и мельница в Новых Бурасах.
Семья Борелей жила в г. Саратове. У Эммануила Ивановича и его жены Елизаветы Андреевны было 7 детей и 28 внуков.
Время не пощадило ни окружающую природу, ни само детище, т.е. мельницу Бореля. Здание из 6 этажей с 2 башнями – вот и всё, что сохранилось. Но какая это прочность и красота. Это здание единственное во всей России, которое не повторяется по своей архитектуре.
Хотя вокруг мельницы стоят новые постройки и оборудована она на современный лад, однако отделка помещений имеет характерные особенности того времени, когда владельцем был Борель Э.И.. Внутри здания находятся галереи, построенные 100 лет тому назад, а старинным дубовым цехам нет износу.
Основой композиции мельниц Борелей был контраст башен – «донжонов», служивших своеобразным пеналом для всех вертикальных коммуникаций (подъемников, лестниц, лотков), - и массивных устойчивых амбаров (впрочем, также в несколько этажей).
При всей функциональности архитектура мельниц изобретательна, нетравиальна, даже романтична. Романтизм проявляется здесь в пластической разработке форм и деталей. Башни и башенки, зубчатые парапеты и ступенчатые брандмауэры, дорожки карнизов, заостренные фронтоны и люкарны, шпили и решетки, жестяные фонарики и флюгеры, геральдические знаки- весь веер эффективных приемов, оригинальных элементов сразу даже не развернуть в памяти. Можно сказать и о градостроительной функции мельниц: по количеству этажей (и по абсолютной высоте) их корпуса были ведущими в городской застройке.
Даже сегодня, когда прибрежные территории застроены разнообразными промсооружениями, когда городской центр по преимуществу «заслонен» стеной кранов, складов, заборов, когда утрачены многие видовые точки с Волги на Саратов, мельницам удается «держать», организовывать целые участки берегового фронта, привлекать к себе взгляд, удивлять монументальной пластикой и отточенной деталировкой.
При саратовской мельнице Бореля открылся медицинский приемный покой и действовала школа для детей и самих рабочих. На саратовской мельнице был выстроен элеватор на 1,5 млн. пудов пшеницы с автоматической подачей зерна на мельницу. Кроме того, сооружаются склады, амбары, зернохранилища, создается судовой караван из двух буксиров и 18 баржей.
По архивным данным, имущество Торгового дома "Э.И. Борель" составляло почти 7 млн. руб., фирме принадлежали 11,5 тыс. десятин земли в Камышинском уезде, акции Саратовской мануфактуры.
За хорошее качество продукции и усовершенствование производства саратовские мукомолы Борель, наряду с другими, были удостоены наградами как на всероссийских выставках, так и зарубежных. В начале XX века саратовские мельники вошли в "Союз волжских мукомолов".
Борели традиционно имели большие семьи, и глава рода Эммануил Иванович под конец жизни решил воплотить давнюю мечту — построить дом, под крышей которого собрались бы все Борели: дети, внуки, родились бы дети внуков — и там бы хватило места всем… Этот дом был построен. Теперь в нем юридический институт. Даже надпись "Эммануил Борель" на фасаде особняка сбили... но она все равно видна, так как краска выгорала неровно.
В 1905 году Эммануил Иванович Борель умер, ему было около 67 лет. Наследовали родительское дело сыновья Эммануил, Иван, Владимир, Александр и Константин.
Во главе фирмы встал его старший сын Эммануил Эммануилович Борель (1858 - 1937). Он и принял основные обязанности главы торгового дома. У него была довольно большая семья: жена Ксения Федоровна, четыре сына - Эммануил, Константин, Владимир, Виктор (родились в 1884-1891 годах) и дочь Эльза (род. 1896 год).
Жили они сначала в собственном доме на Константиновской улице, недалеко от Ильинской, а потом перебрались в жилые апартаменты при главном здании - туда, где провел последние двадцать лет жизни основатель дела Эммануил Иванович Борель.
Эммануил Эммануилович Борель являлся в 1901-1917 членом Саратовского Биржевого общества, в 1901-1910 - старшиной Биржевого комитета, в 1897-1909 членом Учетно-ссудного комитета Саратовского отделения Государственного Банка, саратовским купцом 1-й гильдии. Был пожалован золотыми медалями "За усердие" на Станиславской (1902), Анненской (1905) и Владимирской (1908) лентах. Став в 1905 главой торгового дома "Э. И. Борель", успешно продолжал начатое отцом дело.
Торговый дом превратился в огромное объединение, владевшее четырьмя мощными паровыми мукомольными мельницами, располагавшее девятью отделениями для сбыта продукции и закупки зерна. Пшеничная мука с мельниц Торгового дома сбывалась в Петербургском и Московском регионах, по всей Волге, в Закаспийском крае, Прибалтике и Финляндии. 3 мельницы вырабатывали до 50 тыс. пудов в сутки, 4-я - перерабатывала до 19 тыс. пудов ржи давальческого зерна. Мука борелевских мельниц удостоена наград на международных, всероссийских и губернских выставках.
Мельницы были оснащены новейшим оборудованием фирм "Доброе и Набгольц" и "Антон Эрлангер". Фирма "Э.И. Борель" владела собственным транспортом для перевозки сырья и готовой продукции.
Торговый дом имел свое небольшое пароходство, которое состояло из 2 буксировщиков и 14 барж, в том числе одной шаланды. Баржи вместо названий имели номера – с 1 по 14, а шаланда – номер 6. Первый буксирный пароход носил имя хозяина – «Эммануил» и плавал на участке от Рыбинска до Астрахани. Второй отличался особой простотой названия – «Ваня». Пароход был построен в 1905 году, и его участком считался маршрут от Рыбинска до Сарепты, по которому он перевозил муку и зерно.
В 1918 году его реквизировали и мобилизовали в создававшуюся Волжскую военную флотилию под командованием Ф.Ф. Раскольникова и комиссара Н.Г. Маркина. После небольшого военного тюнинга в виде двух 75-миллиметровых пушек, одной 37-миллиметровой пушки и 6 пулеметов пароход получил гордое название «Ваня-коммунист». Уже в августе-сентябре 1918 года он участвовал в боях с белыми под Казанью. Там его героически потопили, но после гражданской войны он был поднят со дна и переделан в пассажирский пароход «Комсомолец», который плавал по Амударье и Аральскому морю.
В Уральской губернии торговый дом владел Южно-Глухоозерским и Уральским портландцементными заводами. Там же, в селе Петровском, у них имелась большая сельскохозяйственная «экономия» (то есть, производство), вырабатывавшая на продажу, кроме зерновых культур и трав дрова, лес, сани, мочала стоимостью 800 тысяч рублей, а еще одна экономия находилась в селе Преображенское (Разбойщина) под Саратовом. Кроме того, в разных уездах Саратовской губернии у Борелей числилось до 27 тысяч десятин земельной собственности и имение Преображенское. Различного рода ценных бумаг у торгового дома имелось на сумму 208,3 тысячи рублей, в том числе акций бумагопрядильной фабрики «Саратовская мануфактура» – на 160 тысяч рублей.
В Уфимской губернии - экономию, 2 портланд-цементных завода с общим производством 1,2 млн. бочек цемента.
Личные капиталы Э.Э. Борель в 1913 составляли 4,425 тыс. руб., а имущество Торгового дома оценивалось в 6,883 тыс. руб.
Семья Борель имела еще особняк и в Саратове. Саратов на рубеже веков был третьим городом Российской империи по численности населения и по уровню развития промышленности. Особняк был построен в 1901 году в стиле “чистого” модерна саратовским архитектором Петром Митрофановичем Зыбиным для семьи купца Аносова.
Зыбин несколько лет учился в иконописной школе при Троице-Сергиевой лавре, а в 1877 году поступил в школу ваяния и живописи в Москве, которую закончил с золотой медалью. Продолжив обучение в Петербургской академии художеств, Петр Митрофанович закончил ее с серебряной медалью в 1870 году, после чего долго не мог должным образом приложить свой талант. Но в 1895 году Зыбину предлагают место старшего архитектора технического отдела Рязано-Уральской железной дороги в Саратове. В 1909 году Аносовы продали это особняк со всеми постройками саратовскому домовладельцу П. И. Карепанову, а через год оно уже было куплено саратовским купцом Александром Эммануиловичем Борелем, младшим сыном учредителя торгового дома «Эммануил Иванович Борель», известного мукомола и предпринимателя.
Дом на Волжской, 22 привлекает балконами, окнами различной формы, филенками, угловой лоджией и выступающими карнизами крыши, использованными как элементы декора. Внутри особняк очень просторен и даже велик. Элементы интерьера, хоть и осовремененные, держат модерновый колорит. Дубовая изгибающаяся лестница играет ключевую роль в организации внутреннего пространства. Вытянутые, особого изящества формы царят и в оформлении внутренних помещений: библиотеки, каминного зала, гостиных. Камин, отделка стен, оформление окон, светильники, даже дверные ручки – всё находится в стилевом единстве с внутренним пространством и фасадом здания. Семья Александра Бореля проживала в этом здании до 1918 года, пока он не был реквизирован большевиками и вся семья была вынуждена его покинуть.
После 1917 года печальна и во многом неизвестна судьба как самого Эммануила Эммануиловича Борель, так и его детей. После революции на Борелей, как и на остальных крупных предпринимателей, была наложена контрибуция, и почти все представители семьи покинули город Саратов, скрывались по различным заволжским сёлам и другим небольшим городам страны, а некоторые оказались даже в киргизских степях. В конечном счёте судьба раскидала Борелей по всему свету. Многие из них оказались за границей – в Германии, Аргентине, США.
Исчез из привычного мира Эммануил Эммануилович сразу после Октябрьского переворота 1917 года. Борели, как и Шмидты, и Рейнеке олицетворяли собой "презренный класс буржуев", "незаконно" нажившихся на страданиях трудового народа.
Можно предположить обычную для того времени цепь событий: реквизиция, национализация, утеснение, выявление недовольных, вызов в органы, допросы с пристрастием, заключение в тюрьму.
Ну а далее...
Последний из сыновей – Иван Иванович Борель, племянник Эммануила Эммануиловича – был арестован в Саратове в 1937 году и сгинул в Гулаге, расстрелян в 1942 году.
Сыновьям Эммануилу и Владимиру тогда удалось избежать худшего, но в 1937 году про них вспомнили и, как "отпрысков бывших" репрессировали. Владимир Эммануилович Борель (1889-1937) жил к тому времени в небольшом городке Ногинске недалеко от Москвы, скромно работал рядовым бухгалтером, но и это его не спасло. Больше ни в Саратов, ни в Ногинск (где жил до ареста Владимир Эммануилович Борель), он не вернулся.
Спастись удалось только дочери Ивана Ивановича Людмиле Борель (эмигрировала в США),ее брату Артуру Ивановичу Борель, проживавшему в Саратове, и дочери Владимира Эммануиловича Валерии Владимировне Борель.
Напишите отзыв о статье "Борель, Эммануил Иванович"
Литература
- История развития мукомольной промышленности в Саратове и его окрестностях, Саратов, 1909;
- Устав Акционерного общества мукомольной мельницы "Эммануил Иванович Борель" в Саратове, Саратов, 1914;
- Степанов П. Н. Саратовская сарпинка, Марксштадт, 1920;
- Клейн Н. Л. Экономическое развитие Поволжья в конце XIX - начале XX века, Саратов, 1981.
- Клаус А. Наши колонии. СПБ, 1869; Статистический обзор Саратовской губернии за 1893 г. Саратов, 1894.
- Минх А.Н. Историко-географический словарь Саратовской губернии. Саратов, 1901.
- Писаревский Г. Хозяйство и форма землевладения в колониях по Волге в XVIII и первой четверти XIX века. М., 1916.
- Шлифштейн Е.И. Мелкая индустриальная сельская промышленность юго-востока России. Саратов, 1922.
- Туган-Барановский М. Русская фабрика. 6-е изд. М., 1934.
Ссылки
- [old-saratov.ru/?id=243 Саратовские мукомолы: ШМИДТЫ, РЕЙНЕКЕ, БОРЕЛИ]
- [www.b-soc.ru/theory-and-practice/materials/material/research/108 Предприниматели Саратова в 1870-1914 годы: депутаты городской думы и филантропы]
Отрывок, характеризующий Борель, Эммануил Иванович
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
