Борец (медведь)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Борец
Вид:

Бурый медведь

Пол:

Мужской

Дата рождения:

конец 1900-х – начало 1910-х гг.

Место рождения:

Семипалатинская область

Дата смерти:

после 1936 г.

Место смерти:

Московский зоопарк

Страна:

Российская империя (до 1917 г.), СССР

Род занятий:

Питомец зоопарка

Годы активности:

1910-е – 1930-е гг.

Борец — бурый медведь из коллекции Московского зоопарка 1910-х — 1930-х гг.





Биография

Родился на воле, в Семипалатинской области[1], взят охотниками от убитой матери и помещен в Московский зоосад[2] в конце 1900-х — начале 1910-х гг.[3].

Огромный бурый медведь получил свою необычную кличку «Борец» еще до революции — за то, что научился, вставая перед решеткой клетки и захватывая лапами воздух, изображать борьбу со своими обидчиками из публики. В то время посетителям можно было не только безнаказанно дразнить и натравливать животных друг на друга, но и «тыкать» их через решетку тросточками, бросать в них все, что попадется под руку.[4]. Сначала он «боролся» от злобы, потом — за подачки еды, которую бросала в клетку медведю-«борцу» развлекавшаяся в зоосаде публика.[5]

После революции в годы гражданской войны «зоологический сад голодал вместе со всей страной. Было не до зверей… Борец спасся благодаря старому служителю сада Кузьме, который давал ему лишний корм. Борец тогда был так худ, что шерсть не скрывала выступавших костей. Глаза его, прежде острые и внимательные, погасли. Походка стала медленная, тяжелая, весь он отупел…»[6]

Затем зоосад стал восстанавливаться из разрухи, зверей, пережившие суровые годы, стали хорошо кормить, и медведь Борец поправился. А в октябре 1926 г., когда состоялось открытие Новой территории[7], он впервые за свою долгую зоосадовскую жизнь покинул тесную клетку и очутился в открытом загоне Острова зверей. «Когда отворили дверь на волю, Борец вышел на свет и воздух в открытое пространство, как в западню, — несколько лет спустя вспоминала Вера Чаплина, кюбзовкой[8] принимавшая активное участие в работе по перемещению хищников на Остров зверей. — Все казалось ему неестественным. Этот огромный медведь казался жалким: так робко и неуверенно, точно новорожденный щенок, он шел по свободной пахнувшей земле. Дойдя до рва с водой, он встал во весь рост. Тут он в первый раз почувствовал ветер, как может ветер окружать и гладить тело… Он сделал привычное движение: обхватил лапами воздух и точно поборолся с ним, — в первый раз не от злобы, не за кусок хлеба, а от ощущения силы и радости жизни»[6].

Но скоро Борец освоился, «стал обследовать свой загон и полез наверх, цепляясь когтями за неровности стены. Ему оставалось уже около метра до края отвесной стены рва, когда служащий, поставленный со штуцером на перекрытии, куда лез медведь, спросил, волнуясь: „Стрелять“? Но в это время камень не выдержал тяжелой туши, и Борец упал навзничь. Он долго тер лапами затылок и шею, избегал даже глядеть на высокую стену и больше на неё не лазил»[9].

Заместитель директора зоопарка по научной части П. А. Мантейфель вспоминал, что на этом попытки медведя прогуляться по зоопарку не закончились. Весною, в оттепель, Борец «начал вдруг мять в своих могучих объятьях снег и стаскивать снежные комья в ров. Потом он поднялся на задние лапы и протянул передние к борту рва, как бы примериваясь, не пора ли уже вылезать на волю? Положение становилось угрожающим. Я отдал распоряжение: — Бомбы!.. Служители парка побежали на склад и через минуту-другую вернулись нагруженные бомбами. Это были специальные снаряды, безопасные для жизни людей и зверья, но взрывавшиеся с оглушительным грохотом. Мы начали рвать их в том месте, где Борец смастерил свою горку. Взрывы напугали косматого великана. Он торопливо покинул ров и долго потом к нему не подходил»[10].

Попав в просторный загон, максимально приближенный к условиям свободы, Борец в первую же зиму 1926/1927 гг. устроил себе берлогу и впал в спячку, чего во время пребывания в клетке за ним не водилось. А в следующую зиму медведица Плакса, прибывшая в зоопарк из Вологодских лесов[1] и помещенная на Остров зверей вместе с Борцом, родила трех медвежат[11]. К своим детенышам медведи-самцы относятся весьма недружелюбно, и Борец не стал исключением, в первый год то и дело пытаясь подобраться к детенышам.

Он был вдвое больше и сильнее Плаксы. «Но медведица-мать страшна в своем гневе. С яростью набрасывалась она на медведя и осыпала его такими ударами, что тот сразу отступал. Уклоняясь от оплеух своей супруги, медведь обычно пятился на задних лапах, а передними старательно прикрывал голову. Пятясь задом от наступавшей медведицы, он как-то раз свалился в ров. „Семейные сцены“ повторялись изо дня в день, пока Борец не примирился с необходимостью терпеть подле себя подраставших медвежат. Плакса до того довела его бесконечными побоями, что у медведя выработался даже особый рефлекс: когда медвежата… приближались к отцу он опрометью бежал от них прочь и, опасливо глядя на строптивую мамашу, заранее прикрывал свою голову лапами»[12].

«Оба медведя живут сейчас на новой территории, — писала в 1934 г. сотрудница Московского зоопарка и кюбзовка 1920-х гг. Е. Г. Румянцева. — Борцу уже много лет, но выглядит он очень хорошо: шерсть чистая и блестящая, и он производит впечатление зверя в полном расцвете сил. Иногда он по-прежнему борется сам с собой, стоя на задних лапах, или катается по земле и хватает себя то за одну лапу, то за другую… Плакса тоже выглядит хорошо, и в этом году у неё опять родились медвежата»[13]. Руководитель секции млекопитающих С. В. Гуляев уточнял, что Плакса родила своё очередное потомство 14 января 1934 г. — в берлоге, которую ей вырыл Борец[14]. В 1936 г., когда к изданию готовилась книга П. А. Мантейфеля «Рассказы натуралиста», Борец был еще жив, и его возраст составлял не менее 25 лет.

Литературный герой

Медведь Борец был одним из любимых зоопарковских персонажей в литературном творчестве выдающегося отечественного натуралиста Петра Мантейфеля, который описывал яркие и поучительные эпизоды из жизни знаменитого медведя в рассказах: «О сообразительности животных», «История одной медвежьей семьи», «Без тренировки» (все в сборнике «Рассказы натуралиста», 1937) и «Первый день на „Острове зверей“» (в сборнике «Записки натуралиста», 1961). О Борце и его подруге Плаксе написана одноименная глава в очерке Михаила Пришвина «Звери», опубликованном в журнале «Красная новь» (1931, № 22)[15].

Борец стал героем одноименного рассказа 25-летней сотрудницы Московского зоопарка Веры Чаплиной, с которым она дебютировала в 1933 г. на страницах журнала «Юный натуралист». В своем рассказе Чаплина привела о Борце и некоторые биографические сведения. Другой рассказ «Борец» публикуется в 1935 г. — в сборнике «Мои знакомые», его автором стала еще одна сотрудница зоопарка Елена Румянцева. Медведя Борца также упоминали в своих книгах Николай Шкляр («Повесть о зоопарке», 1935) и Борис Ржевский («За вольерами зоопарков», 1974).

См. также

Напишите отзыв о статье "Борец (медведь)"

Примечания

  1. 1 2 Гуляев, 1934, с. 13.
  2. Московский зоопарк назывался зоосадом до 1927 г., когда в связи со значительным расширением (была открыта Новая территория) ему присвоили более высокий статус зоопарка.
  3. В рассказе Веры Чаплиной «Борец», написанном зимой 1932/1933 гг., сообщается, что это произошло «двадцать с лишним лет назад»: Юный натуралист. 1933, № 6. С. 31
  4. П. А. Мантейфель в книге «Рассказы натуралиста» (М.-Л., 1937. С. 154—157.) приводит [1-9-6-3.livejournal.com/373367.html выдержки из дневника сотрудника Московского зоосада за 1878—1879 гг.], в которых тот вполне буднично описывает все те бесчинства, которые позволяла себе московская публика по отношению к животным зоосада.
  5. Чаплина В. В. Борец // Юный натуралист. 1933, № 6. С. 31-32.
  6. 1 2 Чаплина В. В. Там же. С. 32.
  7. Новая территория была торжественно открыта 3 октября 1926 г.: Московский зоологический парк: к 140-летию со дня основания. Страницы истории. М., «Эллис Лак 2000». 2004. С. 76-77.
  8. Кюбзовец — член Кружка юных биологов зоопарка, созданного при Московском зоосаде осенью 1924 г.
  9. Мантейфель П. А. Первый день на «Острове зверей» / Записки натуралиста. М., Учпедгиз, 1961. С. 179—180.
  10. Мантейфель П. А. О сообразительности животных / Рассказы натуралиста. М.-Л., Детгиз, 1937. С. 11-12.
  11. Румянцева Е. Г. Борец / Мои знакомые. М.-Л., Детгиз, 1935. С. 93-94.
  12. Мантейфель П. А. История одной медвежьей семьи / Рассказы натуралиста. М.-Л., Детгиз, 1937. С. 13-14.
  13. Румянцева Е. Г. Там же. С. 94-95.
  14. Гуляев, 1934, с. 15.
  15. Позднее этот рассказ в измененной редакции вошел в книгу М. М. Пришвина «Золотой рог» (1934).

Литература

  • Чаплина В. В. Борец // Юный натуралист. 1933, № 6. С. 31—32.
  • Гуляев С. В. К биологии бурого медведя // Бюллетень зоопарков и зоосадов № 2—3. — М., Научно-исследовательский сектор Московского зоопарка, 1934. — 13—17 с.
  • Путеводитель по Московскому зоопарку (под редакцией С. Я. Калмансона). М., 1935. С. 49.
  • Румянцева Е. Г. Борец / Мои знакомые. М., Детгиз, 1935. С. 90—95
  • Мантейфель П. А. Рассказы натуралиста. М.-Л., Детгиз, 1937. С. 11—12, 13—16, 22.
  • Мантейфель П. А. Первый день на «Острове зверей» / Записки натуралиста. М., Учпедгиз, 1961. С. 179—180.
  • Пришвин М. М. Борец и Плакса / из книги «Золотой рог» / Собрание сочинений в восьми томах, том 4. М., «Художественная литература», 1983. С. 448—451.
  • Ржевский Б. За вольерами зоопарков. М., «Советская Россия», 1974. С. 55—56.
  • Тавьев М. Ю. Вера Чаплина и её четвероногие друзья. — М., Издательский проект «Архив писателя», 2015. — 60, 197 с. — ISBN 978-5-00077-287-4.

Отрывок, характеризующий Борец (медведь)

Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.