Борисово (Москва)

Населённый пункт, вошедший в состав Москвы

Борисово
Деревня Борисово на карте 1818 года
История
Первое упоминание	XVI век
В составе Москвы с	17 августа 1960
Статус на момент включения	деревня
Другие названия	Овражки
Расположение
Округа	ЮАО
Районы	Орехово-Борисово Северное, Зябликово, Москворечье-Сабурово, Братеево
Станции метро	Каширская, Борисово
Координаты	55°37′48″ с. ш. 37°43′46″ в. д.55.63000° с. ш. 37.72944° в. д. / 55.63000; 37.72944

Бори́сово — бывшая деревня, вошедшая в состав Москвы при её расширении в 1960 году. Располагалась на территории современных районов Орехово-Борисово Северное, Зябликово, Москворечье-Сабурово, Братеево, на берегу Борисовского пруда в районе улиц Борисовские пруды, Мусы Джалиля, Орехового и Борисовского проездов. Улицы Наташинская и Городянка — это улицы бывшего села Борисова.

История

Первые упоминания в летописи

Территория, где располагалось село, была заселена ещё с давних времён. В XI—XIII веках здесь жило славянское племя вятичей. Согласно исследованиям 1937 года, на просёлочной дороге из села Беседы и деревни Зябликово в село Братеево, на расстоянии 1,5 км от него была расположена группа из 21 кургана, называвшаяся Борисовской. Все они располагались в шахматном порядке и были снесены во время застройки микрорайона Орехово-Борисово.

Впервые село упоминается в писцовых книгах 1589 года, однако, в приходских старообрядческих книгах сказано, что ещё до этого здесь было церковное место, возникшее в XII веке, а сельцо называлось тогда Овражки.

В 1591 году из Крыма на Москву совершил набег крымский хан Газы Герай. После схваток с войском Бориса Годунова, он повернул назад. В приходских книгах сообщалось, что за эту победу царь Фёдор Иоаннович пожаловал Годунову в вотчину 32 селения, и в их числе Овражки. Считается, что тогда село и стало называться Борисовым. Впоследствии там был установлен памятник с надписью: «Село Борисово, принадлежащее боярину-правителю Борису Годунову». В 1935—1940-х годах памятник снесли.

В 1598 году Годунова избрали московским царём. Предположительно, в это время он начал возведение плотины на речке Городенке силами своих «дарёных» крестьян села Борисова. Городенка начиналась у нынешней станции метро «Новоясеневская», текла мимо сёл Покровское и Чёрная Грязь (позднее Царицыно), деревень Хохловка и Шипилово, дальше мимо Борисова и впадала в Москву-реку рядом с селом Беседы.

Борисово в XVII — первой половине XIX века

В 1600 году плотина из белого камня была завершена и прозвана Цареборисовской или Годуновской. Её сооружение привело к подтоплению пойменных лугов и Каширской дороги, которая тогда проходила по дну нынешнего Нижнецарицынского пруда). Поэтому через образовавшийся пруд была построена паромная переправа, функционировавшая вплоть до XX века).

Пруд также был назван Цареборисовским, а в советские годы стал Борисовским, от него же в 1964 году дано название улице Борисовские пруды.

В 1605 году на Русь пришёл Лжедмитрий I. Находясь в Коломенском, он узнал, кому принадлежит село Борисово, и приказал стереть его с лица земли. Вновь оно было отстроено в 1620 году пересёленными сюда из Коломенского крестьянами. Тогда же к Борисову были приписаны Братеевский луг на северном торце села Братеева и Городенский луг с Беседской заводью.

В XVII — первой половине XIX веков Борисово под официальным названием присёлок Борисов было в составе Коломенской дворцовой, а затем удельной, хозяйственной волости и принадлежало царской фамилии.

В 1628 год году в селе уже стояла деревянная церковь во имя Святителя Николая Чудотворца. Время её постройки неизвестно, но предположительно это было при Борисе Годунове.

Судя по переписи дворцовых волостей 1646 года, в которой указаны приселки и деревни, «тянущие» к селу Борисово, оно было центром хозяйственной единицы. Здесь отмечены каменная плотина, церковь Николая Чудотворца, три двора церковных бобылей и 34 двора крестьян.

В писцовых книгах 1675—1677 годов в Борисове описывается уже деревянная церковь Живоначальной Троицы с приделом Николая Чудотворца. Видимо, священник этой церкви был состоятельным, так как имел «купленного человека», а один из церковных бобылей был женат на «поповой дворовой купленной девке».

Тогда здесь были 32 крестьянских двора, у которых:

Под дворами и огороды усадные земли восмь десятин, животинного выпуску десять десятин, пашни паханные середние земли сто шездесят четей, лесом поросло семнатцать четей без третника в поле, а в дву потомуж, сена в Братеевских лугах сорок пять десятин, Хмелевского лесу во всех трёх полях сто десятин, капуснику полторы десятины.

В 1710 году в Борисове числилась каменная церковь во имя Святой Троицы. Она была построена из белого камня, и в ней служили тогда священник Никита Афанасьев и его сын диакон Димитрий.

В 1767 году Екатерина II останавливалась в путевом деревянном дворце в Борисове. Существует легенда, что когда она любовалась Цареборисовским прудом, то увидела за лесом крест храма, блестевший на солнце. Она велела узнать, что за село там находится, это была Чёрная Грязь. В 1775 году этому селу было суждено стать имением Екатерины II и называться Царицыном.

В 1768 году по указу императрицы была отреставрирована Годуновская плотина. Последний раз она реставрировалась в 1861 году, о чём говорят клейма на железных связях. На одной старославянскими буквами выведено слово «Вятка», на другой также по старославянски указано: «ГI IA. 1861г», то есть 13 января 1861 года.

В XVII—XVIII веках в Борисове располагался государев сад, поначалу яблоневый. В 70-е годы XVII века при нём было два садовника, которые за свою службу имели сенные покосы и пахотную землю в пустоши «Надеине, Гридина роспашь, Щеголево тож» на Хмелевском овраге. В XVIII веке уже — 12 садовников. В пруду разводили рыбу: щук, карасей, плотву и лещей. Ловить их из Москвы приезжали «подключники», а для наблюдения за самим прудом и рыбой здесь находились «плотинных дел подмастерья» и два прудовых сторожа, которым вместо жалованья были так же даны пашни, огороды и сенные покосы. В XVIII веке прудовых сторожей уже 13, в их обязанности входила и ловля рыбы. Последний раз прудовые сторожа упоминаются ревизскими сказками 1816 года. Экономическими примечаниями к Генеральному межеванию кроме вышеупомянутых видов рыб в пруду отмечены такие ценные, как стерлядь и язь.

C XVII века в селе на реке Городенке стояла деревянная мельница, а при ней амбар. Мельница обычно сдавалась в аренду, а в конце 60-x годов XIX века на её месте арендатором купцом Я. В. Гамсоном организована бумагопрядильная фабрика.

В XVIII веке в Борисове выращивали хлебные культуры: овёс, гречиху и даже лён. Крестьянские сады здесь появились в 1800 году, состоящие в основном из яблонь. Кустарниковые культуры стали разводиться в 1850-х годах, преимущественно крыжовник и брусничная смородина. Позже появилась красная вишня, называвшаяся «шубинкой», вероятно, по деревне Шубино Бронницкого уезда Московской губернии.

Борисово во второй половине XIX — начале XX века

Село было крупным. Если по ревизским сказкам 1816 года здесь было 75 семей с 256 мужчинами и 267 женщинами, то в 1850 году на 86 семей уже приходилось 416 мужчин и 458 женщин. Около 40 % жителей села были старообрядцами, имевшими свой молитвенный дом. Борисовские крестьяне были зажиточными, известны случаи перехода их в купечество, кроме того они неоднократно вместо себя за деньги ставили рекрутов.

После отмены крепостного права крестьяне Борисова получили в свои владения всю землю, которая у них была, и в течение 51 года они должны были выплачивать ежегодно по 3 руб. 66 коп. с душевого надела (1,6 десятины). Село вошло в административную Царицынскую волость. По переписи 1869 года здесь проживали 413 мужчин и 534 женщины.

В 1870—1880-е годы крестьяне Борисова увлеклись огородами, под которые использовали земли на правом берегу Москвы-реки, на которых выращивали капусту. А также содержали 130 лошадей, 80 голов крупного рогатого и 30 голов мелкого скота. Среди промыслов в 1881 году практиковались: изготовление гильз для папирос, намотка хлопчатобумажной нити на катушки, изготовление канители

В 1859 году в борисовский приход церкви Святой Троицы был назначен новый священник Николай Смирнов. Храм, стоявший на берегу пруда, у плотины, подмывало при каждом подъёме уровня воды. В результате здание церкви пришло в аварийное состояние, поэтому стараниями Н. Смирнова в 1873 году освящён новый храм. Значительную часть населения села составляли старообрядцы, препятствовавшие строительству храма на общинной земле, поэтому пришлось его строить на усадебной земле священника.

Старый белокаменный храм, между тем, не был разрушен и стал предметом спора с Московским археологическим обществом, выступавшим в защиту памятников старины. Наконец, при священнике Василии Богоявленском разрешение на снос старого храма было получено, и в 1898 году он был разобран. В 1900 году на его месте появилась часовня, которую в Советское время снесли и построили там в 1953 году дом культуры «Борисово».

В 1875 году по инициативе Н. А. Смирнова в селе было открыто земское училище. По данным 1884 года, оно размещалось в деревянном арендуемом здании, душном и тесном. При училище была библиотека, посещали его учащиеся из Борисова, Братеева и Зябликова, а его содержание обходилось земству около 1000 руб. в год. Старообрядцы, однако, не признавали официального образования и имели свои частные школы, в которых дети обучались грамоте по Псалтырю.

В конце XIX века, в одну из зим, в декабре, выпало много снега, но погода сохранялась тёплой, что вызвало сокодвижение в деревьях борисовских садов. А в январе внезапно ударил мороз и к весне яблони представляли собой сухие деревья с обломанными ветвями. Впоследствии, яблоневые сады, хоть и не в прежнем масштабе, но восстановились. С начала XX века быстро распространялась клубника. В 1912 году в поле сажали картофель и сеяли рожь, которую называли «кустаркой».

В 1911 году здесь были 273 хозяйства, в которых жили 594 мужчины и 667 женщин. У них во владении находилось 670,1 десятин земли. 57,5 % хозяйств имели лошадей, 29,3 % — коров. В селе находился третьеразрядный трактир и 4 овощные лавки. Кроме земского училища существовала ещё двухклассная церковно-приходская школа, 88 % мужчин и 37 % женщин в возрасте выше 11 лет были грамотные.

13 января 1912 года в селе была зарегистрирована Троицкая старообрядческая община. Её временный храм находился в доме крестьянина И. В. Балыкова, а незадолго до 1917 года община выстроила новую одноэтажную деревянную церковь с колокольней, закрытую в 1925 году.

Советское время

В 1927 году население Борисова составляло 1549 человек. 324 хозяйства имели в своем пользовании 835 га земли, а также 195 лошадей и 105 коров. Здесь была 1 кузница, 10 хозяйств занимались сапожным промыслом.

В 1931 году в селе был организован колхоз «Красные всходы», который возглавил Г. И. Диков (затем он стал имени Ратова — рабочего, организатора колхоза, пропагандиста коммунизма в селе а также убитого кулаками).

После начала Великой Отечественной войны в 1942 году на танковую колонну «Московский колхозник» по Ленинскому району Московской области было собрано 7,5 млн руб. В этом приняли участие и борисовские колхозники.

В 1950 году состоялись выборы нового председателя колхоза, поводом к этому послужило объединение нескольких небольших в единый крупный колхоз. Между Братеевом и Борисовом разгорелся спор: каждая сторона предлагала избрать своего председателя и устроить в своём селе управление колхозом. В конце концов Борисово победило. В нём было создано правление, в котором стал председателем и заслужил звание Героя Социалистического Труда Митрофан Захарович Захаров. Он руководил этим колхозом, носившим имя Владимира Ильича Ленина, вплоть до его ликвидации. При М. З. Захарове в селе был построен дом культуры «Борисово» с кинозалом на 300 мест. По тем временам это было грандиозное строительство. Закрыли колхоз в 1984 году на Новый год, то есть 1 января.

Колхоз даже пережил само село Борисово, снос которого начался в 1978 году. От села не осталось ни одного здания, кроме храма, который был закрыт в 1930-х годах. Помещение приспособили под склад зерна местного колхоза, снеся при этом ярусы колокольни и пятиглавие. После входа села в границы Москвы в церкви был устроен мотоклуб.

Современный период

14 сентября 1991 года в храме Троицы в Борисове священники Николай Трофимов и Александр Максимов провели первую службу. В честь деревни была названа открытая в 2011 г. станция метро «Борисово» Люблинско-Дмитровской линии.

См. также

• Орехово
• Братеево

Литература

• Аверьянов К. А. История московских районов: Энциклопедия. — М.: Астрель, АСТ, 2008. — С. 830. — ISBN 978-5-17-029169-4.

Отрывок, характеризующий Борисово (Москва)

Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.