Борисов, Михаил Дмитриевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Дмитриевич Борисов

Михаил Борисов на Мамаевом кургане. 1982 год.
Дата рождения

4 октября 1900(1900-10-04)

Место рождения

село Голубовка, Самарская губерния, Российская империя

Дата смерти

29 мая 1987(1987-05-29) (86 лет)

Место смерти

Харьков

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

кавалерия

Годы службы

19171958

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Командовал

8-й кавалерийский корпус

Сражения/войны

Гражданская война в России,
Великая Отечественная война

Награды и премии

Михаил Дмитриевич Борисов (4 октября 1900 — 29 мая 1987) — советский военачальник, генерал-майор (1942 год), участник Гражданской и Великой Отечественной войн. В 1943 году попал в немецкий плен, после войны вернулся в СССР, где был восстановлен в кадрах Советской Армии. В отставке с 1958 года[1].



Биография

Михаил Борисов родился 4 октября 1900 года в селе Голубовка Самарской губернии в семье служащего. После окончания в 1910 году трёхклассного приходского училища поступил в Реальное училище, которое окончил в 1915 году.

В апреле 1917 года Борисов поступил в Саратовскую школу прапорщиков, был юнкером до Октябрьской революции. В декабре 1918 года Борисов добровольно вступил в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Участвовал в Гражданской войне во время боевых действий против войск Колчака, а также басмаческих бандформирований Бухары и Самарканда.

В 1926 году Борисов окончил объединённую военную школу в Киеве, после чего в 19271930 годах служил в Туркмении в должности командира эскадрона, продолжал участвовать в боях с басмачами. После этого в 1930—1938 годах служил начальником штаба кавалерийского полка, а в 1938—1940 годах был слушателем Военной академии имени Фрунзе[1].

В 1940 году Борисов был назначен командиром 31-й кавалерийской дивизии. В этой должности он участвовал в начале Великой Отечественной войны в боях на Западном фронте.

В феврале 1942 года он был назначен командиром 9-го кавалерийского корпуса, а затем в апреле — октябре 1942 года был заместителем командира 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. 3 мая 1942 года ему было присвоено звание генерал-майора[1].

В октябре 1942 года Борисов был назначен командиром 8-го кавалерийского корпуса. В начале 1943 года корпус был направлен в рейд по Донбассу в ходе контрнаступления советских войск под Сталинградом. В ходе наступления корпус освободил Ворошиловград, после чего получил задачу прикрывать отход 3-й гвардейской армии, по которой немецкие войска нанесли мощный контрудар. В тылу немцам удалось окружить корпус, в результате чего раненый Борисов и офицеры штаба после короткого боестолкновения 23 февраля 1943 года попали в плен. На следующий день немцы начали сбрасывать с самолётов листовки с известиями о пленении Борисова.

Первоначально последний содержался в тюрьме Шпандау. Владевший французским языком Борисов попытался организовать там среди французских заключённых подпольную группу для подготовки восстания и побега из тюрьмы. Когда сведения об этом дошли до немцев, Борисов был переправлен в крепость Вайсенбург. 4 мая 1945 года он был освобождён наступающими американскими войсками. Через советскую военную миссию по репатриации в Париже Борисов был переправлен в Москву. В декабре 1945 года он был восстановлен в кадрах Советской Армии[1].

В 19461947 годах был слушателем высших академических курсов при Военной академии Генерального штаба, а в 1947—1958 годах — начальником военной кафедры Харьковского государственного университета. 2 апреля 1958 года по состоянию здоровья был уволен в отставку. Умер 29 мая 1987 года в Харькове[1].

Награждён орденами Ленина (1946), тремя орденами Красного Знамени (1942, 1946, 1947), орденами Суворова 2-й степени (1943), Орден Отечественной войны 1-й степени (1985) и Красной Звезды (1938)[1].

Напишите отзыв о статье "Борисов, Михаил Дмитриевич"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Фёдор Свердлов. Советские генералы в плену. — С. 181—184.

Литература

Отрывок, характеризующий Борисов, Михаил Дмитриевич

– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.