Борис (Холчев)

Борис Холчев

Архимандрит Борис (в миру Борис Васильевич Холчев; 20 июня 1895, Орёл (город) — 11 ноября 1971, Ташкент) — архимандрит Русской православной церкви.

Образование

Окончил Орловскую гимназию с золотой медалью (1913) и историко-филологический факультет Московского университета (1920).

Учёный-психолог

В 1920—1922 годы преподавал в Орловском педагогическом институте, читал лекции по психологии и логике. В 1922 году был впервые арестован в ходе кампании за изъятие церковных ценностей, но вскоре освобождён за отсутствием улик. Вернулся в Москву, где работал в созданном профессором Г. И. Челпановым Первом вспомогательном психологическом институте для умственно отсталых детей, занимался научной работой в области экспериментальной психологии.

Священнослужитель

С 1916 года был учеником оптинского старца Нектария, постоянно посещал московский храм св. Николая в Кленниках, исповедовался у настоятеля этого храма о. Алексия Мечёва, позднее его духовным отцом стал о. Сергий Мечёв. Его другом и также прихожанином храма был врач Сергей Никитин, позднее епископ Стефан.

По благословению старца Нектария в 1927 году отказался от защиты кандидатской работы и 21 апреля этого же года был рукоположен во диакона к храму святителя Николая в Клённиках. С 21 июля 1928 — священник храма св. Николая в Кленниках, друг, помощник и сотаинник будущего сщмч. Сергия Мечева.

16 февраля 1931 года был арестован и осуждён на пять лет лишения свободы как организатор «антисоветской организации, состоящей из лиц религиозного культа». Срок отбывал сначала на стройке в районе Красновишерска, затем работал в свиноводческом хозяйстве в лагере в городе Юрге Кемеровской области.

В 1935 году освобождён и вернулся в Орёл. В 1938 году был вынужден переехать в Рыбинск, где прожил 10 лет.

В 1941 году о. Сергий Мечёв, предчувствуя свою близкую гибель, возложил на него заботу о своих духовных чадах. С о. Сергием о. Борис встречался тайно, в окрестностях Рыбинска. Служил Литургию отец Борис дома, окормлял близких и верных духовных детей. К нему приезжали прихожане закрытого в 1932 году храма Святителя Николая в Клённиках — духовные чада о. Сергия Мечева.

Служение в Ташкентской епархии

После войны признал легитимность Московской Патриархии и получил возможность священствовать в Средней Азии под началом владыки Гурия (Егорова).

С 1949 — настоятель храма преп. Сергия Радонежского в Фергане. В 1953 году, когда епархию возглавил владыка Ермоген (Голубев), священник Борис Холчев был переведён в Ташкентский Успенский кафедральный собор.

7 октября 1955 году епископом Ермогеном пострижен в монашество с оставление прежнего имени, 26 ноября 1955 им же возведён в сан архимандрита и назначен настоятелем кафедрального собора. Рассматривался вопрос о возведении его в сан епископа, но светские власти не дали своего разрешения.

24 августа 1957 году освобождён от настоятельства (в связи с прогрессирующей слепотой), оставлен в составе соборного причта и назначен духовником епархии. Несмотря на болезни, служил до конца жизни, особенно торжественно — в дни памяти старца Нектария Оптинского, о. Алексия и о. Сергия Мечёвых. о. Борис Холчев вместе с о. Сергием участвовали в отпевании и погребении о. Нектария. Пользовался большим уважением прихожан.

По воспоминаниям современников, «у батюшки было глубокое понимание, природный дар постижения характера людей, он умел найти нужные слова, проникающие в душу человека. Не случайно ему было поручено крестить взрослых. Без предварительной глубокой беседы он этого никогда не делал. Даже случайные посетители после разговора с ним нередко укреплялись в вере и крестились». Его «Огласительные беседы с крещаемыми» были впервые опубликованы в 1991 году и с тех пор неоднократно переиздавались, оставаясь одним из самых популярных православных пособий по этому вопросу. Не признавал общей исповеди, поскольку при ней грех оставался на человеке, а сущность исповеди есть самопосрамление и страдание кающегося и сострадание к нему священника.

Сбывшееся предсказание

Протоиерей Александр Куликов (1933—2009), настоятель храма святителя Николая в Клённиках с 1990 году:

После перевода отца Бориса в Ташкент, а меня — на станцию Урсатьевскую недалеко от Таш­кен­та я продолжал бывать у него: приезжая, переодевался в штатскую одежду и свободно ходил в храм на чудные богослужения епископа Ташкентского и Среднеазиатского Ермогена (Голубева) и отца Бориса. <…> Демобилизовавшись и уезжая домой, я благодарил батюшку за его отеческое отношение ко мне. При прощании отец Борис предсказал, что я буду служить в храме, где он сам служил с отцом Сергием Мечевым. Это теперь и исполнилось".

Труды

• [www.pravoslavie.by/podrazdel.asp?id=145&Session=110 Огласительные беседы с крещаемыми]. Беседы о молитве Господней. М., 1991 (есть другие издания).
• О победе над грехом и смертью. М., 1996.
• Перед встречей с Господом. М., 1996.
• Духовное наследие архимандрита Бориса (Холчева). Проповеди, дневниковые записи, беседы и письма. М., 2006.

Ссылки

• [www.krotov.info/yakov/6_bios/59/holchev.htm Биография]
• [www.pravoslavie.by/podpod.asp?id=876&Session=110 Об архимандрите Борисе]
• Биографическая справка в книге: Митрополит Иоанн (Вендланд). «Князь Феодор (Чёрный). Митрополит Гурий (Егоров). Исторические очерки». Ярославль, 1999. С. 178—179.

Литература

• Московский приходской сборник. Храм Николая Чудотворца в Клённиках, 1991. — Вып. 1. — С. 5.
• Червяков А. У Николы в Клённиках // Лит. Россия. — 1990. — 14 дек.
• Червяков А. Московский архив. Добровольский А. Памяти дорогого батюшки о. Алексия // Моск. журнал. — 1991. — № 5. — С. 52—58.
• Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви. — Париж, 1977. — С. 484.

Отрывок, характеризующий Борис (Холчев)

В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.