Борковский, Иван Фомич

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Борковский и Борковский

Иван Фомич Борковский (Барковский) (1831 — 1917) — статистик, заведующий Отделом статистики и картографии Министерства путей сообщения, генерал от инфантерии.

Биография

Служба

Борковский родился 28 декабря 1831 года в дворянской семье польского происхождения и католического вероисповедания. Получив образование в Александровском Брестском кадетском корпусе, он 11 августа 1851 года был произведён в прапорщики в лейб-гвардии Павловский полк. Произведён в подпоручики (11 апреля 1854 года) и поручики (27 марта 1855 года), во время Крымской войны находился в войсках, предназначенных для охраны побережья Балтийского моря на случай высадки англо-французского десанта.

В 1862 году штабс-капитан (30 августа 1861 года) лейб-гвардии Павловского полка Борковский окончил Николаевскую академию Генерального штаба, в следующем году принял участие в подавлении восстания в Польше. С 14 марта по 29 августа 1864 года состоял чиновником особых поручений VII класса при генерал-провиантмейстере Военного министерства, с 29 августа 1864 года по 26 апреля 1867 года — при генерал-интенданте Военного министерств; получил чин капитана (30 августа 1864 года).

С 26 апреля 1867 года по 3 апреля 1879 года Борковский занимал должность помощника заведующего статистической частью Главного интендантского управления, был произведён в полковники (30 августа 1867 года) и генерал-майоры (1 апреля 1879 года). Одновременно с 8 января 1874 годон был причислен к Министерству путей сообщения, где с 16 сентября 1875 года занимал пост заведующего статистическим отделением, а с 23 декабря 1881 года — начальника статистического отдела, одновременно состоя членом Технического комитета Главного интендантского управления и членом Статистического совета Министерства внутренних дел от Министерства путей сообщения. 19 декабря 1889 года произведён в генерал-лейтенанты.

С 26 июля 1899 года Борковский был заведующим Отделом статистики и картографии Министерства путей сообщения, одновременно являлся членом Статического совета Министерства внутренних дел от Министерства путей сообщения, совещательным членом Технического комитета Главного интендантского управления и (по 1 мая 1903 года) членом Военно-учёного комитета Главного штаба;

23 января 1904 года Борковский был за отличие произведён в генералы от инфантерии с одновременным переименованием в действительные тайные советники и оставлением в занимаемых должностях. В 1907 году в возрасте 75 лет он был уволен от службы и проживал в Санкт-Петербурге (по адресу: Фонтанка, 165), причём вскоре после увольнения был вновь переименован в генералы от инфантерии.

В 1917 году Борковский скончался в Петрограде в возрасте 85 лет. Металлический гроб с его прахом был помещен в крипту храма Посещения Пресвятой Девой Марией Елизаветы на территории Выборгского римско-католического кладбища в ожидании возможности отправки в Польшу для захоронения после завершения военных действий. В дальнейшем такой возможности препятствовала гражданская война. В июне 1920 года гроб с прахом Борковского, наряду с десятками ожидающих отправки в Польшу металлических гробов, был извлечен из крипты вооружённым отрядом большевиков и перевезён на Успенское кладбище. На этом кладбище останки Борковского и десятков других покойных были варварски переброшены в деревянные ящики и закопаны в общей могиле. Основанием для таких действий была потребность Красной армии в металлических гробах для перевозки к местам захоронения останков погибавших на фронтах гражданской войны представителей начальствующего состава.

Научная деятельность

Борковский издал «Статистические сведения о предметах интендантского довольствия войск» (Вып. 1-3, СПб., 1884—1888) и ряд работ, посвящённых вопросам судоходства и торговли, в том числе: «Пути и способы перевозки грузов с низовых пристаней Волги к Санкт-Петербург» (СПб., 1870), «Исследование хлебной торговли в Верхне-Волжском бассейне» (СПб., 1872); «Торговое движение по Волжско-Мариинскому водному пути» (СПб., 1874), «Очерк сведений о вывозе, ввозе и ценах относительно хлебов ржаного, пшеничного, ячменя и овса по губерниям и районам и потребление этих продуктов — по районам Европейской России» (СПб., 1888).

Под редакцией Борковского выходили «Статистический сборник Министерства путей сообщения» (по 1904 год вышли 76 томов и 15 томов дополнений) и карты водных, шоссейных и железнодорожных путей России.

Борковский являлся действительным членом Русского географического общества и Вольного экономического общества.

Награды

За свою службу Борковский был награждён многими орденами, в их числе:

• Орден Святого Станислава 2-й степени (1866 год; Императорская корона к этому ордену пожалована в 1872 году)
• Орден Святого Владимира 4-й степени (1869 год)
• Орден Святой Анны 2-й степени (1876 год)
• Орден Святого Владимира 3-й степени (1883 год)
• Орден Святого Станислава 1-й степени (1886 год)
• Орден Святой Анны 1-й степени (30 августа 1893 года)
• Орден Святого Владимира 2-й степени (1900 год)
• Орден Белого орла (1901 год)

Источники

• Борковский, Иван Фомич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Т. 1. А — К. — М., 2009. — С. 112.
• Список личного состава Министерства путей сообщения на 1896 год. — СПб., 1896. — С. 66.
• Список генералам по старшинству. Исправлен по 1 апреля 1880 года. — СПб., 1880. — С. 994.
• Список генералам по старшинству. Составлен по 1 сентября 1890 года. — СПб., 1890. — С. 415.
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010506/view#page=199 Барковский Иван Фомич] // Список генералам по старшинству. Составлен по 1-е января 1904 года. — СПб.: Военная типография, 1904. — С. 172..
• Глиноецкий Н. П. Исторический очерк Николаевской академии Генерального штаба. — СПб., 1882. — Прил., с. 128.

Отрывок, характеризующий Борковский, Иван Фомич

Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»