Боровец, Тарас Дмитриевич

Тарас Боровец
Тарас Бульба-Боровец
Имя при рождении:	Тарас Дмитриевич Боровец
Дата рождения:	9 марта 1908(1908-03-09)
Место рождения:	село Быстричи, Ровенский уезд Волынская губерния, Российская империя (ныне Березновский район, Ровненская область, Украина)
Гражданство:	Российская империя Российская империя Украинская Народная Республика Украинская Народная Республика
Дата смерти:	15 мая 1981(1981-05-15) (73 года)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Отец:	Дмитрий Юлианович Боровец

Тара́с Дми́триевич Борове́ц (псевдонимы Тарас Бульба, Чуб, Гонта, более известен как Тарас Бульба-Боровец; 9 марта 1908 года, Волынь, Украина — 15 мая 1981 года, Нью-Йорк, США) — украинский националист, руководитель так называемой Полесской Сечи (бульбовцев).

Биография

Довоенный период

Родился в селе Быстричи Ровенского уезда Волынской губернии (Российская империя), ныне в Березновском районе Ровенской области. Отец — Дмитрий Юлианович Боровец. В детстве старшие братья прозвали его «Бульбой» за нос, похожий на картофелину. Сам Боровец позже, вспоминая об этих днях, писал, что это прозвище его сильно обижало, пока он не прочитал гоголевского «Тараса Бульбу», после чего стал своим прозвищем гордиться.

В 1932 году, по собственному заявлению, познакомился с бывшим полковником армии УНР И. Литвиненко, который поручил ему сбор разведывательной информации на территории Советской Украины. В 1933 году польская полиция сообщила о том, что в с. Быстричи действовал кружок ОУН в количестве 5 человек, во главе которого стоит Тарас Боровец, который вывесил флаг с надписью УВО.

Летом 1934 года разведывательная работа Боровца прекратилась в связи с его арестом польской полицией за связи с ОУН. Он был осуждён на 3 года, но уже весной 1935 года был выпущен за «образцовое поведение». С осени 1935 до зимы 1937 он занимался организацией каменного карьера в с. Корпиловка. С зимы 1937 года, в связи с запретом проживать в приграничных территориях, перебрался в Варшаву, где пребывал до её захвата немецкими войсками в сентябре 1939 года.

1939—1941 годы

После захвата немцами Варшавы в сентябре 1939 года некоторое время работал в Украинском Допомоговом Комитете (УДК), но вскоре из-за конфликта с его руководством перебрался в Краков.

Дальнейшие события, известные историкам, носят весьма противоречивый характер. Одни источники утверждают, что Боровец «отошёл от дел» и открыл своё маленькое «дело»; ровенский историк О. Слободянюк указывает на то, что Боровец в это время проходил подготовку в разведывательной школе абвера. Сам же Боровец утверждает, что с ноября 1939 года руководством УНР специально для него был разработан план по «организации восстания на Украине» (само руководство УНР упрекает будущего атамана в неверности таких заявлений).

Не менее загадочными остаются обстоятельства и время появления Боровца на территории Советской Украины — сам он указывает на то, что ещё 1 августа 1940 года перешёл советско-немецкую границу. По информации членов ОУН(м), контролировавших указанный Боровцом участок границы, никто на советскую сторону в 1940 году не переходил — из-за того, что «граница была на замке» советских пограничников, а попытка совершить переход в 1941 году закончилась для переходивших посланцев ОУН(м) весьма плачевно.

«Акт о провозглашении Украинского государства», провозглашённый ОУН(б) 30 июня 1941 года, им (как и отличными от ОУН(б) силами) не приветствовался. К началу 1941 года под командованием Боровца находилось около 10 000 бойцов.

Новообразованное формирование было названо Боровцем «Полесской сечью» — Украинской Повстанческой Армией.

Изданный им приказ за № 2 гласил:

Согласно приказу немецкого командования в Сарнах … я принимаю командование украинскими повстанческими отрядами и организую самооборону от большевистских регулярных и партизанских частей.

Деятельность новообразованного формирования, названного Боровцом «Полесской сечью» — УПА, высоко оценивали нацисты. Особенно они отметили жестокую резню, которую Бульба-Боровец и члены его формирования учинили среди отступающих частей РККА.

Начальником штаба «Полесской Сечи» — УПА был полковник УНР П. Смородский, а своим заместителем Боровец назначил Диткевича. К осени численность его отрядов возросла до 2—3 тысяч человек. Организацией издавалось официальное издание — газета «Гайдамака».

От немецких структур он получал оружие и приказы на проведение операций. Отношения с немцами были дружными.

Числился в должности зондерфюрера.

Разрыв с немцами

С расширением сферы деятельности немецкой администрации «вольница» «Полесской сечи» — УПА подошла к концу. Предложения о том, что «Полесская сечь» сможет самостоятельно охранять Полесье и очистит леса на Черниговщине от большевистских партизан, высказанные Боровцом на переговорах с немецкими властями 9 ноября 1941 года, не были приняты.

16 ноября 1941 года произошла формальная демобилизация «Полесской сечи» после отказа Боровца от участия в антиеврейских акциях в районе Олевска. 12 ноября 1941 года гауптштурмфюрер СС Гичке прибыл из Житомира и передал Бульбе-Боровцу приказ областной комендатуры СД немедленно «ликвидировать всех евреев в Олевске и других районах». Ответом Боровца был отказ на том основании, что «„Полесская Сечь“ является украинским формированием и не находится под юрисдикцией немецких властей». Чтобы избежать осложнений, Боровец принял решение расформировать свои военные отряды и вместе с 300 бойцами ушёл в лес.

Получив звание генерала-хорунжего, Боровец, чтобы поднять значимость своего войска, в декабре 1941 убирает первую часть названия — «Полесская сечь» и нарекает свой отряд «Украинская повстанческая армия». Несмотря на эти изменения, его бойцов продолжают называть «бульбовцами».

В качестве «законного правительства Украины» Боровец признавал Правительство Украинской Народной Республики в изгнании во главе с А. Ливицким (и, соответственно, не признавал созданный мельниковский Украинский Национальный Совет).

В феврале 1942 года Боровец пробует ещё раз безуспешно получить разрешение от немецкой администрации на воссоздание «Полесской сечи». Не найдя поддержки, он приостанавливает деятельность УПА и едет в генерал-губернаторство. До начала весны его формирования не ведут никакой активной деятельности.

1942 год

С началом весны усиливается немецкое давление на территорию, где базируются отряды Боровца: борьба с партизанами, реквизиция продовольствия и высылка населения на работы в Германию. Отряд начинает наполняться недовольными, и за несколько месяцев достигает 700 человек. Начальником штаба становится Л. Щербатюк-Зубатый. В апреле 1942 года начинаются ограниченные акции против немецкой администрации. С этого времени с бульбовцами пытаются наладить контакты советские партизаны, пытающиеся (порой не безуспешно) переманить вооруженных сторонников Бульбы на свою сторону.

Весной 1942 года также начинается насильственная мобилизация в отряды УПА(б-б), отказ от которой карался расстрелом.

15 августа Боровец пишет письмо Э. Коху с целью объяснения позиций его формирования и условий, необходимых для избежания конфликтов между нацистами и его отрядами.

В сентябре 1942 года с Боровцом встречаются представители советских партизан из отряда Д. Н. Медведева. На встречах оговаривается нейтралитет, просуществовавший с некоторыми оговорками до начала весны 1943 года.

23 ноября 1942 года с ним ведут переговоры начальник полиции безопасности и СД Пютц и шеф политического отдела СД Йоргенс. Ему было предложено начать совместные действия против советских и польских партизан. Чёткого ответа «атаман» не дал.

До февраля 1943 года «бульбовцы» нападали для обеспечения себя провиантом. Не было ни единого случая увечья служащих немецкой полиции и военнослужащих вермахта. Это подтверждается одним из писем Боровца немецкой администрации в декабре 1942 года. Основные враги — полиция и гражданская администрация («золотые фазаны»).

1943 год

В начале марта 1943 года с Боровцом связываются представители ОУН(б), решившей возглавить (фактически переподчинить) вооружённые формирования националистического подполья на Волыни и Полесье. 15 марта 1943 года Боровец пишет письмо начальнику СД, в котором указывает, что от нейтралитета он переходит к помощи немцам в борьбе с большевизмом.

Переговоры об объединении с бандеровцами (фактически — о подчинении им) в марте-апреле 1943 года закончились безуспешно. В то же время, с Боровцом сотрудничали сторонники Андрея Мельника. Поскольку в 1942—1943 немцы в результате репрессий почти полностью уничтожили руководство ОУН(м) на территории Рейхскомиссариата Украина, сторонники Мельника присоединились к отрядам Боровца или бежали в Дистрикт Галиция, где отношение оккупационных властей к ним было более благосклонным.

25 апреля из СД Боровцу приходит письмо, в котором предлагается вернуться на немецкую службу. Боровец не соглашается.

К весне 1943 численность вооруженных отрядов Боровца оценивалась в 5—10 тысяч бойцов. С весны 1943 немцы более активно стали защищать свои склады, и это привело к росту вооружённых столкновений с отрядами Боровца весной—летом 1943.

В июле 1943 год УПА Боровца была переименована в Украинскую народно-революционную армию (по версии Боровца это было связано с тем, чтобы его не ассоциировали с проводившей резню поляков УПА-ОУН(б)). Симптоматично, что это название предлагалось летом 1941 года ОУН(б) для союзной Великой Германии «украинской национальной армии». Совместно с И. Митрингой Боровец создал Украинскую национально-демократическую партию. 18—19 августа 1943 года часть отрядов УНРА была разоружена частями УПА (сторонников Степана Бандеры), а их командиры уничтожены СБ-ОУН(б).

В связи с началом активной операции немецких войск против партизан всех направлений 5 октября 1943 года Боровец издаёт указ о переходе на новые формы борьбы УНРА — фактически о роспуске своих формирований.

20 ноября 1943 года он вместе с адъютантом прибыл в Ровно для переговоров с немецкими оккупационными властями. Далее он был направлен в Варшаву и в Берлин. 19 ноября 1943 года штаб Полесской Сечи атакован бандеровцами. Жена Боровца Анна Опоченьская-Боровец схвачена и казнена бандеровцами.

Арест и эмиграция

Переговоры с немецкими властями ни к чему не привели, и Боровец вместе с адъютантом 1 декабря 1943 года был помещён в специальный политический барак концлагеря Заксенхаузен, где уже находилось руководство ОУН(б), а с марта 1944 года там оказалось и руководство ОУН(м).

Освобождён в сентябре 1944 года. Безуспешно пытался организовать украинское движение. Боровец продолжал занимать антисоветские позиции, вёл среди украинцев агитацию против сотрудничества с генералом Власовым, обвиняя того во лжи и империалистских настроениях:

Когда идёт [речь] про генерала Власова, который должен бы быть представителем антикоммунистического блока, то к его личности у украинцев и всех других подсоветских народов действует удвоенное недоверие: 1) как к русскому империалисту, 2) как к коммунисту. У нас нет никаких данных, которые бы доказывали, что генерал Власов, будучи в России, был врагом коммунизма.

Оригинальный текст (укр.)  

Коли ходить про генерала Власова, що мав би бути речником антикомуністичного блоку, то до його особи в українців і всіх інших підсовєтських народів існує подвійне недовіря: 1) як до російського імперіяліста, 2) як до комуніста. Ми не маємо жодних даних, які б доказували що генерал Власов, будучи в Росії, був ворогом комунізму.

После окончания Второй мировой войны в Европе некоторое время находился в Германии, где выступал, наряду с другими националистическими лидерами, против гегемонии ОУН(б) и диктаторства С. Бандеры.

С 1948 года жил в эмиграции в Канаде. Издавал журнал «Меч і Воля», создал так называемую «Украинскую Национальную Гвардию». Умер в Нью-Йорке. Автор воспоминаний «Армия без государства» («Армія без держави»), полумифичность содержимого которых отмечена в работе «Організація українських націоналістів і Українська повстанська армія» Института Истории Академии наук Украины, вышедшей в 2005 году в Киеве. В ряде работ представителей украинской диаспоры УПА Бульбы-Боровца ошибочно представляется как УПА-ОУН(б) — таким образом авторы переносят начало «вооружённой борьбы» ОУН на 1941 год.

Похоронен на кладбище при соборе св. Андрея Первозванного в Саут-Баунд-Бруке рядом с другими известными деятелями украинской диаспоры.

Литература

• Боровець Тарас // Енциклопедія Українознавства: Словникова частина / Головний редактор В. Кубійович. Перевидання в Україні. — К.: Глобус, 1993. — Т. 1. — С. 161.
• Малий словник історії України / відпов. ред. В. А. Смолій. — К. : Либідь, 1997.
• В. А. Гриневич. Бульба Тарас // ЕСУ — Т. 3: Біо-Бя. — К., 2004. — С. 586—587.
• Володимир Дзьобак. Тарас Бульба-Боровець і його військові підрозділи в українському русі опору (1941—1944 рр.). — Київ, 2002. — ISBN 966-02-2192-4.
• Микола Литвин, Кім Науменко. Збройні сили України першої пловини XX століття. Генерали і адмірали, Львів — Харків, 2007. — ISBN 978-966-2918-12-0.
• В. Маркусь. Боровець-Бульба Тарас // Енциклопедія української діяспори / Головний редактор В.Маркусь, співредактор Д.Маркусь. — Нью-Йорк — Чикаго, 2009. — Кн. 1. — С. 75.
• Роман Петренко. Слідами армії без держави. — Київ-Торонто, 2004. — ISBN 966-7060-60-8.
• Сергій Стельникович. Український національний рух опору Тараса Бульби-Боровця: історичний нарис. — Житомир: Полісся, 2010.
• Тарас Бульба-Боровець. Документи. Статті. Листи. — Київ, 2011. — ISBN 978-966-2911-36-7.

Ссылки

• [ukrstor.com/ukrstor/batashev_ounvsupa.htm Как ОУН с УПА воевало]  (рус.)
• [oun-upa.org.ua/personalities/borovets.html Гурій Бухало: Син землі поліської]  (укр.)
• [forum.ottawa-litopys.org/documents/doc0303_u.htm Тарас Боровець: Історія Української повстанчої армії]  (укр.)
• [forum.ottawa-litopys.org/documents/doc0304_u.htm Тарас Боровець: Наше становище до Росії, комунізму і до генерала Власова]  (укр.)
• [www.otechestvo.org.ua/main/20086/1101.htm ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОУН-УПА. ИЗ ДОКУМЕНТОВ НКВД-МГБ СССР. БУЛЬБОВЦЫ, МЕЛЬНИКОВЦЫ, БАНДЕРОВЦЫ]
• [www.inosmi.ru/translation/244982.html С. Лозунко «Партия регионов готовится к реабилитации УПА?»]

Отрывок, характеризующий Боровец, Тарас Дмитриевич

– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.