Бородай, Харитон Архипович

Харитон Бородай
Харито́н Архи́пович Борода́й
Харитон Бородай (крайний справа) в Каменце-Подольском
Имя при рождении:	Харитон Архипович Бородай
Псевдонимы:	Ярема Байрак
Дата рождения:	11 октября 1913(1913-10-11)
Место рождения:	Байрак, Полтавская губерния, Российская империя
Дата смерти:	9 апреля 1944(1944-04-09) (30 лет)
Место смерти:	Турну-Северин, Румыния
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	поэт, журналист
Годы творчества:	1939—1944
Язык произведений:	украинский
Дебют:	1939

Харитон Архипович Бородай (11 октября 1913 — 9 апреля 1944) — советский украинский поэт, журналист. Литературный псевдоним — Ярема Байрак.

Биография

Харитон Бородай родился 11 октября 1913 года в многодетной (десять детей) семье казацких потомков в селе Байрак близ Диканьки на Полтавщине. Позже название родного села включил в состав своего литературного псевдонима — Ярема Байрак.

Окончил Полтавский педагогический институт. Летом 1940 года прибыл на работу в село Берегомет (ныне посёлок городского типа Вижницкого района, Черновицкая область) и стал работать учителем истории местной семилетней школы. Здесь познакомился с учительницей младших классов Мирославой Копачук. Вскоре они поженились. 11 октября 1941 года семья Бородаев, как раз в день 28-летия Харитона, пополнилась двумя сыновьями-близнецами, которых под влиянием повести Николая Гоголя «Тарас Бульба» назвали Андреем и Остапом. Через несколько месяцев семью Бородаев постигло первое большое несчастье — умер Андрей.

В конце 1941 года румынская власть, которая возобновилась на Буковине в результате Второй мировой войны, распорядилась, чтобы все граждане, которые были выходцами из восточных регионов Украины, немедленно покинули территорию Буковины. Харитон Бородай пробовал получить разрешение остаться, но все его аргументы оказались напрасными. Весной 1942 года Бородая выслали за границу — и он поселился в городе Каменец-Подольский. Здесь работал в украиноязычной газете «Подолянин», которая издавалась в городе в годы немецкой оккупации (с сентября 1941 до марта 1944 года) и была органом окружного комиссариата. В «Подолянине» Бородай вмещал публикации на литературные, театральные и прочие темы, стихи, рассказы.

Несмотря на многочисленные обращения в компетентные органы, поэту так и не разрешили вернуться на Буковину. Зато его жена наконец получила разрешение приехать вместе с ребёнком к мужу. Это случилось весной 1943 года.

В конце 1943 года жена и сын вернулись домой, а поэт остался в Каменце-Подольском. Только в марте 1944 года, перед освобождением города от немцев, он вернулся в Берегомет.

Спасаясь от советского наступления, Харитон Бородай и его семья (жена Мирослава, сын Остап, тёща Ольга Копачук, сестра жены Мария Копачук), используя товарные поезда, направились в Олтению, где их уже ожидал профессор Владимир Копачук (брат покойного Ивана Копачука — тестя Харитона).

9 апреля 1944 года на станции Шимиян близ города Турну-Северин произошло несчастье. Мирослава Бородай с сыном Остапом вышла из вагона, чтобы выпить горячего чая. Через несколько минут они услышали выстрелы. Оказалось, что студент Черновицкого политехнического института, уроженец города Сторожинец Тарас Кисилица тремя револьверными выстрелами убил Ольгу Копачук, её дочь Марию Копачук и её зятя — поэта Харитона Бородая.

Как выяснилось в ходе следствия, Мария Копачук и Тарас Кисилица мечтали о женитьбе, но Мариина мать Ольга Копачук была против их брака. Тарас Кисилица ехал в том же поезде, что и Копачуки с Бородаями. При остановке поезда на станции Шимиян Тарас попросил возлюбленную выйти на перрон. Мария вышла, прячась от матери. Когда молодые люди разговаривали, на перроне появились Ольга Копачук с зятем Харитоном Бородаем. В затмении Тарас Кисилица трижды выстрелил. Смерть всех трёх его жертв была моментальной. Убийцу задержали. Он сообщил следствию следующее:

Не могу объяснить, что побудило меня вынуть револьвер и стрелять. Жалею, что застрелил свояка любимой, который стал на её защиту, потому что я очень его уважал.

Через два месяца заключения Тарас Кисилица покончил жизнь самоубийством, повесившись с помощью кусков ткани, вырванных из простыни.

Испытав страшное потрясение, маленький Остап онемел. А Мирослава Бородай после похорон матери, сестры и мужа, угнетённая горем, без всякой надежды на будущее, взяла Остапа на руки и хотела броситься с ним в Дунай. В этот момент сын впервые после смерти отца вдруг произнес: «Мама». Это спасло обоих. В 1947 году Мирослава вышла замуж за учителя Даниэля Шандро, вскоре у них родился сын Богдан.

Мирослава Шандро умерла 25 декабря 1983 года. Сыну Остапу она передала сохранившиеся печатные и рукописные произведения Харитона Бородая. Теперь произведения отца хранил Остап Бородай-Шандро. В начале 1990-х стали появляться публикации произведений Харитона Бородая в периодических изданиях Румынии и Украины (в частности, в 1993 году в черновицкой литературно-художественной газете «Яровит»). А в 2007 году при финансовой поддержке Союза украинцев Румынии Остап Бородай-Шандро издал в Бухаресте сборник Яремы Байрака (Харитона Бородая) «Встревоженные зори». Так поэт через 63 года после смерти полноценно вернулся в украинскую литературу.

Творческое наследие

В сборник Яремы Байрака «Встревоженные зори» вошло 58 стихотворений, два поэтических цикла («1933 год» и «Памятники Полтавы»), шесть небольших прозаических произведений («Кобзарь», «Победитель бури», «Ой, дубрава, тёмный рощи!», «Крик среди ночи», «Осенние этюды», «А рожь дозревает…»), а также юмористическая энциклопедия. Название сборника взято из рукописи поэта.

Подростком я нашёл в шкафу между образцами вышивок рукописи отца: тетрадь, на страницах которой были наклеены стихи, напечатанные в газете «Подолянин», под заглавием «Тревожные зори», вырезки из различных газет и несколько фотографий. Всю свою жизнь мама скрывала их, время от времени меняя тайник. Она боялась, чтобы их не нашла всесильная коммунистическая Секуритатя и чтобы её не выгнали из школы за то, что она изменила автобиографию. Остап Бородай-Шандро

Часть произведений поэта ещё осталась в рукописях и хранится у сына. Как отмечает писатель Михаил Михайлюк в предисловии к сборнику, значительная часть творчества Яремы Байрака (прежде всего «Юмористическая энциклопедия») имели антисталинский характер, его стихи проникнуты любовью к Украине, его новеллы рассказывают о Голодоморе. Поэтому ни в УССР, ни в социалистической Румынии эти произведения не могли увидеть свет.

Литературовед Алексей Романец выделяет в поэзии Яремы Байрака три условные цикла: пейзажную лирику, задушевные стихи-посвящения жене и сыну, стихи патриотического звучания (как, например, акростих «Слава Украине»).

Как отмечает Михаил Михайлюк, новеллы Яремы Байрака, среди которых выделяются «Кобзарь» и «Крик среди ночи», как будто «написанные кровью сердца, фиксируя в ярких картинах геноцид против украинского народа, ужасные репрессии». Ярема Байрак оказался и хорошим сатириком. Его «Юмористическая энциклопедия» — это развенчание пороков и антигуманных сторон коммунистического режима.

Оценивая выданный в 2007 году сборник «Тревожные зори», Михаил Михайлюк пишет:

За последние годы украинскому народу, украинской духовности возвращено много честных имен. Среди них — имя Яремы Байрака, украинского патриота и писателя. Отныне символически его больная душа, его земной прах имеют спокойный отдых под ласковыми звёздами, потому что, наконец, по отношению к нему была совершена справедливость. А книга «Встревоженные зори» станет документом и свидетелем подвига, пусть и скромного, одного из честных сынов украинского народа.

Литература

• Бородай-Шандро Остап. Коротка історія великого кохання // Український вісник: Часопис Союзу українців Румунії. — 2007. — № 9—10. — С. 8—10.
• Байрак Ярема. Стривожені зорі. — Бухарест, 2007. — 204 с.
• Ярема Байрак: Повернуті імена / Вступне слово Олекси Романця // Яровит: Літературно мистецька газета (Чернівці). — 1993. — № 2 (вересень). — С. 6—9.
• Максимець Микола. «Щасливий бути серед вас…» // Ва-Банк (Чернівці). — 2007. — 25 жовтня. — С. 1, 3, 10.
• Горбатюк Василь. Два клени з кореня одного: Пошук // Зоря Полтавщини. — 2006. — 13 вересня.
• Лист читачки Ганни Рубан // Зоря Полтавщини. — 2006. — 11 жовтня.
• [www.zorya.poltava.ua/index.php?rozd=&nomst=336 Горбатюк Василь. «Стривожені зорі» в небі // Зоря Полтавщини. — 2008. — 22 січня.]
• Мирослава Гординська. Розіп’ята муза // Post-Поступ. — 2011. — #10(61). — грудень.
• «Стривожені зорі» в небі України // Горбатюк Василь. З-під трави забуття. — Хмельницький, 2011. — С. 163—172.

Отрывок, характеризующий Бородай, Харитон Архипович

«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]