Бородино (деревня, Можайский район)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Деревня
Бородино
Флаг Герб
Страна
Россия
Субъект Федерации
Московская область
Муниципальный район
Сельское поселение
Координаты
Первое упоминание
Население
60[1] человек (2006)
Часовой пояс
Автомобильный код
50, 90, 150, 190, 750
Код ОКАТО
[classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=46233804001 46 233 804 001]

Бородино́ — деревня в Можайском районе Московской области, административный центр сельского поселения Бородинское[2].

Деревня расположена 12 км западнее Можайска на автомобильной трассе Можайск — Уваровка. Расстояние до ближайшей железнодорожной станции в посёлке Бородино — 4 км[3].

Впервые упоминается в 1601 году в Можайских Писцовых книгах[4][5]. Деревней последовательно владели Коноплёвы, Савёловы, Евдоким Щербинин, Давыдовы и императорская фамилия.

Мировую известность Бородино получило после Бородинского сражения Отечественной войны 1812 года, произошедшего в его окрестностях 26 августа (7 сентября1812 года.

В деревне Бородино расположена Церковь Смоленской иконы Божией Матери. Ранее располагался императорский дворец. Южнее деревни, на Бородинском поле у посёлков Бородинское Поле и Бородинского музея расположен «Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник».





Физико-географическая характеристика

Село Бородино расположено в южной части Валуево-Старосельской ландшафтной местности. В пределах территории села наблюдается два ландшафтных элемента: моренная полого-волнистая равнина и надпойменные террасы рек Колочи и Воинки. Основную часть села занимает южный склон доминирующей над местностью возвышенности. Нижняя часть склона имеет уклон 13-15°. Западный склон возвышенности, который обращён к р. Войне, имеет более резкий уклон, заканчивающийся обрывистым берегом. Западная часть села, фактически находящаяся на второй надпойменной террасе за р. Войной, располагается на юго-восточном пологом склоне водораздела рек Сетки и Войны[6].

История

Ранняя история

Археологические данные говорят о заселении этих мест во второй половине I тысячелетия финскими, а затем славянскими племенами. Хорошо сохранившиеся земляные валы городища I—II веков н. э. расположенного недалеко от деревни Горки можно считать первым по времени военно-историческим памятником Бородинского поля[7].

Однако первые письменные упоминания о деревне Бородино относятся к XVII веку.

Земли, на который расположилось село Бородино были присоединены к Московскому княжеству в начале XIV века и находились на порубежных с Литвой территориях через которые проходила древняя Смоленская дорога. Крестьяне на этих землях занимались хлебопашеством — возделывали озимую рожь, яровой ячмень, овёс, пшеницу-ледянку, лён, коноплю и гречиху. Их состояние оценивалось как «изрядное» и «средственное». Женщины, кроме полевых работ, занимались прядением льна и шерсти, ткачеством и вязанием «для своего употребления». Однако их владения часто страдали «от всяких бродяг и бунтовщиков и от поляков». Многие сёла после этого нашествия даже в конце XVIII века числились пустошами[8].

По некоторым данным сельцо Бородино впервые упоминается в Можайских Писцовых книгах в 1601 году[4][5]. До Смутных времён местность, где расположена деревня Бородино числилась как «погост Воздвиженский на государеве царёве земле на речке Вейне с церковью Воздвижения Креста Господня и приделом святителя Николая» у сельца Бородино[5][9] на этом погосте «в церкве образы и свечи и книги и всякое церковное строение было мирское приходных людей»[4].

До построения в Бородине собственного храма жители всей округи были прихожанами храма Воздвижения Креста Господня, находившегося на другом берегу речки Колочи при впадении в неё ручьёв Стонец и Прудки (Огник). Эта церковь с приделом (нижним храмом) в честь Святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских была уничтожена в Смутное время, вероятнее всего в 1609 году. После этого местные жители стали прихожанами в храме Вознесения Господня в селе Семёновском, также имевшем нижний придел во имя Николая Чудотворца. Известия об этом храме обрываются в середине XVII века[3].

С начала XVII века, деревня была известна как владение первого русского царя из династии Романовых Михаила Фёдоровича, которое после 1613 года было подарено им как «Государево Царёво жалованье» «ястребнику» (должность в «царёвой охоте») можайскому городовому дворянину[4] Фёдору Коноплёву[3] сыну Василия Коноплёва, владевшим соседним сельцом — Шевардино[4][8][10]. Он принадлежал к служилому роду, представители которого упоминаются в документах конца ХVI века[4].

В 16261627 годах эта территория упоминается в Можайских Писцовых книгах письма и меры Никифора Неплюева и подьячего Алексея Берестова[10], как «место церковное, пашни лесом поросли»[9], а собственно Бородино, как сельцо Колоцкого стана Можайского уезда[4][8]. Тогда половина села Бородина — «место дворовое его вотченниково да четыре места дворовых крестьянских» была записана за Богданом Васильевичем Коноплёвым, который в 1595—1598 годах был губным старостой и имел двор в Можайске[4][10], а другая половина — «четыре места крестьянских и бобыльских» за его двоюродным братом (по другим данным — племянником[4][10]) Дмитрием Михайловичем Коноплёвым[4][10][11]. Село им дал Фёдор Васильевич Коноплёв в обмен на вклад, данный его братом Богданом при пострижении Фёдора, во иноках Федосея, в Пафнутьево-Боровский монастырь[10][11].

В 1646 году, после Богдана Васильевича Коноплёва «полсельца Бородина» было за Любимом (Онуфрием) Михайловичем Коноплёвым, братом Дмитрия Михайловича, а в 1666 году половиной села с господским двором владел его сын Дмитрий Онуфриевич, затем внук — Богдан Дмитриевич[4].

В 1666 году[10] Дмитрий Михайлович Коноплёв отдал свою половину села в приданое дочери Евфимии Дмитриевне, вышедшей замуж за будущего окольничьего Тимофея Петровича Савёлова (Савёлова-Верейского[10]) брата будущего Патриарха Московского Иоакима (Ивана Петровича Савёлова)[4][8][9][10][11].

Пять лет спустя в 1671 году к Тимофею Петровичу перешла и вторая половина Бородина, которую Богдан Коноплёв отдал в залог своего долга и не сумел выкупить[4][10]. В Писцовых книгах 1678 года село полностью числилось за Тимофеем Петровичем Савёловым[10] и представляло собой господский дом и четыре людских двора, где проживали 23 человека[4][8][10].

Будучи братом Патриарха Иоакима Тимофей Петрович Савёлов занимал всё более высокие посты при дворе: в 1676 году он стольник, 1678 — думный дворянин, 1689 — окольничий[10]. Кроме того, в период патриаршества брата являлся патриаршим боярином был воеводой в Трубчевске и Суздале[10]. По некоторым данным был также воеводой Можайска и адъютантом фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева[11], членом суда над царевичем Алексеем[12]. В это же время Пётр Тимофеевич расширил свои владения в Можайском уезде, купив у Лаврентия Григорьевича Усова половину сельца Семёновского, а в 1696 году — и часть Семёновского, принадлежавшую Семёну и Якову Ануфриевичам Коноплёвым[10].

В 1697 году (1698?) Пётр Тимофеевич Савёлов начал строить в Бородино церковь[9][11]; 15 марта[10] 1699 года[4] он умер и был похоронен в Можайском Лужецком монастыре[10]. Продолжил строительство церкви его сын Пётр Тимофеевич[4]. В 1701 году «февраля в 18 день выдан Антиминс по благословенной грамоте Можайского уезду сельца Бородина в новопостроенную церковь во имя Рождества Христова», вскоре после чего храм с приделом преподобного Сергия Радонежского был освящён[4][9][11].

По данным С. Р. Долговой, после смерти Тимофея Петровича владения в Можайском уезде переходят к его сыну Тимофею Тимофеевичу Савёлову (1668—1741)[10]. Он был с 1689 года стольником, в 1700 — генеральс-адъютантом А. А. Вейде, с 1703 — флигель-адъютант Б. П. Шереметева, с 1709 года — подполковник[13]; в конце жизни состоял членом Мастерской и Оружейной палат[10].

Ему удалось несколько увеличить свои имения в Можайском уезде: в 1712 году он выменял у Ивана Бибикова принадлежавшую тому часть сельца Горки. При нём в ревизских сказках 1723 года в селе Бородино впервые упоминается уже существующая церковь Рождества Христова. Единственным наследником Тимофея Тимофеевича был сын — Пётр Тимофеевич, который служил в конюшенном ведомстве, имел поместья в Московской, Владимирской и Саратовской губерниях, и являлся обладателем 8000 душ крепостных. В Можайском уезде в наследство от отца ему достались село Бородино и деревни Семёновское и Горки. Пётр Тимофеевич продолжал деятельность отца по расширению имения, приобрёл сельцо Маслово, принадлежавшее до этого его двоюродному дяде — капитану Ивану Иоилиевичу Коноплёву[10].

После смерти Петра Тимофеевича Бородинская земельная дача с деревнями Горки и Семёновское неоднократно дробилась, переходила из рук в руки между его потомками и другими владельцами[4]. С 1746 года селом владела его вдова Афинья Семёновна[12] и родные братья Тимофей и Афанасий, потом их дети Пётр Тимофеевич, Автомон и Алексей Афанасьевичи, затем их дети Николай Петрович и Василий Автомонович[11].

«В 1766 году августа 31 дня первоклассным землемером коллежским асессором Александром Колобовым» было произведено межевание. Его материалы использовались в XIX века для специального размежевания, в частности, отмежевания Бородинского императорского имения в 1838 году. В селе Бородино тогда находились «дом господский деревян на каменном фундаменте», конский завод, две водяные мельницы, а также 16 крестьянских дворов, где проживало 78 мужчин и 74 женщины, через село проходила столбовая дорога из Москвы в Смоленск (Новая Смоленская дорога)[4].

В 1768 году принадлежавшая последнему из потомков Савёловых часть села была продана с аукциона за долги Евдокиму Алексеевичу Щербинину[11], дочь которого, Елена, вышла замуж за Василия Денисовича Давыдова[8].

«Экономические примечания» 1774 года содержат лишь общие сведения о владельцах Бородинской дачи: «Село Бородино с деревнями и пустошьми общего владения реченых господ Щербинина, Колычева и лейб-гвардии Конного полка подпоручика Николая Петрова сына Савёлова 1912 дес., 712 саж., 199 душ», к общему владению которых относился «погост Воздвиженский»[4][8].

В 1798 году (по другим данным в 1799 году[3]) отставной бригадир Василий Денисович Давыдов (1747—1808), соратник Суворова купил имение с господским домом[9][11] на имя своей дочери Александры Васильевны, в замужестве Бегичевой[4][8]. Тут прошло детство его сына — героя Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова[9] и его брата Евдокима[11], прославившегося в Битве под Аустерлицем.

К 1800 году село разрослось, по данным, приведённым в «Экономических примечаниях», которые были составлены к материалам Генерального межевания 1797—1798 годов, в нём находились: «церковь каменная Рождества Христова. Дом господский деревянный. Две мучные мельницы о двух поставах, первая на речке Колочи, вторая на речке Войне», а также 25 крестьянских дворов, 114 душ «мужеска» и 123 «женска»[3][4][5][8]. Здесь же указано, что 10 дворов — «часть умерших генерал-майора и кавалера Евдокима Алексеевича Щербинина и жены его Александры Осиповны состоит по вексельным претензиям в описи»[4]. За другими владельцами в с. Бородино — действительным статским советником Иваном Гавриловичем Воейковым и гвардии секунд-ротмистром Николаем Петровичем Савёловым — записано семь и восемь дворов[4].

В 1801 году Денис Давыдов уехал из села поступив на военную службу: сначала кавалергардом, потом гусаром[11].

Бородинское сражение (1812)

В 1812 году судьба возвратила Дениса Давыдова в места, где он провёл своё детство. Вот что он писал о подготовке к Бородинской битве в «Дневнике партизанских действий 1812 года»[8]: «…Мы подошли к Бородину. Эти поля, это село мне были более, нежели другим, знакомы! Там я провёл беспечные лета детства моего и ощутил первые порывы сердца к любви и к славе. Но в каком виде нашёл я приют моей юности! Дом отеческий одевался дымом биваков. Ряды штыков сверкали среди жатвы, покрывшей поля, и громады войск толпились на родимых холмах и долинах. Там, на пригорке, где некогда я резвился и мечтал… там закладывали редут Раевского… Всё переменилось!… Я лежал под кустом леса за Семёновским, не имея угла не только в собственном доме, но даже и в овинах, занятых начальниками. Глядел, как шумные толпы солдат разбирали избы и заборы Семёновского, Бородина и Горок для строения биваков и раскладывания костров…»[11].

Фёдор Николаевич Глинка описывает выбранный для боевых действий плацдарм следующим образом: «Наша боевая линия стала на правом берегу Колочи, — лицом к Колоцкому монастырю, к стороне Смоленска; правым крылом к Москве-реке, которая в виде ленты извивается у подножия высот Бородинских… В Колочу впадают: речка Войня, ручьи — Стонец, Огник и другие безымённые. Все эти реки и ручьи имеют берега довольно высокие, и если прибавить к тому много рытвин, оврагов, по большей части лесистых, и разных весенних обрывов, промоин, то понятно будет, отчего позиций Бородинская на подробном плане её кажется бугристою, разрезанною, изрытою. Леса обложили края, частые кустарники и перелески шершавятся по всему лицевому протяжению, и две больших (старая и новая Московские) дороги перерезают позицию, как два обруча, по направлению от Смоленска к Москве… В середине нашей боевой линии заметны и важны два пункта: Горки и деревня Семёновская. Между ними тянется отлогая высота с лёгким скатом к речке Колоче… Следуя глазами за протяжением главной линии к левой стороне, вы упираетесь на левом фланге в болото, покрытое частым лесом. Тут расположена деревня Утица. Через неё от села Ельни идёт на Можайск старая Смоленская дорога, уже давно оставленная»[14].

Вероятно, что 22 августа, в день занятия русскими войсками позиции для генерального сражения, в доме Давыдовых на некоторое время останавливался М. И. Кутузов[4][15]. Однако, несмотря на ряд документов с пометками «село Бородино», подписанных им накануне битвы 23-24 августа, его Главная квартира разместилась не в Бородино, а в соседней усадьбе Татариново[4].

Во время подготовки к сражению постройки села Бородино были сожжены русскими солдатами перед началом битвы. По воспоминаниям Н. Е. Митаревского[4]: «От нечего делать мы, офицеры, сначала гуляли в роще, потом направились к реке Колоча, увидели за ней большой господский деревянный дом и решились из любопытства побывать в нём. Там уже хозяйничали солдаты. Вошедши через садовое крыльцо в залу, увидели мы два разбитых зеркала, одно — на полу, другое — на стене; стулья и столы были разбросаны по комнате и большей частью поломаны; диваны и кресла ободраны; один солдат колотил палкой хрустальную люстру и забавлялся, глядя как летели осколки. „Зачем ты это делаешь?“ — спросили мы. „Да так, ваше благородие, чтоб не доставалось французу“. Во всех других комнатах было такое же разрушение. Ещё до начала сражения этот дом загорелся. „Говорили, что зажгли его нарочно, чтобы не засели там французы“». Дома в западной части села были накануне сражения также разобраны или сожжены располагавшимися в нём лейб-егерями[4].

Во время Отечественной войны 1812 года 26 августа (7 сентября1812 год на Бородинском поле около села Бородино, расположенном на Новой Смоленской дорогой на Москву, произошло ожесточённое Бородинское сражение[16]. Как писал Михаил Илларионович Кутузов, это была «баталия… самая кровопролитнейшая из всех, которые в новейших временах известны».

В ходе боя и артиллерийской перестрелки оставшиеся дома в с. Бородино были уничтожены[4]. Сильно пострадала Бородинская церковь — глава была пробита ядром, стены избиты пулями, следы от которых были заметны ещё в 1848 году, колокольня повреждена огнём французской артиллерии, крытая галерея, иконостас и святые престолы сожжены, двери и оконные рамы выбиты и разломаны[3][4][17].

По наступлению зимы полуразрушенная церковь послужила убежищем для вернувшихся из лесов на пепелище обитателей села[3].

В «Ведомостях по Можайскому уезду сожжённых неприятелем, ныне же не совершенно обстроенных, и о тех кои по разорению необитаемы с замечаниями», составленной генералом от кавалерии Тормасовым 4 января — 19 февраля 1816 года указано, что сёл Бородино с деревнями Семёновская и Горки «Его же господина Воейкова и секунд ротмистрши Елизаветы Петровны Савёловой, девицы Александры Васильевны Давыдовой» были сожжены[4].

Между двумя войнами

В 1814 году владелицами села были «вдовствующая госпожа Елизавета Петровна Савёлова» и «девица Александра Васильевна Давыдова»[3][17]. Владелицы села не надеявшись восстановить разрушенный храм в 1814 году обращались с прошением приписать их крестьян к приходу в селе Криушино, однако Постановлением Московской Духовной Консистории получили разрешение быть приписанными только до восстановления церкви в Бородино[3][17].

Восстановление храма занялась Маргарита Михайловна Тучкова, муж которой погиб в сражении на Бородинском поле[9]. Её стараниями в церкви в честь Смоленской иконы Божией Матери был устроен нижний храм во имя преподобного Сергия Радонежского[9]. К 16 июля 1816 года нижний Сергиевский придел Храма был восстановлен и освящён[3].

«Описание Бородинского округа в Можайском уезде с указанием местоположения, границ, селений, входящих в состав округа, дорог, численности населения, земельных угодий» 1817 года содержит сведения о том, что в «селе Бородине действительного статского советника Ивана Воейкова, ротмистрши Елизаветы Воейковой <в действительности Савёловой> и девицы Александры Давыдовой дворовых людей мужеска 51, женска 47, крестьян мужеска 65, женска 65, крестьянских участков по тяглам 35, хозяев 20, каменная церковь во имя Рождества Христова 1, жилых домов 20, хлебный запасной магазин 1». То есть из 17 господских домов в 13 населённых пунктах, которые существовали до 1812 года, к 1817-му сохранилось или были восстановлены только четыре, в Татаринове, Михайловском, Малом и Алексинках, не было господского дома и в Бородине. Он был построен А. В. Бегичевой позднее, на новом месте ниже церкви, недалеко от дороги на Беззубово и Логиново[4].

В 1817 году императором Александром I была предпринята безуспешная попытка приобрести (в государственную собственность или в императорское владение — неизвестно) у сестры Дениса Давыдова А. В. Бегичевой «принадлежащее ей село Бородино с деревнями Горки и Семёновское»[3], но условия сделки не удовлетворяли обе стороны[18].

В июне 1824 года во время архипастырской поездки в западную часть Московской епархии село и Бородинский Храм посетил Святитель Филарет митрополит Московский[3]. При его попечении, под наблюдением Чудовского архимандрита Гавриила и казначея Лужецкого монастыря иеромонаха Иоасафа, к 1826 году на средства из казны и на пожертвования верхний храм был восстановлен и церковь была полностью отремонтирована[3]: «церковь деревянным, а что принадлежит и каменным строением очень хорошо отделана», но не освящена[4][17].

30 мая 1830 года А. В. Бегичева продала Бородинское имение «жене чиновника 9-го класса Елизавете Фёдоровне Воейковой»[4][18].

По данным VIII (1834 года) ревизии в селе Бородино насчитывалось 52 души мужского пола[18].

В 1837 году на Бородинское поле впервые прибыл Наследник Цесаревич Александр Николаевич[3]. 23 июля он посетил Семёновскую Спасскую пустынь, на которой потом был построен Спасо-Бородинский женский монастырь, затем побывал на «батарее Раевского», где положил камень в основание Главного памятника[3]. После этого Цесаревич вернулся в Бородино, где накануне ночевал в доме Елизавете Воейковой[4], и внёс первое пожертвование на Бородинский Храм — 500 рублей[3].

В 1837 году[17] по указу императора Николая I, подписанному в день 25-летия Бородинского сражения, село Бородино с окрестностями было выкуплено[9] и подарено цесаревичу[17][19]. Согласно купчей от 18 октября 1837 года Елизавета Фёдоровна Воейкова за 150 тыс. руб. ассигнациями продала Великому князю Александру Николаевичу имение «с господским и их крестьянским в тех селениях всякого рода строением и заведениями…» в 744 десятины 140 кв. саженей (около 800 га) и «мужеска пола сто три души с их жёнами, вдовами, девками и обоего пола детьми»[8][18]. Поскольку Бородинская земельная дача была черезполосным владением разных хозяев, 15 октября 1838 года была составлена полюбовная сказка по её размежеванию[4]. Межа была учинена 3 декабря 1838 года, после чего площадь Бородинского имения «Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича» составила 739 дес. 1547 кв. саженей[4]. Подробная информация о нём содержится в «Геометрическом специальном плане…селу Бородину и части деревни Семёновской»[4]. Бородинское имение поступило в состав Борисовского отделения Московской удельной конторы[4]. Именно на этих землях находились в основном сохранившиеся руины земляных укреплений и братские могилы[8]. Новый владелец «приказать изволил: а) оброк с крестьян обратить на поправление их быта, по усмотрению ближайшего начальства; и б) отчёты по сей сумме предстовлять Его Высочеству по истечении каждого года»[4].

Находящийся неподалёку от церкви господский дом Воейковых был перестроен «дворец деревянный, двухэтажный, на каменном жилье, крытый железом»[8] по проекту архитектора Александра Ивановича Резанова[17], а территория вокруг дворца преобразована из Бородинской помещичьей усадьбы в дворцово-парковый ансамбль в котором был заложен английский сад[19] на площади 2262 кв. сажени, ограниченный Беззубовской и Смоленской дорогами, дорожкой к церкви и верхней террасой с дворцом[4]. Для постоянного ухода за дворцом и усадьбой в целом были определены два отставных унтер-офицера, дворовой человек, скотник с женою и сельский староста[4]. Во дворце находились книги и карты, связанные с Бородинским сражением[19]. Рядом со дворцом по одинаковым проектам были построены «три кавалерские дома (или флигели) на каменном фундаменте, с мезонинами», а также хозяйственные объекты включали кладовую, флигель на каменном жилье для кухни и кондитерской, сарай, конюшню и кладовую[8][19]. Из старых построек были переделаны скотный двор с двумя избами, погребом и молочной, хлебный запасной магазин с закромами[19]. «В саду» была возведена «столовая зала» для торжественного обеда, который давал Николай I многочисленным гостям юбилейных торжеств 1839 года[19]. Вдоль Большой Смоленской дороги по отдельному проекту, «частью из старого» было построено 10 крестьянских изб с воротами и заборами[19]. Возведены были также временные сооружения «кухня, с пекарнею и прочими службами; прачешная, с сушильнями и прочими службами; ледник с пятью разделениями»[19]. Церковь в селе также была восстановлена и освящена в честь Смоленской иконы Божией Матери[17][20].

В мае 1841 года и в июне 1861 года деревню дважды посещал сначала наследник, а потом император Александр II останавливаясь во дворце[19].

В год освобождения крестьян 9 июня 1861 года село и Бородинский Храм посетил император Александр II с императрицей Марией Александровной, преподнеся в дар церкви Нерукотворный Образ Спасителя, некогда вручённый им игуменией Марией[уточнить][3].

В феврале 1866 года последовал капитальный ремонте Бородинского дворца, внешний облик дворца был сохранён, но в нём была обновлена меблировка, появились живописные портреты Николая I и М. Б. Барклая-де-Толли, литографии с батальными сценами[19]. К началу XX века дворец своим внутренним убранством был похож на «хороший помещичий дом прежнего времени, очень уютный, с низенькими весёлыми комнатами верхнего этажа, обставленный весь старинной мебелью»[19]. Дворец редко использовавшийся для жилья превратился в музей Отечественной войны 1812 года и был доступен для осмотра посетителями по предварительной договорённости, а с 1910 года — по билетам[19]. Некоторые предметы из дворца хранятся в «Бородинском музее»[19].

В 1876 году по ходатайству Можайского Уездного Предводителя дворянства графа Алексея Сергеевича Уварова на заднем дворе Бородинской усадьбы для детей крестьян с. Бородино и окрестных деревень было открыто училище[4].

В период русско-турецкой войны в 1877—1878 годы кавалерские корпуса Бородинского имения были заняты для раненых[4].

В 1891 году Бородино и Бородинскую церковь посетили Великий князь Сергей Александрович с Великой княгиней Елизаветой Фёдоровной[19] и даровали Храму икону преподобного Сергия Радонежского в драгоценном окладе[3].

В 1911—1912 годах в Бородинском имении вновь были произведены реставрационные работы под руководством архитектора В. В. Шеймана. Кроме прочих работ, взамен прежних обветшавших кирпичных тротуаров, с трёх сторон дворца были сделаны асфальтовые дорожки, идущие затем вдоль всех трёх кавалерийских корпусов. На месте бывшего перед дворцом и корпусами покатого травяного газона, была спланирована засыпанная гравием площадка для постановки на ней четырёх больших палаток для высочайшего завтрака, и устроены ещё четыре площадки для той же цели в парке. Парк был очищен от сухостоя, деревьев и кустов; вырублена и подрезана часть деревьев, чтобы открыть вид с балкона и террасы дворца на памятник на батарее Раевского и Спасо-Бородинский монастырь, а также спланированы дорожки и цветочные клумбы. Проводились реставрационные работы и в Бородинском храме, который уже тогда являлся памятником архитектуры, и все работы в ней проводились под контролем членов Московского археологического общества-художника Сергея Дмитриевича Милорадовича и архитектора Ивана Васильевича Рыльского[4].

В рамках торжеств по случаю 100-летия Отечественной войны 1812 года днём 26 августа (7 сентября1912 год на площадке императорского дворца был устроен завтрак для почётных гостей Бородинского праздника, на котором присутствовал император Николай II. По некоторым данным в это время на востоке напротив территории Храма, на правой стороне дороги к деревням Беззубово и Логиново стоял бюст из белого мрамора императору Александру II Освободителю, поставленный крестьянами Бородина и его окрестностей. Тогда же севернее Храма находилось единственное сохранившееся здание старого села Бородино — здание сельской школы Удельного ведомства, которое обеспечивалось из средств императорской семьи, в котором позже разместилась местная администрация[3].

В 1917 году, в связи с устройством лазарета для раненых воинов все ценности из дворца были перенесены в один из кавалерских корпусов. Судя по акту передачи Бородинского имения в ведение Временного правительства от 8 августа 1917 г., все строения ансамбля, включая постройки 1912 г., находились в порядке[4].

После Октябрьской революции в 1918 году Бородинское имение перешло в ведение Управления Московскими Народными дворцами[4][19]. В докладе члена Комиссии Мособлсовета по охране памятников искусства и старины Н. А. Алексеева Бородинский дворец прямо называется музеем: «Дворец, видимо, будет в недалёком времени занят под культурно-просветительные цели»[4]. Однако, через некоторое время, дворец (как не имеющий исторической и художественной ценности) был занятым больницей и аптекой[19].

В 1930 году деревенский храм закрыли и передали артели «Ветеринария»[17], а в 1932 году на Бородинском поле взорвали памятник и склеп с прахом князя Багратиона[9].

Комиссия Наркомпроса, обследовавшая состояние Бородинского поля летом 1937 года сделала вывод: «Бывший дворец представляет собой двухэтажное деревянное здание, построенное к приезду Николая I-го. Никакой исторической и художественной ценности это здание не имеет. В настоящее время в нём расположена аптека и больница». Бородинский храм был в это время обезображен «всевозможными пристройками» и занят «слесарными мастерскими Райпромкомбината». По мнению комиссии, «приведение церкви в первоначальный вид очень затруднительно, требует больших затрат и не имеет смысла»[4].

Великая Отечественная война (1941—1945)

До начала боёв на Можайской линии обороны, в 1941 году бывший Бородинский дворец и кавалерские корпуса использовались под госпиталь[4][19].

Деревня Бородино и Бородинское поле были одним из мест ожесточённых сражений при обороне Москвы во время Великой Отечественной войны. Основные боевые действия в районе деревни развернулись 13 октября 1941 года[5]. Советским войскам противостоял XXXX немецкий корпус, в частности элитная дивизия СС «Райх», наступление которой было задержано на шесть дней[8].

Потерпев поражение Красная армия отступила, однако, часть раненных эвакуировать не смогли. Жители деревни помогали оставшимся раненым бойцам, прятали у себя солдат и офицеров, попавших в окружение. В архивах сохранилось описание следующего случая. В октябре 1941 году в бою под селом Бородино были тяжело ранены лейтенант Денисов и три бойца. Колхозник деревни Беззубово В. Т. Ревков подобрал раненных, перевёз их в дом своей дочери в селе Бородино, где они скрывались и лечились три месяца. Продукты собирались при помощи школьников селения. Когда Красная Армия освободила деревню раненные воины были переданы в госпиталь[21].

После трёх месяцев оккупации Бородино было освобождено 21 января 1942 года[8].

Перед отступлением фашисты сожгли все дома в селе Бородине, включая здание дворца[4][19].

Советский период после Великой Отечественной войны

После войны на оставшихся фундаментах кавалерских корпусов было построено деревянное здание больницы, а место, где стоял дворец, распланировано и засажено деревьями[19].

В послевоенный период председателем Бородинского колхоза был Епифан Яковин, активно боровшийся за снос деревенского храма[17].

Однако в канун 150-летия Отечественной войны 1812 года — в 1961 году, указом правительства РСФСР поле Бородинского сражения было объявлено музеем-заповедником «с включением в него памятных мест, исторических памятников Бородинского поля и Государственного Бородинского военно-исторического музея»[3]. Здание Бородинского храма восстановили под руководством Николая Ивановича Иванова[9][22] и в нём разместился филиал Бородинского военно-исторического музея-заповедника[17].

Современная Россия

В 1989 году прошло первое богослужение в нижнем Сергиевском храме Бородинской церкви[9][20].

21 декабря 2004 года законом «О статусе и границах Можайского муниципального района и вновь образованных в его составе муниципальных образований» было первоначально сформировано муниципальное образование Сельское поселение Бородинское с центром в деревне Бородино[23]. Новая версия этого закона была принята в марте 2005 года[2]. В состав сельского поселения вошли населённые пункты позже упразднённых[24] административно-территориальных единиц Бородинского, Кукаринского и Синичинского сельских округов Можайского района Московской области[2].

По сведениям 2006 год, в селе Бородино проживало 60 человек в 28 дворах[4].

К 200-летию Бородинского сражения началось воссоздание императорский дворцово-паркового ансамбля в селе Бородино. Были построены: дворец, три кавалерских корпуса, столовую залу и кондитерский флигель, а также планируется разбить парк вокруг дворца[19].

Транспорт

Деревня расположена на автомобильной дороге МожайскУваровка; в деревне — повороты на Семёновское к станции Бородино и музею-заповеднику, а также на Беззубово, Троицу и Поминово.

Ближайшая железнодорожная станция — Бородино, расположенная в посёлке Бородино в 4 км к юго-востоку от деревни.

Достопримечательности

В деревне расположена Церковь Смоленской иконы Божией Матери построенная в 16971701 годах окольничими Павлом и Тимофеем Петровичами Савёловыми в стиле московское барокко и первоначально освящённая в 1701 году в честь Рождества Христова.

В селе Бородино также находятся следующие объекты культурного наследия федерального значения: дворец путевой императорский, Бородинский парк, остатки мельничной плотины.

Архелогические изыскания

В 2001 году археологом М. В. Волковой на территории с. Бородино было выявлено селище «Бородино-1» датирующееся XVI—XIX вв., а также локализовано местоположение дворянского усадебного дома второй половины XVIII — начала XIX в[4]. По заданию Бородинского музея-заповедника в 2006 году археологу М. И. Гонян провёл детальное археологическое обследование селища с закладкой девяти шурфов[4]. Были выявлены границы памятника площадью около 3,9 га имеющего неправильную овальную форму, длинной осью ориентировано по линии северо-северо-восток — юго-юго-запад[4]. Селище нарушено современной жилой застройкой с. Бородино и частично разрушено автомобильной дорогой[4]. Уточнена датировка памятника XV—XVII, XVIII—XIX веками[4]. В настоящее время селище «Бородино-1» распоряжением министерства культуры Московской области отнесено к выявленным объектам культурного наследия[4].

В 2007 году при проведении инженерно геологических изысканий были обнаружены фундаменты дворца, кондитерского флигеля и одного из трёх кавалерских корпусов[4].

Бородино в поэзии и песнях

См. также

Напишите отзыв о статье "Бородино (деревня, Можайский район)"

Примечания

  1. [msu-mo.ru/userdata/docs/abc_np_03_08_06.zip Алфавитный перечень населённых пунктов муниципальных районов Московской области] (RTF+ZIP). Развитие местного самоуправления на территории Московской области. Проверено 1 февраля 2013. [www.webcitation.org/64cNVl25K Архивировано из первоисточника 11 января 2012]..
  2. 1 2 3 [www.reforma-mo.ru/userdata/146.doc Закон Московской области от 30 марта 2005 г. № 95/2005-ОЗ «О статусе и границах Можайского муниципального района и вновь образованных в его составе муниципальных образований»] (.doc), [mosobl.elcode.ru/page.aspx?26354] (PDF).
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Бородино // bankgorodov.ru (id=188051).
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 [www.borodino.ru/download.php?file_id=158 Село Бородино как объект культурного наследия] // А. В. Горбунов.
  5. 1 2 3 4 5 [www.spborodinskoe.ru/index.php?area=1&p=static&page=istorspr Бородино…] // Официальный сайт администрации сельского поселения Бородинское.
  6. История формирования и предложения по реконструкции ландшафтов Валуево-Старосельского комплекса / П. С. Анисимов, И. В. Татаренко, В. Н. Котельников, А. В. Николаенко, Т. Е. Андреева //Науч. архив ГБВИМЗ. 1996 и 1997 гг.; излагается по «[www.borodino.ru/download.php?file_id=158 Село Бородино как объект культурного наследия]» // А. В. Горбунов.
  7. [www.borodino.ru/download.php?file_id=351 «РОССИЙСКИЙ МАРАФОН! СЕЛО БОРОДИНО!»] // Александр Горбунов.
  8. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 [www.borodino.ru/download.php?file_id=23 «Здесь, на полях Бородина…»] // А. В. Горбунов.
  9. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [www.mepar.ru/eparhy/temples/?temple=401 Смоленский храм] // Московская епархия.
  10. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 [www.borodino.ru/download.php?file_id=674 История населённых пунктов Бородинского поля в документах] // С. Р. Долгова.
  11. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 [russian-church.ru/viewpage.php?cat=moscow_area&page=448 В честь Смоленской иконы Божией Матери храм. Можайский район, Бородино село.]
  12. 1 2 [www.voskres.ru/history/mojaisk.htm К НИКОЛЕ МОЖАЙСКОМУ. История церквей Можайского благочиния].
  13. Захаров А. В. [zaharov.csu.ru/ZaharovAV_Boyarin_I.A.Musin-Pushkin_Trudy_Ermitazha-vol.78.pdf Боярин и первый сенатор Иван Алексеевич Мусин-Пушкин на службе и в кругу семьи] // Труды Государственного Эрмитажа. — СПб., 2015. — Т. 78. — С. 236.
  14. [www.borodino.ru/download.php?file_id=219 Бородинское поле как уникальная историческая территория"] // Александр Горбунов.
  15. [www.borodino.ru/download.php?file_id=646 Место расположения Главной квартиры М. И. Кутузова на Бородинском поле] // А. В. Горбунов.
  16. Бородино // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  17. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [www.hramy.ru/regions/r50/mojaisky/borodino/smolbor.htm Смоленская церковь, с. Бородино, Можайский район, Московская область] // Храмы России.
  18. 1 2 3 4 [www.borodino.ru/download.php?file_id=587 У истоков формирования Бородинского музея в 30-60-е годы XIX] // М. Ф. Прохоров.
  19. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 [www.borodino.ru/index.php?page=content&DocID=73044 История Бородино] // borodino.ru.
  20. 1 2 [www.mozhaysk.su/?tp=02_0hrams Монастыри и Храмы города Можайска].
  21. [www.borodino.ru/download.php?file_id=409 О деятельности можайских партизан] // И. М. Скачков.
  22. Бородино. Церковь Рождества Христова (Смоленской иконы Божией Матери) // Sobory ru (object=00458).
  23. [mosobl.elcode.ru/page.aspx?23126 Закон Московской области от 21.12.2004 № 181/2004-ОЗ «О статусе и границах Можайского муниципального района и вновь образованных в его составе муниципальных образований»] (первоначальная редакция 2004 года).
  24. Постановлением губернатора Московской области [www.ramgeo.ru/files/docs/resolutions/156_pg.doc от 29 ноября 2006 года № 156-ПГ «Об исключении сельских округов из учётных данных административно-территориальных и территориальных единиц Московской области»]  (.doc) сельские округа были исключёны из учётных данных административно-территориальных и территориальных единиц Московской области в соответствии с Законом Московской области №109/2006-ОЗ «О внесении изменений в Закон Московской области „Об административно-территориальном устройстве Московской области“».

Ссылки

  • [www.spborodinskoe.ru/ Официальный сайт сельского поселения Бородинское].
  • [www.borodino.ru «Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник»].

Отрывок, характеризующий Бородино (деревня, Можайский район)

С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.