Борьба Москвы и Твери

Борьба Москвы и Твери
«Федорчукова рать» 1327г. в миниатюре к «Повести о Сергие Радонежском» из Лицевого летописного свода
Дата	1305—1485
Место	Северо-Восточная Русь, Новгородская республика
Итог	победа Москвы, присоединение Тверского княжества
Противники
• Тверское княжество • Московское княжество
Командующие
• Михаил Ярославич† • Дмитрий Михайлович Грозные Очи† • Александр Михайлович† • Михаил Александрович • Михаил Борисович • Юрий Данилович† • Иван Калита • Дмитрий Донской • Иван III
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Борьба Москвы и Твери — серия конфликтов между Московским и Тверским княжествами с начала XIV по конец XV века. Предмет конфликтов изменялся с течением времени от борьбы за верховную власть в Северо-Восточной Руси, связанной с владением ярлыком на великое княжение Владимирское (который выдавался ханом Золотой Орды), до лишения Тверского княжества независимости (1485).

Стороны

Оба княжества возникли в первой половине XIII века. Московское княжество было уделом владений великого князя Владимирского, куда входили также Нижний Новгород, Кострома, Галич-Мерский, а Тверь — уделом во владениях Переяславль-Залесского князя, куда входил также Дмитров.

После гибели во время монгольского нашествия Юрия Всеволодовича и его потомков, оба княжества соединились под властью Ярослава Всеволодовича. Тверскую династию основал его сын Ярослав Ярославич, московскую — его внук Даниил Александрович (младший сын Александра Невского).

Московское княжество

Первоначально занимало территории в бассейне среднего течения р.Москвы. Верхнее и нижнее течение реки было поставлено под контроль московских князей в последние годы правления Даниила Александровича, в конфликтах соответственно с можайскими князьями (ветвью смоленских; 1303г.) и рязанскими (г.Коломна, 1301г.).

В 1328 году после разгрома Твери ордынцами, москвичами и суздальцами в Москву из Владимира переехал митрополит Киевский и всея Руси.

После двух неудачных осад Москвы литовскими войсками на рубеже 1360-70-х годов и осады Твери московскими и союзными войсками (1375) Москва утвердила своё положение как центра объединения русских земель (наряду с великим княжеством Литовским).

С 1383 года территория великого княжества Владимирского стала наследственной собственностью московских князей, и московские князья стали именоваться «великими». К рубежу XIV/XV веков вся территория Руси фактически оказалась поделена на сферы влияния Москвы и Вильно, что нашло отражение в условиях «вечных миров» 1408 и 1449 годов.

В 1480 году Москва сбросила ордынское иго и стала центром формирующегося Русского государства, присоединив Новгород (1478) и Тверь (1485) и вступив в борьбу за другие русские земли с великим княжеством Литовским.

Тверское княжество

Выгодное экономическое положение столицы княжества на волжском торговом пути при впадении р.Тверцы в р.Волгу, как крайнего пункта Владимиро-Суздальского княжества перед новгородской границей.

В 1294 году тверские князья получили контроль над Кашином после брака Михаила Ярославича с ростовской княжной.

После погрома Твери в 1327 году ордынскими, московскими и суздальскими войсками тверские князья утратили реальные шансы на верховную власть на Руси. Попытка, предпринятая в 1370-е годы при поддержке Литвы и правителя западноволжской Орды Мамая, закончилась неудачей. Великое княжение Владимирское хан признал наследственной собственностью московских князей, но Тверское княжество получило независимость, начав именоваться «великим». Под контроль тверских князей вернулся Кашин, временно в 1370-х годах обосабливавшийся при поддержке Москвы.

В 1485 году Тверь была захвачена московскими войсками.

История

Борьба за великое княжение Владимирское в начале XIV века

См. также: Бортеневская битва

После Дюденевой рати (1293) Михаил Ярославич тверской склонился к союзу с ростовскими и ярославскими князьями, которые во время борьбы за власть между сыновьями Александра Невского (1281—1293) были на стороне Андрея городецкого и волжской Орды против Дмитрия переяславского, поддерживаемого «дунайского улуса» Ногая.

После ликвидации сарайским ханом Тохтой «дунайского улуса» Ногая (1300) на московскую службу перешла часть знати из южнорусских земель, прежде находившихся в сфере влияния Ногая, и из Киева во Владимир переехал митрополит Максим.

Сын Дмитрия переяславского Иван завещал в 1302 году Переяславль-Залесский своему дяде Даниилу московскому, но после занятия великого княжения Михаилом тверским Даниловичам не удалось удержать Переяславль, и он вернулся в состав великого княжения.

После смерти митрополита Максима (1305) Юрий Львович галицкий послал в Константинополь на поставление в галицкие митрополиты Петра, но он был посвящён в общерусские митрополиты. При этом выдвинутая Михаилом тверским кандидатура тверского иерарха Геронтия была отклонена. Пётр, как и его предшественник, избрал своей резиденцией не Киев, а Владимир-на-Клязьме.

Когда по смерти Андрея Александровича в 1304 г. Михаил Ярославич и Юрий Данилович Московский поехали в Орду за ярлыком, тверичи перехватили ехавшего в Кострому Бориса Даниловича, а Ивана Даниловича (будущего Калиту) осадили в Переяславле, но тому удалось отбиться благодаря деблокирующему удару из Москвы. Тверской воевода Акинф, прежде отъехавший от Андрея Александровича в Тверь, погиб. Тверские наместники не были приняты в Новгороде, а Торжок избежал нападения тверичей благодаря своевременному выдвижению новгородских войск на помощь. В 1305 году Михаил вернулся из Орды с ярлыком, пообещав хану выплачивать дань в большем размере, чем пообещал Юрий Московский. Как великого князя Владимирского его именуют Михаил III Ярославич. Также, он получил во владение Новгород. Михаил пошёл на Москву, не добился серьёзных успехов, однако Переяславль вернулся в состав великого княжения.

После убийства Юрием пленённого ещё в 1301 году рязанского князя Константина Романовича (1306) младшие Даниловичи Борис и Александр отъехали из Москвы в Тверь. В 1308 году Михаил осаждал Москву и бился под её стенами, разорил землю, но город взять не смог. В том же году был принят в Новгороде.

В 1311 году на городецком княжении умер бездетным Михаил Андреевич, и Орда санкционировала занятие княжества Даниловичами: в Нижнем Новгороде сел Борис. Старший сын Михаила, 12-летний Дмитрий пошёл на Нижний Новгород, но был остановлен во Владимире митрополитом Петром.

В 1312 году Михаил вывел из Великого Новгорода своих наместников, захватил Торжок и Бежецк и перекрыл подвоз продовольствия в Новгород. Михаил взял с новгородцев 1500 гривен за мир. Но когда после смерти хана Тохты Михаил поехал в Орду к новому хану (Узбеку), в 1314 году новгородцы обратились к Юрию Московскому, и тот прислал своего подручного князя Фёдора Ржевского, который изгнал тверских наместников и повёл новгородское войско на Тверь. Но тверичи вышли на свой берег Волги во главе с княжичем Дмитрием Михайловичем. Оба войска стояли так до морозов и заключили мир. Вскоре Юрий с братом Афанасием приехал в Новгород.

Вернувшись с ханским послом из Орды, Михаил двинулся на Новгород, разбил новгородское войско во главе с Афанасием Даниловичем под Торжком, взял откуп 5000 гривен и заключил мир на условиях 12 000 гривен серебра в 4 срока. Новгородцы поехали в Орду с жалобой на Михаила, но были захвачены тверичами, в 1316 году наместники вновь были изгнаны, Михаил пошёл на Новгород и остановился от него в 50 верстах. Новгородцы собрали войско и приготовились к обороне. Михаилу пришлось отступить, и войско при возвращении, сбившись в пути, понесло большие потери от голода.

В 1317 году Михаил пошёл на Юрия к Костроме, куда тот вернулся из Орды с женой, сестрой хана Узбека Кончакой (в крещении Агафьей), и послом Кавгадыем, и противники какое-то время стояли на двух берегах Волги. Исход стояния был неясным, но Михаил ушёл, а Юрий двинулся через Ростов, Переяславль и Дмитров на Тверь. В 40 верстах от неё в декабре произошла Бортеневская битва, в результате которой в плен к тверскому князю попали Борис Данилович и жена Юрия Кончака. Юрий бежал к новгородцам, привёл их против Михаила, но до сражения на этот раз не дошло.

Попавшая в плен в Бортеневской битве жена Юрия Московского, сестра хана Узбека Кончака, умерла в тверском плену при невыясненных обстоятельствах, что стало предлогом для вызова Михаила в Орду и его убийства там (1318). Этому также очень поспособствовал Московский князь Юрий. Впоследствии Михаил Ярославич был причислен к лику святых.

Когда Юрий Данилович Московский стал великим князем (1319), он собрал с Тверского княжества дань для хана (2000 гривен), но не отправил её в Орду. Сын Михаила, Дмитрий Грозные Очи, обратился к хану с жалобой на Юрия и получил ярлык (1322). Спустя 2 года убил Юрия перед ханом, за что спустя год сам был убит (1326), а великое княжение владимирское передано его брату Александру Михайловичу, который тогда же заключил договор с Новгородом.

Тверское восстание (1327) и Федорчукова рать (1328)

Спустя два года в Твери вспыхнуло восстание против находившегося там двоюродного брата хана Узбека, Чолхана. Его люди были перебиты, а сам он был сожжён в княжеском дворце, который захватил. События 1327 года нашли отражение в Тверском сборнике, Рогожском летописце, а также в устном народном творчестве («Песня о Щелкане Дудентьевиче»). Последовал карательный поход 50-тысячного ордынского войска при поддержке московских и суздальских отрядов. Тверь была разгромлена, Александр Михайлович бежал во Псков и был принят там на княжение(c 1327 по 1337 г.), во Владимире вокняжился Александр Васильевич Суздальский, в Новгороде — Иван Данилович Московский (также в 1328 г. получивший ярлык на великое княжение), а в Твери — Константин Михайлович, женатый на дочери Юрия Московского Софье.

Что касается оценки тверского погрома 1328 года, то большинство исследователей сходятся во мнении, что несмотря на прямую заинтересованность московских князей в этой ордынской акции, инициаторами ордынских набегов выступали не князья, а ханы, и участие москвичей (и суздальцев) в погроме было средством уберечь от удара соответствующие земли.

Позже, когда Александр вернулся в Тверь (в 1337 г. Константин мирно уступил престол старшему брату и удалился в свой Дорогобуж), он был оклеветан Иваном I Калитой и погиб в Орде вместе с сыном Фёдором (1339), Константин снова стал тверским князем, где правил до своей смерти в 1345г. При нём в Москву был вывезен колокол с тверского Спасо-Преображенского собора, а Александровичи получили отцовский удел в западной части княжества: Всеволод — Холм, Михаил — Микулин, младшие их братья, Владимир и Андрей, получили впоследствии Зубцовскую волость (до 1366 г.).

Борьба Москвы и Кашина против Твери и Литвы (1368—1383)

См. также: Литовско-московская война (1368—1372) и Осада Твери (1375)

В 1349 году Михаил Васильевич Кашинский женился на дочери Семёна Гордого, а Ольгерд Гедиминович — на Ульяне Александровне, что предопределило последующие союзы. В 1368 году Михаил Александрович после спора об уделах выгнал Василия Михайловича из Твери. Василий умер, и под предлогом защиты его сына Михаила Дмитрий Московский послал войска в Тверское княжество. Не имея сил для самостоятельного сопротивления, Михаил Александрович уехал за помощью к Ольгерду и стал просить его о защите. Сумев скрытно провести все приготовления к походу, литовский князь двинулся на Москву.

Разгромив на реке Тросне московский сторожевой полк, Ольгерд первый раз осадил Москву. Однако, построенный незадолго до этого белокаменный кремль стал непреодолимым препятствием для литовцев и тверичей, а в западные владения Ольгерда вторглись крестоносцы, и он вынужден был снять осаду спустя 3 дня, подвергнув страшному разорению окрестности и уведя много пленных. По мирному договору, Михаил получил обратно Белый Городок и другие волости покойного двоюродного брата Семёна Константиновича.

Михаил Александрович понимал, что Москва не оставит его в покое в борьбе за старшинство на Руси, поэтому в 1369 году укрепил Тверь деревянной стеной. Он оказался прав. В августе 1370 года Дмитрий вновь объявил ему войну. Михаил снова бежал к Ольгерду, а посланные Дмитрием войска опустошили Тверскую землю. Вскоре в тверские земли с большой ратью явился и сам великий князь, он захватил и пожёг города Зубцов и Микулин, волости и сёла и многих жителей увёл в плен.

В Рождественский пост Ольгерд двинулся к Москве с братом Кейстутом, Михаилом Тверским и Святославом Смоленским. Они безуспешно штурмовали Волоколамск, крепость взять не смогли, но три дня грабили окрестности, после чего двинулись к Москве. 6 декабря 1370 года Ольгерд осадил Москву. Однако через 8 дней предложил мир, узнав, что против него начали собираться серпуховские и рязанские войска. Но Дмитрий согласился только на перемирие до Петрова дня. Ольгерд отступил в Литву. Михаил тоже помирился с Дмитрием и возвратился в Тверь.

Однако весной 1371 года тверской князь отправился в Орду и выхлопотал там ярлык на великое княжение Владимирское. Ордынцы предлагали ему свои войска, чтобы помочь утвердиться во Владимире, но Михаил отказался и возвратился обратно на Русь только с ханским послом Сарыхожей. Однако Дмитрий Московский взял со всех городов присягу не пускать Михаила. Когда Сарыхожа послал звать Дмитрия во Владимир к ярлыку, тот велел передать ему: «К ярлыку не еду, Михаила на княжение Владимирское не пущу; а тебе, послу, путь чист». Отдав ярлык Михаилу, посол отправился из Мологи в Москву, а тверской князь, недовольный поворотом дела, разорил Кострому, Мологу, Углич и Бежецкий Верх. После этого он вернулся в Тверь и отправил в Орду своего сына Ивана.

Туда же отправился и Дмитрий Московский, который сумел убедить темника Мамая оставить великое княжение за ним. Тверскому же князю из Орды было передано послание: «Мы тебе дали великое княжение, давали и войско, чтоб посадить тебя на нем; но ты войска нашего не взял, говорил, что сядешь одною своею силою; так сиди теперь с кем хочешь, а от нас помощи не жди». Сын Михаила Иван задолжал в Орде 10000 рублей, что вдвое превышало размер годовой дани в Орду с владимирского великого княжения. Дмитрий выкупил его и забрал с собой в Москву, где он жил на митрополичьем дворе, пока его не выкупил отец. Войска Дмитрия захватили Бежецк, убив михаилова наместника, и пограбили тверские волости. Михаил стал вновь убеждать Ольгерда двинуть войска на Русь. В 1372 году Михаил вместе с Кейстутом и Андреем Ольгердовичем неудачно подступал под Переславль-Залесский и взял Дмитров (как упоминается, к примеру, в летописи Авраамки под 1372 годом «…взял град Дмитров, а посад и села пожже, а бояр многое множество и людей с женами и детьми сведе в Тферь»), а затем взял Торжок.

Ольгерд вновь пошёл на Москву, но под Любутском вместо битвы произошло заключение мира между Москвой и Литвой (1372), в ознаменование которого Владимир Серпуховской женился на Елене Ольгердовне. Михаил в борьбе против Москвы оказался предоставлен собственным силам.

В 1374 году Михаил принял у себя бежавшего из Москвы сына последнего московского тысяцкого Василия Ивана, вновь получил ярлык и атаковал Торжок и Углич, что вызвало ответный поход почти всех северо-восточных русских князей (а также смоленского) под Тверь. Ольгерд только нанёс удар по беззащитным смоленским землям в качестве реакции на участие пребывавших с ним до этого в союзе смолян в походе против союзных ему тверичей. На этот раз Михаил вынужден был отказаться от претензий на Кашин, признать себя младшим братом московского князя и согласиться участвовать в войнах Московского княжества с Ордой, как в оборонительных, так и наступательных. Однако, об участии тверских войск в Куликовской битве 1380 года сведений нет, за исключением кашинцев и отряда Ивана Холмского.

В 1382 году после смерти князя Василия Михайловича, Кашин был снова присоединен к Твери и Михаил получил от хана Тохтамыша ярлык на великое княжество Тверское. Одновременно великое княжество Владимирское, от которого Тверь таким образом добилась независимости, стало окончательной собственностью московских князей.

Конец независимости Твери (конец XV века)

См. также: Русское государство

Ещё в 1427 году, почти сразу после смерти Василия I (1425), великий князь тверской Борис признал старшинство Витовта, в то время когда и в Москве фактически правила его дочь Софья Витовтовна. В 1453 году, с окончанием борьбы за власть в Москве тверской князь присягнул Москве, отдав свою дочь Марию за Ивана Васильевича — наследника престола (будущего Ивана III). В том же 1454 году тверской князь заключил при посредничестве митрополита Ионы договор с Василием, «которым обещался с детьми своими быть во всём заодно с Москвою».

В 1462 году умер Василий II, и в Москве князем стал Иван III, заключивший договор, в котором подтверждал владетельные права тверского князя. В 1467 году на Руси началась новая эпидемия чумы, и первая жена Ивана, сестра Михаила Борисовича, умерла.

В 1483 году Михаил Борисович овдовел и просил руки внучки Казимира IV. В 1485 году Иван III объявил Михаилу войну. Был подписан мир, ограничивающий прежде всего дипломатическую свободу Михаила. Этот договор был последним договором независимой Твери. Иван III «начал теснить землю и подданных Михаиловых». Тогда князья Андрей Микулинский и Осип Дорогобужский перешли на службу великому князю (первому он дал в кормление Дмитров, второму — Ярославль). Затем к Ивану поехали и многие тверские бояре.

Михаил отправил письмо Казимиру IV, но оно было перехвачено слугами Ивана. Тогда Михаил отправил посольство в Москву в составе Тверского епископа и князя холмского, но их не приняли. Иван велел новгородскому наместнику, боярину Якову Захарьевичу, идти со всеми силами на Тверь, и сам 21 августа 1485 выступил из Москвы с войском и артиллерией во главе с Аристотелем Фиораванти.

8 сентября Иван осадил Тверь и зажёг посад. Через два дня (10 сентября) из Твери бежали почти все князья и бояре. Михаил бежал в Литву, и город сдался. Иван III запретил войску грабить город и окрестности. 15 сентября он въехал в Тверь и в тот же день передал княжение своему сыну Ивану Младому, наследнику престола.

Карамзин Н. М. отмечал, что тверские князья, «будучи врагами Московских, не хотели участвовать в великом подвиге нашего освобождения и тем лишились права на общее сожаление в их бедствии».

Оценка в историографии

Платонов С. Ф. среди причин того, что незначительное Московское княжество могло бороться с сильным Тверским княжеством, отмечает «личные способности первых московских князей, их политическую ловкость и хозяйственность, умение пользоваться обстоятельствами, чего не имели тверские князья, несмотря на одинаковое выгодное положение Тверского княжества и Московского», а среди причин, способствовавших последующему усилению Московского княжества:

1) сочувствие духовенства, выраженное в перемене пребывания митрополии;
2) политическую близорукость татар, которые не могли своевременно заметить опасное для них усиление княжества;
3) отсутствие сильных врагов, так как Новгород не был силен, а в Твери происходили постоянно междоусобия князей;
4) сочувствие бояр и сочувствие населения.

А. А. Горский особо подчёркивает важность такого фактора, как приход на службу к московским князьям большого количества служилых людей из других княжеств, составивших основу мощного московского боярства, а также проводит ту точку зрения, что одной из причин возвышения Москвы (и Северо-Восточной Руси в целом) стало отсутствие общей границы с Литвой вплоть до рубежа XIV/XV веков.

Профессор Греков И. Б. отмечает, что именно выгодное географическое положение Твери на новгородско-литовской границе поначалу способствовала её усилению, а затем и предопределило её падение; кроме того, возвышению Москвы при Иване Калите способствовал не только разгром Твери в 1328 году, но и усиление Литвы в 1320-е годы вплоть до появления впервые в истории представителя литовского княжеского дома в Новгороде, произошедшее практически одновременно с окончательным утверждением Ивана Калиты на великом княжении Владимирском после Александра Васильевича суздальского.

См. также

• Московско-новгородские войны
• Монголо-татарское иго
• Русско-литовские войны

Ссылки

• Черепнин Л. В. [www.e-reading.mobi/book.php?book=1022820 Образование Русского централизованного государства]
• [vk.com/video-38477415_456239022 Тверь - соперник Москвы] Передача из цикла "Час истины" на канале 365 дней ТВ

Отрывок, характеризующий Борьба Москвы и Твери

Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.