Борьба за независимость Латвии

Борьба за независимость Латвии
Основной конфликт: Гражданская война в России
Наступление на Ригу в мае 1919.
Дата	5 декабря 1918 — 11 августа 1920 года
Место	Латвия
Итог	Мирный договор между Советской Россией и Латвийской Республикой 11 августа 1920 года.
Противники
Латвийская ССР РСФСР Прибалтийский ландесвер ЗДА Латвия Эстония Польша Британский флот
Командующие
Иоаким Вацетис Август Корк Рюдигер фон дер Гольц Анатолий Ливен Павел Бермондт-Авалов Оскарс Калпакс Янис Балодис Йоргис Земитанс Харольд Александер Эрнест Пыддер Эдвард Рыдз-Смиглы
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Борьба за независимость Латвии (латыш. Latvijas brīvības cīņas), также Освободительная война Латвии (латыш. Latvijas atbrīvošanas karš) — общее название боевых действий на территории Латвии, начавшихся в конце 1918 года после завершения Первой мировой войны и провозглашения независимости Латвии Народным советом Латвии и закончившихся подписанием Рижского договора между Латвией и РСФСР.

Исколат и поражение Германии в Первой мировой войне

В сентябре 1917 года в оккупированной германскими войсками Риге латышские политические партии сформировали коалицию — Демократический блок (латыш. Demokrātiskais bloks). В начале декабря в Валке латышские национальные организации сформировали Латышский временный национальный совет (латыш. Latviešu Pagaidu nacionālā padome), который 2 декабря 1917 года принял декларацию о самоопределении Латвии.

24 декабря 1917 года (6 января 1918 года) в Валке ЦК СДЛ и Исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и безземельных депутатов Латвии (Исколат) принял декларацию о самоопределении Латвии, в которой говорилось, что:

латышский пролетариат... никогда и нигде не высказывал желания и не проявлял тенденции к отделению от России

Была образована т. н. Республика Исколата, власть которой распространялась на неоккупированную германскими войсками часть Лифляндской губернии и латгальские уезды Витебской губернии. Председателем Исколата был избран Фрицис Розинь.

На своей Второй сессии, прошедшей с 28 по 31 января 1918 года в Петрограде, Латышский временный национальный совет впервые официально выдвинул требование о создании независимого Латвийского государства.

После срыва мирных переговоров с Советской Россией в Брест-Литовске, 18 февраля германские войска начали стремительное наступление по всему фронту, и к 22 февраля заняли всю территорию Латвии. В начале ноября ландтаги провозгласили (при поддержке германского командования Обер-Ост) создание на территории Курляндской, Лифляндской и Эстляндской губерний прогерманского Балтийского герцогства (нем. Vereinigtes Baltisches Herzogtum). Однако это государство так и осталось лишь на бумаге.

В связи с поражением Германии на Западном фронте Первой мировой войны, 11 ноября 1918 года ею было подписано Компьенское перемирие, статья 12 которого предусматривала оставить в Прибалтике оккупационные войска побеждённой в войне Германии, чтобы не допустить в Прибалтике восстановления советской власти. Формально там было написано следующее:

Все немецкие войска, которые оказываются в настоящее время на территориях, которые до войны являлись частью России, должны также будут возвратиться на границы Германии, определенные выше, как только Союзники признают момент наступившим, учитывая внутреннее положение этих территорий

Провозглашение независимости Латвии

После начавшейся в Германии 9 ноября 1918 года революции Германская Империя развалилась и Балтийское герцогство прекратило своё существование. В условиях фактической оккупации немецкими войсками, 17 ноября 1918 года Латышский временный национальный совет и Демократический блок согласились на совместное формирование временного парламента — Народного совета Латвии (латыш. Tautas padome). В нём не были представлены ориентированные на Советскую Россию большевики и прогерманско настроенные буржуазные политики. Председателем стал Янис Чаксте, а пост президента министров Временного правительства Латвии занял Карлис Ульманис. Фактически Народный совет являлся временным парламентом Латвийской Республики и действовал до 30 апреля 1920 года.

18 ноября в Национальном театре (тогда Русском театре) Народный совет Латвии провозгласил независимую и демократическую Латвийскую Республику.

Уже 26 ноября от Германского правительства был получен документ о признании Латвии. Там признавались права Временного Правительства Латвии на всей территории, населённой латышами. А также немецкое цивильное управление официально передавало власть Латвийскому Временному правительству.

Одновременно (18 и 19 ноября) в Риге состоялась подпольная XVII конференция Социал-демократов Латвии (большевиков), участники которой в числе первых задач выдвинули организацию вооружённого восстания, изгнание оккупационных армейских подразделений из республики, свержение Временного правительства Карлиса Ульманиса и установление советской власти в Латвии. Для практического осуществления подготовки к восстанию на конференции был сформирован Военно-революционный комитет Латвии, в подчинении у которого находились боевые дружины. Руководство Латвийским Военревкомом взяли на себя член ЦК СДЛ Янис Шилф (Яунзем) и Янис Зуковский (Теодор).

За короткий промежуток времени во многих городах и населённых пунктах страны были созданы местные ячейки Латвийского ВРК, в том числе 24 ноября был сформирован Рижский Военревком. Наиболее активными его участниками были Фрицис Шнейдерс, Янис Мирамс и Вилюмс Зиле.

Создание Латвийской армии

7 декабря 1918 года правительство Карлиса Ульманиса с целью защиты территории Латвии от наступления Красной Армии заключило с германским уполномоченным в Прибалтике Августом Виннигом соглашение об объявлении вооружённого формирования — Балтийского ландесвера вооружёнными силами Латвийской Республики. В соответствии с соглашением ландесвер должен был состоять из немецких, латышских и русских рот, при этом доля латышей должна была составлять 2/3 (это условие так и не было соблюдено и доля латышей не превышала 1/3). Кроме того из германских добровольцев была образована Железная бригада, в состав которой входили как военнослужащие оккупационных сил в Латвии, так и прибывшие из Германии.

29 декабря правительство Ульманиса заключило отдельный договор с Виннигом о предоставлении добровольцам-иностранцам латвийского гражданства, при условии их участия в боевых действиях по защите Латвийской Республики, сроком не менее четырёх недель. Сотрудничество Временного правительства с оккупационной властью вызвало недовольство латышского населения, значительная часть которого симпатизировала большевикам. Кроме того 30 декабря Народный совет покинули социал-демократы.

Правительство Ульманиса готовилось к ситуации, когда немецкое руководство больше не будет заинтересовано в сотрудничестве и начало формирование независимых от ландесвера военизированных формирований. Так, 5 января 1919 года был организован Латышский отдельный батальон под командованием Оскара Калпака (Колпака). 31 марта на территории современной Южной Эстонии была сформирована Северолатвийская бригада, поначалу насчитывавшая около 2000 солдат и офицеров. Возглавлял Северолатвийскую бригаду полковник Йоргис Земитанс.

Советское наступление и образование Латвийской Социалистической Советской Республики

В ноябре 1918 г. немецкие войска начали планомерный отвод своих войск с оккупированных ранее территорий, однако он был несколько замедлен из-за директивы верховного командования Антанты. По совместному соглашению с германским командованием, Красная Армия начала продвижение своих войск на запад по всему Западному фронту РСФСР, находясь в 10 — 15 километрах от отступающих немецких частей.

29 ноября 1918 года главнокомандующий Красной Армии И. И. Вацетис получил приказ председателя СНК РСФСР В. И. Ленина «оказать поддержку в установлении советской власти на оккупированных Германией территориях». Ещё до отправки этой телеграммы 13 ноября состоялось внеочередное заседание Военно-революционного совета РСФСР, на котором было принято решение незамедлительно начать оказывать поддержку балтийским большевистским вооружённым формированиям, сражавшимся за установление советской власти в бывших балтийских губерниях, занятых кайзеровской армией и успевших выйти из состава Российской Империи. Согласно этому решению в середине ноября войсковые подразделения Западного оборонительного округа были сведены в Западную армию. Далее, осознавая численное и техническое превосходство германских вооружённых формирований, оставленных в Латвии, реввоенсовет РСФСР направил в республику в распоряжение Седьмой и Западной армий отдельные литовские, латышские и эстонские советские армейские подразделения, сражавшиеся до этого на других участках советского фронта.

4 декабря ЦК СДЛ совместно с представителями Совета рабочих депутатов Риги, Валки и Лиепаи сформировал временное правительство Советской Латвии. Его председателем был избран Пётр Стучка, а заместителями стали Карл Данишевский и Р. Я. Эндруп. Членами советского правительства были избраны Я. Шилф, А. Ю. Берце (Арайс), К. Я. Петерсон, Янис Ленцман и ещё двое депутатов из Центрального Комитета СДЛ.

9 декабря войсками Красной Армии был занят Даугавпилс, 10-го Алуксне, 18-го Валка. 22 декабря правительство Советской России издало декрет о признании независимости Советской Латвии.

23 декабря были заняты Валмиера и Цесис, а 30 декабря — Сигулда. После непродолжительных боёв с Железной бригадой и подразделениями ландесвера у Инчукалнса, 3-4 января 1919 года 1-й, 4-й и 6-й полки красных стрелков вступили в Ригу.

После занятия Риги и провозглашения Советской Латвии была создана Армия Советской Латвии, её основу составили подразделения красных латышских стрелков. Был организован призыв в армию: в результате численность личного состава была увеличена вдвое, составив 45 тысяч человек. В здании рижской Николаевской гимназии была открыта школа красных командиров.

С 13 по 15 января в Риге состоялся I съезд Советов рабочих, безземельных и стрелковых депутатов объединённой Латвии, который провозгласил в Латвии советскую власть и принял конституцию ССРЛ. Съезд также утвердил правительство Советской Латвии во главе с Петром Стучкой.

К началу февраля 1919 года Армии Советской Латвии удалось занять большую часть территории Латвии, за исключением небольшой области вокруг портового города Лиепаи, которая оставалась под контролем временного правительства Латвии, возглавляемого Карлисом Улманисом. Обороняли плацдарм немецкие подразделения, на тот момент ещё считавшиеся вооружёнными силами Латвийской Республики, совместно с отдельным латышским батальоном.

Действия сторон конфликта в первой половине 1919 года

Переворот 16 апреля, правительство Ниедры

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

16 апреля 1919 года в Лиепае немецкие отряды отказались помогать правительству Ульманиса, которое обвиняли в сотрудничестве с АнтантойК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) и считали антигерманским. Через несколько дней свергнутое временное правительство Ульманиса переехало на пароход «Саратов», прибывший специально из Таллинa и стоявший в Лиепайском порту под охраной английских военных. Под охраной британских и французских военных кораблей судно вышло на рейд и около двух месяцев провело в море.

26 апреля 1919 года командование ландесвера назначило премьер-министром Латвии лютеранского пастора Андриевса Ниедру, латыша по национальности, получившего известность благодаря своим острым выступлениям на страницах латышских газет. Официальной датой вступления правительства Ниедры в полномочия считается 10 мая 1919 года.

Таким образом, с апреля по июнь в Латвии было три правительства: правительство Ульманиса, которое, находясь в море, не могло серьёзно влиять на ход событий, так как ему подчинялась лишь созданная в Южной Эстонии под патронажем Эстонской армии Северо-латвийская бригада, прогерманское правительство Ниедры и советское правительство Стучки.

После того, как 22 мая 1919 года ландесвер, Железная дивизия, состоявшая из прибывших из Германии добровольцев, и белогвардейские формирования под командованием князя Ливена заняли Ригу, правительство Ниедры переехало в латвийскую столицу. После захвата Риги немецкое военное и политическое руководство получило возможность создать в Латвии политический режим германской ориентации, и обратило оружие против латышских национальных вооружённых формирований и поддерживающей их Эстонской армии.

Контратака сил Латвийской Републики

Правительство Ниедры прекратило свою деятельность 26 июня 1919 года, после того, как 23 июня эстонская армия и воевавшие в её составе латышские полки Северо-латвийской бригады разбили под Цесисом отряды ландесвера и Железной дивизии. Ниедра был вынужден бежать из Латвии и 8 июля временное правительство Ульманиса вернулось в Ригу.

Цесиская битва

27 июня 1919 года временное правительство Ульманиса вернулось на берег в Лиепае и на следующий день возобновило работу в обычном режиме.

2 июля в результате прорыва линии обороны Риги Эстонской армией во главе с Й. Лайдонером и латышскими полками командование ландесвера и Железной дивизии согласилось на перемирие, предложенное представителями Антанты и вступившее в силу 3 июля. После этого, согласно условиям перемирия, к 5 июля 1919 года последние части Железной дивизии покинули Ригу, а подразделения ландесвера были включены в состав Латвийской армии.

8 июля на пароходе «Саратов» временное правительство Ульманиса вернулось в Ригу.

Наступление Западной добровольческой армии

В сентябре 1919 года бывший командующий германским корпусом в Латвии граф Рюдигер фон дер Гольц при поддержке руководства германского рейхсвера организовал в германских лагерях для военнопленных вербовку и переправку в Латвию военнопленных солдат и офицеров русской армии, которые вошли в состав добровольческой Западной армии под командованием полковника Павла Бермондт-Авалова. В состав Западной армии были также включены подразделения формально ликвидированного германского корпуса фон дер Гольца и остававшиеся в Латвии отряды белых (корпус имени графа Келлера и др.) — к концу сентября в армии числилось 51—52 тыс. человек. 20 сентября Бермондт-Авалов объявил о принятии на себя всей полноты власти в Прибалтике и отказался подчиняться командующему войсками Белых армий на Северо-Западе России генералу Н. Юденичу.

В первых числах октября 1919 года войска Бермондта-Авалова начали наступление на Ригу. Латышские части сдержали их натиск вдоль Западной Двины (Даугавы) и к 11 ноября при содействии флота Антанты и эстонской армии отбросили бермонтовцев от Риги. К концу ноября территория Латвии была полностью от них освобождена. Бермондт-Авалов эмигрировал в Германию.

Советское отступление в Латгалию и окончание войны

После падения Риги советские войска отступили в Латгалию. Резиденцией советского правительства Стучки с 11 июня 1919 г. стал город Резекне. Вскоре армия ЛССР была реорганизована в 15-ю армию РККА. В июле её командующим был назначен Август Корк. В её состав кроме дивизии красных стрелков были включены три дивизии, сформированные на территории РСФСР (4-я, 10-я, 11-я) и эстонская советская бригада.

В январе 1920 года при поддержке польских войск армия Латвийской Республики заняла всю территорию Латвии. 13 января правительство Стучки объявило о прекращении своей деятельности, а 30 января в Москве Латвийская Республика и РСФСР заключили перемирие.

Несмотря на объявленное перемирие, части 1-й Курляндской и 2-й Лифляндской латвийских дивизий продолжали вести глубокую разведку и набеги против частей 48-й дивизии РККА, дислоцированной в районе Дриссы. В мае 1920 года продолжался захват советских пленных и вооружения, в том числе были захвачены четыре артиллерийских орудия. Только после начала наступления красных войск Западного фронта РСФСР против поляков, 7 июля 1920 года латвийскими частями стал соблюдаться нейтралитет.

11 августа 1920 года правительство Латвии подписало договор о мире с РСФСР, по которому Советское правительство

...признаёт безоговорочно независимость, самостоятельность и суверенность Латвийского Государства и отказывается добровольно и на вечные времена от всяких суверенных прав кои принадлежали России в отношении к латвийскому народу и земле...

26 января 1921 года страны-победители в Первой мировой войне (Антанта) официально признали независимость Латвийской Республики.

22 сентября 1921 года Латвия и две другие прибалтийские страны были признаны Лигой Наций.

Красный и белый террор

Красный террор

В отличие от Советской России, в Латвийской Социалистической Советской Республике не была создана Чрезвычайная комиссия. Функции ВЧК выполняли Революционные трибуналы, следственные комиссии и политотделы уездных исполкомов. Так как для всех действительных и мнимых врагов советской власти мест в тюрьмах не хватало, решением Реввоенсовета республики от 24 февраля были сооружены три концентрационных лагеря (позже был открыт ещё один). Латвийский историк Виестур Спруде общее количество заключённых в тюрьмах и концлагерях Советской Латвии оценивает в 18 000 человек.

Заключение в концентрационный лагерь не всегда спасало от казни: в лагерях проводились расстрелы заключённых. В одном только Валмиерском концлагере было казнено около 300 человек.

Общее количество жертв красного террора в Латвии оценивается примерно в 5 000 человек. Сильнее всех пострадало немецкое меньшинство, а также духовенство. Идеология большевизма считала немцев угнетателями народа: под лозунгами «Смерть немцам!» и «Смерть предателям!», красные латышские стрелки мстили «ненавистным баронам», выполняя призыв Стучки — «уничтожать 100 немцев за каждого убитого большевика»

Считается, что красный террор был одним (помимо голода и хозяйственной разрухи) из факторов, определивших потерю доверия населения Латвии к правительству Стучки.

Белый террор

В ходе наступления в феврале-мае 1919 года Ландесвер и Железная дивизия широко применяли внесудебные расстрелы всех, кого можно было обвинить в симпатиях к большевикам. Так после взятия Кулдиги в ночь с 12 на 13 февраля, в течение нескольких дней было расстреляно 136 гражданских. В Вентспилсе убили около 200 человек, среди которых были даже чиновники Временного правительства. 18 марта Ландесвер занял Елгаву и, мстя за расправы большевиков против елгавских немцев, расстреляли около 500 человек, в их числе были и красные стрелки из застрявшего в Елгаве санитарного поезда.

Число жертв белого террора, развернувшегося после взятия Риги 22 мая, точно не установлено: историки оценивают их количество от двух до 4,5 тысяч. Террор ослабился только после вмешательства руководителя английской миссии майора Кинена.

Историк Рихард Трейс отмечает, что военнослужащие армии Бермондта-Авалова часто садистски убивали пленённых солдат латвийской армии. Так после неудачной атаки 15 октября в Задвинье пленённому лейтенанту Фихтенбергу выкололи глаза и отрезали язык, замучив до смерти.

На территориях, контролируемых силами Временного правительства Ульманиса, также действовали военно-полевые суды. Широкую огласку получил приговор военно-полевого суда Валмиерской комендатуры, по которому 21 декабря 1919 года были казнены 11 местных комсомольцев, обвинённых в подготовке вооружённого мятежа. В числе осуждённых было шесть девушек.

Репрессии по отношению к латвийским большевикам-подпольщикам

После ухода из страны красных стрелков, некоторая часть борцов-коммунистов осталась в Латвии и ушла в «подполье». Эта группа подверглась репрессиям и террору со стороны латвийской политической полиции. В ночь на 11 июня 1921 года, по приговору латвийского военно-полевого суда в рижской тюрьме были расстреляны: А. Берце (Арайс), секретарь компартии Латвии Я. Шильф, Ф. Бергман, О. Эглит, Э. Куммерман, Ж. Легздинь, В. Лидумс, Г. Миеркалнс. Многие другие члены организации были арестованы и посажены в тюрьмы. Эти события вызвали возмущение у части рабочего населения. Так 6 июля 1921 года в Риге был организован большой митинг протеста.

См. также

• История Латвии
• Латвийская Социалистическая Советская Республика
• Освободительная война (Эстония)
• Балтийское герцогство
• Прибалтийский ландесвер
• Ниедра, Андриевс
• Стражи Риги (фильм)
• Бои за Двинск
• Эстонская освободительная война
• Советско-литовская война

Ссылки

• [www.latlat.sitecity.ru/stext_0510223939.phtml Латвия в XX веке в контексте европейской истории] — статья Айварса Странги в журнале «Вестник Европы» № 2 за 2001 год (раздел ФИЛОСОФИЯ. ПОЛИТИКА)

Литература

• Дыдоров К. И. Освобождение Риги от большевиков 22 мая 1919 года. // [www.archive.org/details/sluzhbasviaziliv00live Служба связи ливенцев и северо-западников] № 3. Стр. 22.
• д. и. н. Волков, С. В. Белая борьба на Северо-Западе России / Сапожников С. А.. — 1-е изд. — Москва: ЗАО Центрополиграф, 2003. — С. 687. — 348 с. — (Россия забытая и неизвестная. Белое движение.). — 3000 экз. — ISBN 5-9524-0201-1.
• Hannes Valter. Ausalt ja avameelselt Landeswehri sõjast, Võnnu lahingust, Riia operatsioonist. — Tallinn: Perioodika, 1989. (Ханнес Валтер. Серия «Честно и откровенно». О Войне с Ландесвером, о Выннуской битве и о Рижской операции. Таллин, издательство «Периодика», 1989), 64 с., ISBN 5-7979-0275-3  (эст.)
• История Латвии: ХХ век. — Рига: Jumava, 2005. — С. 108—140. — 475 с. — ISBN 9984-05-866-2. ([egil-belshevic.livejournal.com/615533.html ссылки на главы])
• Смирин Г. [www.it-n.ru/Attachment.aspx?Id=6960 Основные факты истории Латвии]. — 2-е изд. — Рига: SI, 1999. — 141 с. — ISBN 9984–630–36–6.

Отрывок, характеризующий Борьба за независимость Латвии

Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.