Борьба самбо на летней Спартакиаде народов СССР 1975

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

XXIX-й Чемпионат СССР по самбо проходил в Тбилиси с 4 по 6 июля 1975 года в рамках летней Спартакиады народов СССР. В соревнованиях участвовало 156 спортсменов.



Медалисты

Весовая категория Золото Серебро Бронза
Наилегчайший вес
(до 48 кг)
Б. Акилов
«Буревестник» (Самарканд)
В. Карженевский
Вооружённые Силы (Таллин)
А. Жуланов
«Урожай» (Минск)
Легчайший вес
(до 52 кг)
Иосиф Магалашвили
«Динамо» (Тбилиси)
В. Дмитриев
Вооружённые Силы (Тула)
Г. Георгадзе
«Ашхатанк» (Абовян)
Полулёгкий вес
(до 57 кг)
Владимир Кюллёнен
Вооружённые Силы (Ленинград)
А. Сонгайла
Вооружённые Силы (Литовская ССР)
Н. Сулейманов
Вооружённые Силы (Киев)
Лёгкий вес
(до 62 кг)
Михаил Юнак
«Динамо» (Львов)
Зяки Умяров
«Труд» (Дзержинск)
Е. Подолякин
Вооружённые Силы (Узбекская ССР)
1-й полусредний вес
(до 68 кг)
Арамбий Хапай
Вооружённые Силы (Майкоп)
Э. Техов
«Динамо» (Каунас)
А. Колпаков
Вооружённые Силы (Кишинёв)
2-й полусредний вес
(до 74 кг)
Сабир Курбанов
«Динамо» (Бухара)
В. Быченок
Вооружённые Силы (Киев)
А. Окропиридзе
Вооружённые Силы (Тбилиси)
1-й средний вес
(до 82 кг)
Чесловас Езерскас
Вооружённые Силы (Каунас)
Гумер Костоков
Вооружённые Силы (Майкоп)
В. Пушница
«Динамо» (Алма-Ата)
2-й средний вес
(до 90 кг)
Александр Пушница
«Динамо» (Омск)
В. Соловьёв
«Динамо» (Ленинград)
Валерий Кардаполов
Вооружённые Силы (Минск)
Полутяжёлый вес
(до 100 кг)
Саидмумин Рахимов
«Хосилот» (Душанбе)
А. Жулопас
«Динамо» (Паневежис)
В. Дутов
Вооружённые Силы (Майкоп)
Тяжёлый вес
(свыше 100 кг)
Виталий Кузнецов
Вооружённые Силы (Москва)
Владимир Кливоденко
«Динамо» (Волгоград)
Р. Одишелидзе
Вооружённые Силы (Тбилиси)

Напишите отзыв о статье "Борьба самбо на летней Спартакиаде народов СССР 1975"

Литература

Отрывок, характеризующий Борьба самбо на летней Спартакиаде народов СССР 1975

– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.