Боснийская церковь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Босни́йская церковь (сербохорв. Crkva bosanska / Црква босанска) — самостоятельная церковная организация в средневековой Боснии.

Появилась в конце XII века, окончательно сформировалась в середине XIII века, прекратив существование с завоеванием Боснии турками в XV веке. Учение церкви было близко к богомильству[1]. С течением времени отошла от первоначального богомильства[2]. Действовала по всей Боснии, осознавала себя как «боснийская церковь»[3]. При этом в переписке римских пап, связанной с боснийскими еретиками, «боснийская церковь» никогда не упоминалась[4].





История

Предпосылки

Первой известной церковной организацией, действовавшей на территории Боснии с конца XI века, была католическая Барская архиепископия. Позднее Босния непродолжительное время находилась под управлением Сплитской митрополии. При этом Босния в тот период могла находиться и под восточнохристианским влиянием[5]. В конце XII века боснийский бан Кулин чтобы ослабить влияние хорвато-венгерского духовенства перешёл под управление Дубровницкой архиепископии. В это время в Боснии объявились первые еретики, пришедшие из Далмации. Католическая церковь подозревала их в причастности к патаренству, Кулин был обвинён в пособничестве. В 1203 году посланный в Боснию папский легат взял письменное обязательство со стороны Кулина, боснийского духовенства и дубровницкого архидьякона следовать католицизму. В 1220 году православные приходы на территории Боснии были оформлены в Дабарскую епархию Святым Саввой. В 1232 году для упрочения учения католической церкви местного епископа заменили иностранцем, который был вынужден уехать в Славонию в 1239 году. На борьбу с ересью в Боснию прибыли доминиканцы, а в XIV веке и францисканцы[6].

История церкви

В оппозиции католицизму возникла боснийская церковь, представители которой называли себя «добрыми людьми», «добрыми босняками». Отсутствие земельной собственности у церкви способствовало могуществу светской знати: это отличало Боснию от Сербии, где церковь была крупнейшим земельным феодалом и являлась опорой королей в централизации государства. Вместе с тем, в Боснии существовали земельные владения католической церкви. Боснийская церковь отстаивала самостоятельность Боснии от венгерских королей. Католическая церковь руками вооружённых венгерских феодалов организовывала многократные крестовые походы (с 1234 года по XIV век) против боснийской ереси, отправляла в Боснию инквизиторов[7].

И католическая, и православная церкви предали анафеме боснийскую церковь[8]. Сербский синодик православия называл приверженцев этой церкви «злыми еретиками, проклятыми бабунами»[9]. При этом Римская курия и духовенство Хорватии и Далмации называли боснийских еретиков «патаренами», как и в Ломбардии[2]. Еретики во время крестовых походов становились источником пополнения боснийской работорговли. Так, после крестового похода 1248 года в рабство было уведено несколько тысяч еретиков, которые были впоследствии проданы на европейских рынках[10].

Боснийская церковь оставалась в стране господствующей с середины XIII до во второй половине XV века, когда Босния была завоёвана турками[11]. Приверженцы церкви, накануне завоевания Боснии турками, в 1459—1460 годах были принудительно обращены в католичество, а сама церковь фактически уничтожена Римской курией[12].

Иерархия и учение

См. также статью Список дедов Боснийской церкви[sr] Церковь возглавлял «дед» (епископ). «Баталово Евангелие[bs]» 1393 года содержит имена, которые исследователь А. В. Соловьёв интерпретировал как список дедов боснийской церкви[13]. Ниже деда иерархически располагались «гости». Основу церкви составляли «крестьяне» — патаренские монахи, которые жили общинами и придерживались аскетического образа жизни. Возможно, церковь подражала апостольской иерархии (гостям, стройникам и старцам соответствовали пресвитер, диакон, анагност)[2]. Совет деда состоял из 12 стройников. Духовенство проживало в монастырях (серб. хижа), возглавляемых гостем. Монастыри существовали в центральной Боснии и рядом расположенных районах, однако в Боснии они до сих пор не найдены. Эта организация не являлась государственной церковью средневековой Боснии[14]. Остальные приверженцы могли заводить семью и уклоняться от постов, их обязанностью было участие в церковных молитвах.

Богослужение церкви, лишённое обрядности, напоминало богослужение богомилов, но, в отличие от последних, патарены Боснии отмечали христианские праздники, почитали святых, совершали молитвы об умерших. Богослужение, в отличие от католической церкви, осуществлялось на славянском языке. Церковь состояла из местных священнослужителей, не имела земельных владений со своими крестьянами, не взимала десятину. Приверженцами боснийской церкви были как крестьяне, так и знать с боснийскими банами[комм. 2]. Короли Боснии, будучи католиками, не отрекались от боснийской церкви[15]. Так например, бан Степан Котроманич (ум. 1353), исповедуя католицизм, имел хорошие отношения с последователями боснийской церкви[16].

Как отмечал современник, семья боснийских богомилов по фамилии Хележ, проживавшая в горной деревушке Дубочаны[en] в Герцеговине и в 1867 году перешедшая в ислам[17], была «последним приверженцем богомильского безумия»[комм. 3].

Рукописи

От литературы, созданной боснийской церковью, уцелели три сборника, четыре книги Апостолов и 13 четвероевангелий. Все рукописи боснийской церкви, за исключением Чайничского евангелия, хранятся за пределами Боснии: в России, Сербии, Ватикане, Италии, Хорватии, Македонии, Словении и Ирландии. Среди них — фрагмент старейшего евангелия XIII века. Глаголические фрагменты апостолов Михановича[sr] и Гршковича[hr], относящиеся к концу XII века. Сплитский фрагмент миссала, относящийся к XIII веку. Монтепрандонский фрагмент трактата против боснийской ереси. Ряд евангелий сохранились благодаря тому, что были приспособлены к богослужению Сербской православной церкви, среди них Дивошево[sr], Вруточское, Никольское, Припковичево и Копитарево евангелия. Среди исчезнувших рукописей: Белградское и Даничичево третьи евангелия, сгоревшие с Национальной библиотекой во время бомбардировок Белграда в 1941 году; утрачено и Сречковичево евангелие. Из сохранившихся сборников — «Хвалов сборник[en]» 1404 года и Венецианский сборник, содержащие книги Нового завета, включая апокрифы, и Десять заповедей[18].

Среди прочих рукописей: завещание гостя Радина 1466 года, «Баталово Евангелие[bs]» 1393 года, рукопись Радослава, письмо деда 1404 года, рассказывающее о споре между Павлом Клешичем и королём. Некоторые из евангелий богато иллюстрированы. К зарубежным источникам, описывающим боснийскую ересь, относятся папские документы после 1440 года[14].

Вопрос о происхождении и характере церкви

Природа боснийской церкви является предметом споров в научной литературе; большинство историков сходятся во мнении, что учение боснийской церкви является еретическим и принадлежит к патаренству (История Югославии, 1963). Югославские историки В. Глушац и Б. Петранович считали боснийскую церковь изначально православной, и впоследствии испорченной еретическим учением. Я. Шидак считал её изначально католической, сохранившей кирилло-мефодиевские истоки. В этом случае боснийская церковь рассматривается как первая в истории Европы протестантская церковь[14]. Преобладает точка зрения историков Ф. Рачки и А. Соловьева, согласно которой боснийская церковь изначально была еретической (богомильской)[19].

«Богомильская концепция»

В исторической науке существует представление, известное как «Богомильская концепция», о связи богомильства с последующей исламизацией Боснии и Герцеговины после завоевания её турками в XV веке. При этом утверждается, что богомильство, отличное от сербского православия и хорватского католицизма, подготовило почву для добровольного принятия ислама населением страны[20]. Эта концепция богомильского происхождения исламизации Боснии и Герцеговины долгое время была доминирующей в литературе[21][комм. 4], подвергалась критике историками социалистической Югославии — Г. Чубриловичем и Я. Шидакой[22].

До образования Югославии в 1918 году в оккупированной (с 1878 года), а позднее и аннексированной Боснии и Герцеговине предпринималась попытка построения «боснийской нации» на основе мусульманской части населения[комм. 5]. При этом мусульмане провозглашались наследниками средневековой богомильской традиции[23].

Напишите отзыв о статье "Боснийская церковь"

Примечания

Комментарии
  1. См. Njavro, Mato. Herzegovina: History, Culture, Art, Tourism, Scenery. — Privredni vjesnik, 1985. — С. 62.
    По утверждению боснийского писателя и публициста Шевко Кадрича (ум. 2014), Л. Дрляча завещал написать на своей могиле: «Здесь лежит последний боснийский богомил», см. Kadrić, Ševko. Bošnjaštvo na vjetrometini. — 1997. — С. 20.
  2. Последним правителем Боснии, исповедовавшим богомильство, был Степан Остоя, см. Juergensmeyer, Mark и др. Encyclopedia of Global Religion. — 2012. — С. 153. — ISBN 978-0-7619-2729-7..
  3. В оригинале на сербо-хорватском языке: У Дубочанима је породица Хележ, пре немного година, примила ислам, која је била последња следбеница богомилског безумља. См.: Godišnjak. — Društvo istoričara Bosne i Hercegovine, 1949. — Т. 1. — С. 74.
  4. В период Второй мировой войны, когда Босния и Герцеговина была вновь оккупирована немецкими войсками, представители боснийских мусульман утверждали: «Мы, босняки, по расе и крови не славяне, мы готского происхождения, которое нас связывает с немецким народом». См.: Романенко, С. А. Между «Пролетарским интернационализмом» и «Славянским братством»: российско-югославские отношения в контексте этнополитических конфликтов в Средней Европе (начало ХХ века — 1991 год). — Новое литературное обозрение, 2011. — С. 296..
  5. Так, русский исследователь Боснии А. Н. Харузин в своей монографии «Босния и Герцеговина. Очерки оккупационной провинции Австро-Венгрии» в (1901) отмечал, что австро-венгерские авторы высказывали убеждение, что до прихода турок в страну, в ней совсем не было православного населения, а босняки-герцеговинцы будто бы были либо богомилами, либо католиками. См. Харузин, А. Н. [books.google.ru/books?id=63DsBQAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Босния и Герцеговина. Очерки оккупационной провинции Австро-Венгрии]. — Санкт-Петербург, 1901. — С. 242—243.
Источники
  1. Гладкий, Виталий. Славянский мир : I—XVI века: энциклопедический словарь. — Центрполиграф, 2001. — С. 68.
  2. 1 2 3 Аверинцев, С. С. Христианство: энциклопедический словарь в 3 томах. — Большая Российская Энциклопедия, 1993. — С. 273.
  3. Акимова, О. А. Этническое самосознание славян в XV столетии. — Наука, 1995. — С. 189.
  4. Акимова, О. А. Этническое самосознание славян в XV столетии. — Наука, 1995. — С. 180.
  5. Славяне и их соседи. — М.: Институт, 1999. — Т. 7. — С. 19.
  6. История Югославии, 1963, pp. 124—125.
  7. История Югославии, 1963, pp. 124—126, 129.
  8. Марцэлей, С. В. Славянские культуры и мировой культурный процесс. — Наука и техника, 1985. — С. 104.
  9. Славяне и их соседи. — М.: Институт, 1999. — Т. 7. — С. 17.
  10. Halilović, Smajo. [muzejibtuzla.podkonac.org/wp-content/uploads/sites/7/2014/10/06-2002-Mr-Smajlo-Halilovi%C4%87-TRGOVINA-ROBLJEM-U-SREDNJEVJEKOVNOJ-BOSNI-S-OSVRTM-NA-USORU.pdf Trgovina robljem u srednjovjekovnoj Bosni s osvrtom na Usoru]. — С. 39.
  11. История Югославии, 1963, pp. 125.
  12. Орешкова, С. Ф. Османская империя: государственная власть и социально-политическая структура. — Наука, 1990. — С. 169.
  13. Rad Jugoslavenske akademije znanosti i umjetnosti. — Jugoslavenska akademija zanosti i umjetnosti, 1949. — Т. 270. — С. 142.
  14. 1 2 3 Antwerp Fine, John Van. Балканы в позднем средневековье // [books.google.ru/books?id=LvVbRrH1QBgC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false The Late Medieval Balkans: A Critical Survey from the Late Twelfth Century to the Ottoman Conquest]. — University of Michigan Press, 1994. — С. 481—487. — 683 с. (англ.)
  15. Акимова, О. А. Этническое самосознание славян в XV столетии. — М.: Наука, 1995. — С. 182.
  16. История Югославии, 1963, pp. 126.
  17. Mitrinović, Čedomil. Naši Muslimani: Studija za orientaciju pitanja Bosansko-hercegovačkih Muslimana. — Društvo, 1926. — С. 17. (серб.)
  18. Nazor, Anica. Rukopisi Crkve bosanske // = Fenomen krstjani u srednjovjekovnoj Bosni i Humu. — Сараево, Загреб, 2005. — С. 539. — ISBN 9985–9642–5-2.
  19. Под ред. Жукова, Е. М. Советская историческая энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1973—1982.
  20. Космач, В. А. Беларусь и Европа: взаимодействие культур. История, уроки, опыт, современность. — Витебск: Изд-во Витебского гос. университета им. П. М. Машерова, 2000. — С. 248.
  21. Литаврин, Г. Г. Человек на Балканах в эпоху кризисов и этнополитических столкновений XX в. — Алетейя, 2000. — С. 207.
  22. Чуркина, И. С. Роль религии в формировании южнославянских наций. — Эдиториал УРСС, 1999. — С. 115.
  23. Гуськова, Е. Ю. Югославский кризис и Россия: документы, факты, комментарии, 1990—1993. — Поир, 1993. — С. 24.

Литература

  • Боснийская церковь — статья из Советской исторической энциклопедии — М., 1973—1982.
  • Бромлей, Ю. В. и др. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1963_Istorija_Jugoslavii-1.pdf История Югославии]. — М.: Издательство АН СССР, 1963. — Т. I.
  • Шидак, Ярослав. [www.historiografija.hr/hz/1974/HZ_27-28_7_SIDAK.pdf Проблема еретической «Боснийской церкви» в новейшей историографии (1962—1975)] = Problem heretičke «Crkve bosanske» u najnovijoj historiografiji (1962—1975). — Savez povijesnih društava Hrvatske, 1976. (хорв.)
  • Antwerp Fine, John Van. Боснийская церковь: новая интерпретация. Изучение Боснийской церкви и её места в государстве и обществе с XIII до XV века = The Bosnian Church: a New Interpretation : a Study of the Bosnian Church and Its Place in State and Society from the 13th to the 15th Centuries. — East European Quarterly, 1975. — 447 с. (англ.)
  • Соловьёв, А. В. Религиозные учения боснийской церкви. — 1949.
  • Соловьёв, А. В. Исчезновение богомильства и исламизация Боснии. — 1949.

Ссылки

  • [www.hercegbosna.org/slike_upload/20091120/herceg_bosna200911201618410.jpg Карта территориальной организации католической церкви в Боснии и Хорватии в Средние века]
  • [www.dodaj.rs/f/0/F7/3clT1ahC/karta-steci.gif Карта распространения богомильских надгробий (стечков) в Боснии и Герцеговине и прилегающих странах]

Отрывок, характеризующий Боснийская церковь

– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.