Босоногий Гэн
| Босоногий Гэн
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;"> </td></tr>
<tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: #ccf;">Манга «Босоногий Гэн»</th></tr><tr><th style="">Автор</th><td class="" style=""> Кэйдзи Накадзава </td></tr><tr><th style="">Издатель</th><td class="" style=""> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: #ccf;">Анимационный фильм <tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: #ccf;">Анимационный фильм <tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: #ccf;">Игровой фильм <tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: #ccf;">Игровой фильм <tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: #ccf;">Игровой фильм <tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: #ccf;">Игровой фильм </table> «Босоногий Гэн» (яп. はだしのゲン Хадаси но Гэн) — манга Кэйдзи Накадзавы (14 марта 1939 — 19 декабря 2012), выпускавшаяся в 1973—74 годах и повествовавшая о жизни 6-летнего мальчика Гэна и его семьи до и после атомной бомбардировки Хиросимы 6 августа 1945 года. Сюжет полон автобиографических параллелей с жизнью самого Накадзавы, бывшего свидетелем бомбардировки в Хиросиме[2]. На русском языке все 10 томов манги издавались с 1995 по 2001 года[3] в рамках основанного в 1994 году в Москве «Проект Гэн», который был частью основанного в 1976 году оригинального «Проект Гэн», созданного с целью перевести мангу Накадзавы на как можно больше иностранных языков. В российском издании, по неизвестным причинам, отсутствовали некоторые страницы (в частности, в первом томе не хватало около 80 страниц). Первые три тома были изданы в Москве издательством АО «Япония сегодня», затем, из-за финансовых трудностей и недостатка средств, в 1998 году российский «Проект Гэн» был расформирован и оставшиеся тома на русском языке были изданы в Японии в Канадзаве. Осенью 2013 года издательство «Alt Graph» начало заново переиздавать мангу с переводом от «Проект Гэн». В планах Накадзавы был сиквел, рассказывающий о взрослых годах Гэна, где он перебирался в Токио, работая там мультипликатором и сталкиваясь с предвзятым к нему отношением по поводу его происхождения из Хиросимы (всё это имело аналогичные параллели с жизнью самого Накадзавы). Однако, от сиквела ему пришлось отказаться, так как перенесённое в детстве облучение вызвало у него в зрелом возрасте диабет и катаракту (несмотря на то, что ему была сделана операция на глаза, зрение так и не восстановилось), из-за чего в сентябре 2009 Накадзаве пришлось окончательно прекратить работу мангаки. СодержаниеСюжетМангаДо бомбардировкиДействие начинается в апреле 1945 года в Хиросиме, где живёт большая семья Накаока — отец Дайкити, мать Кимиэ и их пятеро детей: сыновья Кодзи, Акира, Гэн и Синдзи и дочь Эйко (центральным персонажем истории является Гэн, но иногда автор переключается на других членов его семьи). Из-за военного положения Японии семья вынуждена бороться с острой нехваткой продовольствия и зарабатывает на жизнь тем, что отец делает деревянные сандалии-гэта, а дети помогают ему, но всё равно не может толком прокормиться (даже несмотря на то, что в день, когда начинается повествование, Акира, достигший определённого возраста, уезжает с его классом в эвакуацию в глубь страны). Положение осложняется ещё тем, что Кимиэ ждёт ребёнка и очень слаба от недоедания. На фоне всего этого Дайкити начинает не скрывать на людях свои антимилитаристские взгляды (он ненавидит войну уже за то, что Гэн и Синдзи готовы подраться из-за одного батата), из-за чего его арестовывают, обвинив в предательстве и распространении антивоенной пропаганды, а семья начинает подвергаться дискриминации. Сначала Гэн получает взбучку от учителя, когда в домашнем задании, где нужно было написать письмо японским солдатам, призывает тех задуматься о том, как много горя принесут их смерти их родным (все остальные его одноклассники написали в своих письмах пожелания «убить как можно больше американцев»). Затем Эйко обвинена директором школы в краже денег, которые она на самом деле не брала, после чего он заставляет её раздеться перед ним, думая, что она прячет деньги под одеждой. Последней каплей становится Кодзи — будучи самым старшим (17 лет) он вместо школы работает на военном заводе и когда там происходит авария, то Кодзи обвиняют в саботаже (хотя позже обнаруживается, что авария произошла случайно). И даже после того, как Дайкити выпускают, гнёт семьи не прекращается и тогда Кодзи, чтобы смыть с них пятно позора, решает уйти добровольцем на фронт. Хотя Дайкити категорически против этого, но даже он в последний момент провожает сына традиционным возгласом «Банзай!». Далее, вплоть до августа, автор чередует повествование между Гэном, Акирой и Кодзи. В лице Акиры он показывает того японского мальчика, который больше мечтает о том, чтобы наесться до отвала, а не о том, чтобы Япония победила. Через Кодзи же автор показывает читателю весь тотальный деспотизм в тогдашней японской армии, когда молодых парней буквально силой заставляли идти в «камикадзе», прикрывая всё это лозунгами на тему «Во славу Императора и Великой Японии» — так один его сослуживец, не выдержав издевательств командования, совершает суицид, но его родителям говорят, что он погиб от несчастного случая (после этого у Кодзи рушатся вся вера в свою страну). Гэн и Синдзи, тем временем, отчаянно пытаются раздобыть для матери еды — дело доходит до того, что они начинают попрошайничать, разыгрывая из себя сирот. И хотя Дайкити узнаёт об этом, он не сердится на сыновей, но просит их больше этим не заниматься. А между тем 23 июня 1945 года США и Союзники захватывают Окинаву, тем самым уничтожив последний военный оплот сопротивления Японской Империи (автор в этом отрывке показывает всю бессмысленность патриотизма тогдашних японцев — чтобы хоть как-то остановить наступление американцев, молодые солдаты с минами на спинах бросались под колёса танков, а среди мирного населения целые семьи совершали суицид, чтобы не сдаться в плен). 16 июля США проводят первое в мире испытание ядерного оружия. 23 июля участники Потсдамской конференции выдвигают руководству Японии ультиматум — капитуляция или Япония будет уничтожена. Япония отвечает отказом, заявляя что будет сражаться до последнего японца. Утром, 6 августа, Гэн подходит к своей школе, где его окликает одна женщина, из-за чего он остаётся стоять возле ограды, окружающей школу. Гэн замечает в небе американский самолёт, но принимают его за обычный разведчик. Он видит, как из самолёта что-то выпадает. Поскольку мальчик стоит возле той стороны ограды, которая не обращена к эпицентру взрыва, то сжигающее световое излучение не задевает его, однако взрывная волна отбрасывает его и он теряет сознание. Когда через некоторое время Гэн приходит в себя и выбирается из-под обломков, он видит целиком и навсегда преобразившуюся Хиросиму: кругом трупы, пожары, руины, мимо бредут обожжённые изувеченные люди. Мальчик бежит домой, но его дом тоже разрушен; Дайкити, Эйко и Синдзи оказались под развалинами, но Кимиэ, которая была снаружи дома в момент взрыва, совершенно не пострадала (как и Гэн, она была у той стены дома, которая не была обращена к центру вспышки). Гэн и Кимиэ вдвоём пытаются освободить их, но у них ничего не получается. Собрав последние силы, отец просит Гэна позаботиться о матери и о её будущем ребёнке. Гэн буквально силой уводит рыдающую Кимиэ от горящих развалин, откуда слышится плач Синдзи и Эйко. Кимиэ в шоковом состоянии, через некоторое время у неё начинаются роды и мальчику приходится принять ребёнка. Рождается вполне здоровая девочка, которую называют Томоко. После бомбардировкиПытаясь выжить вместе с матерью и новорождённой сестрой в царстве ужаса Гэн вскоре, как и многие выжившие, сталкивается с лучевой болезнью. О том, что бомба была атомной, знало только правительство Японии, но оно молчало и не собиралось капитулировать, из-за чего прибывшие на помощь в Хиросиму солдаты были совершенно не подготовленными и вскоре умирали. На глазах Гэна от этой болезни умирает солдат, а затем симптомы появляются и у него самого — мальчик быстро лысеет. Параллельно автор глазами Гэна показывает, как обезумевшие от горя жители Хиросимы поддавались вере в различные суеверия, когда, например, считалось, что от лучевой болезни можно излечиться, если принять порошок, истолчённый из костей умерших. И посреди всего этого хаоса Гэн и Кимиэ неожиданно видят мальчика один в один похожего на Синдзи, но им оказывается просто похожий на него Рюта Кондо, чьи родители погибли, а сам он теперь состоит в банде таких же осиротевших детей, которые живут воровством. Чувство горя в душе Гэна не даёт ему никак смириться с мыслью, что этот мальчик не его брат, но когда Кимиэ решает перебраться к её подруге в соседний городок Эба, он возвращается на пепелище их дома и находит останки, отца, сестры и брата, и забирает с собой их черепа. А между тем, 9 августа аналогичная бомба «Толстяк» падает на Нагасаки. Подруга встречает Кимиэ с детьми с радостью, но её собственные дети и её свекровь встречают Накаока в штыки: Эба переполнена беженцами из Хиросимы и и без того скудного продовольствия совсем не хватает. Чтобы не объедать семью подруги, Гэну с трудом удаётся найти работу — он устраивается ухаживать за умирающим художником, который получил серьёзные ожоги тела во время бомбардировки, а его семья, стыдящаяся его вида, старается уделять ему как можно меньше внимания, надеясь, что он скоро умрёт. Из-за этого у художника развивается склочный вздорный характер и только желание заработать денег помогает Гэну в конечно итоге расположить того к себе. Параллельно однажды он спасает Рюту, которого поймали за кражей, и тот, в благодарность, просит его не бросать и называет Гэна братом. Кимиэ соглашается принять мальчика в их семью. Гэн и Рюта, вдвоём, заставляют художника почувствовать вкус жизни, но всё равно он тяжело умирает, успев перед смертью завещать Гэну все рисовальные принадлежности. Вскоре, 15 августа Император Хирохито объявляет о капитуляции (в этом эпизоде автор переключается на Акиру, показывая, как дети, в отличие от взрослых, воспринимают сообщение с радостью, потому что больше им не нужно будет голодать и они смогут вернуться домой). Кимиэ, услышав об этом, проклинает Императора за разорённую страну и гибель мирного населения. Послевоенная ЯпонияВозвращается из эвакуации Акира, а затем и убитый горем Кодзи. В какой-то момент Гэн и Акира приходят на пепелище их дома и сажают там семена пшеницы в память об отце, сестре и брате. Через некоторое время Накаока возвращаются туда и видят, что, несмотря на заявления, что на землях Хиросимы и Нагасаки никогда ничего не будет расти, из земли начинают пробиваться первые ростки. Параллельно американцы во главе с Дугласом Макартуром занимают Японию (в одном из эпизодов Гэн и Синдзи видят, как американские солдаты вырезают у трупов, которые не успели убрать с улицы, внутренние органы — так американские учёные изучали последствия атомного излучения). Затем свекровь подруги Кимиэ выживает Накаока по причине того, что находит нового постояльца, который может платить больше, и семья на какое-то время поселяется в заброшенном бомбоубежище. В этот период они встречают банду мальчишек, в которую когда-то входил Рюта, и которая теперь на услужении у местного якудзы (в послевоенной Хиросиме вовсю процветает криминал). Якудза подговаривает Гэна и Рюту украсть что-нибудь со склада на местной американской базе, что они и делают, но якудза их обманывает. А когда они пытаются призвать его к ответу, то тот жестоко избивает Гэна. Поскольку японская полиция теперь полностью лишена своих полномочий, то, пылая ненавистью, Рюта, вооружившись пистолетом (который они с Гэном раннее украли со свалки разоружения), застреливает якудзу и в паннике соглашается пойти на услыжение к его конкуренту, который в обмен спасает мальчика от полиции, но Рюте приходится расстаться с Накаока. Через какое-то время, семья съезжает из бомбоубежища и наскоро строит себе новый дом. ПерсонажиЭкранизацииПервая экранизация манги была сделана в виде трилогии игровых фильмов режиссёром Тэнго Ямада в 1976, 1977 и 1980 годах. В 1982 году режиссёром Мори Масаки была выпущена аниме-экранизация (в СССР шёл в прокате в 1985 году под названием «Босоногий Ген»). Через год вышел второй аниме-фильм («Босоногий Гэн-2»), в котором показана жизнь Гэна через три года после бомбардировки (он очень отдалённо основывается на манге Накадзавы). В 2007 году телеканал Fuji TV выпустил двухсерийную игровую экранизацию. Отличия от мангиСодержание аниме значительно упрощено по сравнению с мангой. Это было вызвано необходимостью уложиться во временные рамки мультфильма, но сделало сюжет более динамичным.
Интересные факты
Напишите отзыв о статье "Босоногий Гэн"Примечания
Литература
Ссылки
| ||||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Отрывок, характеризующий Босоногий Гэн
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.
После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.
На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
