Боссюэ, Жак-Бенинь

Жак-Бенинь Боссюэ

Жак Бени́нь Боссюэ́ (фр. Jacques-Bénigne Bossuet, 27 сентября 1627, Дижон — 12 апреля 1704, Париж) — французский проповедник и богослов XVII века, писатель, епископ Мо.

Вехи биографии

Боссюэ был родом из дворянской семьи. Его дед Жак Боссюэ участвовал в гражданских войнах на стороне Католической Лиги. В восьмилетнем возрасте тонзурован. Окончил коллеж иезуитов в Дижоне. В 1642 г. отправился в Париж, где был введён в круг посетителей салона маркизы Рамбуйе; своей импровизацией обратил на себя внимание Вуатюра. Изучал философию и теологию в Наваррском коллеже. Испытал влияние святого Винсента де Поля, который стал для него образцом жизни во Христе. В 1652 г. получил степень доктора теологии; рукоположен. До 1659 г. пребывал главным образом в своём диоцезе — в г. Мец, вёл проповедническую деятельность. Затем перебрался в Париж, где в 1662 выступает с проповедью в Лувре и обращает на себя внимание Людовика XIV. В 1669 г. назначен епископом Кондомским, однако в действительности так и не стал руководить диоцезом, так как в 1670 г. король поручил ему воспитание дофина (см. Людовик Великий Дофин). В этой должности Боссюэ руководил изданием «очищенной» библиотеки классиков Ad usum Delphini. 8 июня 1671 г. Боссюэ был избран членом Французской Академии.

В 1680 г. дофин женился на принцессе Баварской; год спустя Боссюэ был назначен епископом Мо, посвятив остаток жизни защите католической религии. В 1682 г. Боссюэ, на правах одного из духовных лидеров Франции, произносит вступительную речь на ассамблее духовенства, собранной королём для утверждения прав галликанской Церкви в её конфликте с Римом.

В жизни Боссюэ отличался простотой и искренностью, преданным отношением к друзьям, великодушием и щедростью, а также исключительным трудолюбием и упорством. Не случайно соученики по коллежу дали ему прозвище bos suetus aratro, «бык, привыкший к плугу».

Поддерживал переписку с Лейбницем, дружил с Лабрюйером.

Характеристика творчества

Проповеди

Один из современников называл Боссюэ «последним из отцов Церкви». Боссюэ написал ряд библейских толкований в виде гомилий: на Откровение Иоанна Богослова (1689), на Псалтырь и Песнь Песней (1690), на Притчи, Книгу Екклезиаста, Премудрости сына Сирахова (1693) и на пророчества Исайи о Христе (1704).

Боссюэ поднял проповедь на новый, невиданный ранее уровень. В его представлении проповеднику надлежало обладать глубокими познаниями, прежде всего касательно святоотеческой традиции (Тертуллиан, Киприан, Климент Александрийский, Григорий Богослов, Августин, Иоанн Златоуст). Боссюэ разнообразил проповеди по стилю и тональности (от сугубо дидактических до поэтических), в зависимости от аудитории, к которой обращался. При этом он исходил из принципа Августина: пользование риторическими приёмами не возбраняется, но лишь с учётом основной цели проповеди. Строгость и ясность проведей Боссюэ, их высокая патетика роднит их с творениями французского классицизма (Корнель, Расин). Наибольший интерес представляют «Проповедь о провидении» (1662) и «Проповедь о божественности религии» 1665).

Богословские и исторические труды

Особой популярностью среди сочинений Боссюэ пользовалась книга «Изложение учения католической Церкви» (L’Exposition de la doctrine de l’Église catholique, 1671), которая способствовала обращению Тюренна. В своих историософских трудах Боссюэ заново осмыслил идею провиденциализма. В трактате «Рассуждение о всеобщей истории» (Discours sur l’histoire universelle, 1681) он рассматривал исторические события с точки зрения промыслительных деяний Божьих; проследил путь, которым Провидение вело человечество к Иисусу Христу и Его Церкви.

Боссюэ критиковал рационалистическое истолкование Св. Писания Ришаром Симоном и осуждал квиетизм своего приятеля Фенелона. Не будучи янсенистом и даже осуждая их позицию, Боссюэ в то же время был связан с ригористическим крылом католицизма.

В «Трактате о познании Бога и самого себя» (Traité de la connaissance de Dieu et de soi-même, 1722) ощущается влияние Декарта и Паскаля: по Боссюэ, человек способен познать самого себя лишь через христианское Откровение.

Политология сквозь призму теологии

В трактате «Политика, основанная на словах Священного Писания» (La Politique tirée des propres paroles de l'Écriture sainte, 1709) Боссюэ основывался не только на Библии, но и на трудах Аристотеля, Августина, Гоббса, а также на практическом опыте французской монархии. Санкционируя абсолютизм как форму правления, подчинённую разумному началу и обусловленную Божественной волей, Боссюэ отличал его от деспотизма и указывал на необходимость следования монархом законам морали. Государственная власть для Боссюэ — способ обеспечить выживание человечества, находящегося во власти дурных наклонностей (следствие первородного греха).

Боссюэ и протестантизм

Боссюэ хотелось воссоединить протестантов с католиками. Его полемический труд «История уклонений протестантских церквей» (Histoire des variations des Églises protestantes, 1688) — ценный источник по истории Реформации; он содержит выпуклые и вместе с тем нелицеприятные портреты её лидеров — Лютера, Цвингли, Кальвина, Меланхтона (последний вызывал особый интерес у Боссюэ, как жертва эпохи и её заблуждений).

Надгробные речи

Всемирную славу снискали «Надгробные речи» (Oraisons funèbres), которые Боссюэ писал с 1656 г.; они представляют большой литературный интерес. Среди них речи, посвященные Анне Австрийской (1667), Генриетте Английской (1670), Марии-Терезии (1683) и др. Последняя из надгробных речей была произнесена Боссюэ в Соборе Парижской Богоматери по случаю кончины принца Конде 10 марта 1687 г. Боссюэ давно был знаком с Великим Конде и представил его не только выдающимся государственным деятелем, но и уделил большое внимание его обращению (сравнив его с Тюренном). Прощаясь с Конде, Боссюэ прощался и с жанром надгробной речи.

Издания сочинений

• Œuvres complètes. V. 1-31. Paris, 1862—1866.
• Oeuvres. — P.: 1979 (Bibliotheque de la Pleiade).
• Надгробные слова Боссюэта, еп. Мосского. СПб., 1822.
• Боссюэ. Размышления на Евангелие. Пг., 1916.

Литература

• Венгерова З. А. Боссюэт, Жак Бенин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Лебедев М. Боссюэт, еп. Моский, и значение его для Католической Церкви во Франции // Труды Киевской духовной академии. 1868. № 1, 4.
• Панов И. Боссюэт и его проповеди. СПб., 1888.
• Лансон Г. Боссюэ и Бурдалу // История французской литературы / Пер. с франц. М., 1896. Т. 1. Гл. 6.
• Лопухин А. П. Промысл Божий в истории человечества: Опыт философско-исторического обоснования воззрений блаж. Августина и Боссюэта. СПб., 1896.
• Денисюк Н. Жак Бенин Боссюэ // Отдых христианина. 1916. N 5/6, 7/8.
• История французской литературы. Т. 1. М.; Л., 1946. С. 459—461.
• Самойлович К. Ю. Проблематика «Надгробных проповедей» Жака-Бениня де Боссюэ // Вестник СПбГУ. Сер.2. История. Языкознание. Литературоведение. — 1996. — Вып.2. — С.84-89.
• Truchet J. La Prédication de Bossuet. Étude des thèmes. — Paris: 1960. — Vol. 1-2.
• Le Brun J. La spiritualité de Bossuet prédicateur. — P.: 2002.

Ссылки

• [gallica2.bnf.fr/Search?ArianeWireIndex=index&q=bossuet&p=1&lang=fr Произведения Боссюэ в электронной библиотеке «Gallica»]

Отрывок, характеризующий Боссюэ, Жак-Бенинь

– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.