Ботанический сад (Вацратот)

Ботанический сад (Вацратот)Ботанический сад (Вацратот)

</tt>

</tt> </tt> </tt> </tt>

</tt> </tt>

</tt> </tt>

Национальный Ботанический сад в Вацратоте венг. Nemzeti Botanikus Kert, Vácrátót
47°42′23″ с. ш. 19°14′09″ в. д.47.70639° с. ш. 19.23583° в. д. / 47.70639; 19.23583
Страна	Венгрия Венгрия
Местонахождение	Вацратот
Тип	ботанический сад
Дата основания	1827
Архитектор	Вилмош Ямбор
Площадь	27 га
Сайт	botanikuskert.hu/
Национальный Ботанический сад в Вацратоте

Ботанический сад в Вацратоте — самый большой ботанический сад в Венгрии, наиболее богатое собрание местных растений. На территории в 27 га представлены около 13 000 видов растений. Особенно богато собрание древесных (3300 видов деревьев и кустарников). В саду камней можно найти 25 видов высокогорных цветковых растений. Коллекция биологической систематики насчитывает 2000—2500 видов цветковых растений из 90 семейств и наглядно показывает историю развития растительного мира. В теплицах можно познакомиться с образцами своеобразной растительности тропиков: равнинные тропики (пальмы), пустыня (суккуленты, семейство кактусов), горные тропики (мхи и папоротники).

История ботанического сада

Ботанический сад вырос из дворцового сада, который неизвестно, кем был спланирован и устроен, но предполагают, что дворянином Иштваном Геци, который в конце 18 — начале 19 века был владельцем имения и устроил парк по образцу других английских парков (Тата, Кишмартон, Алчут, находящийся по-соседству Фот). Первое письменное упоминание о парке было в 1827 году.

На военной карте 1842 года хорошо видны современные очертания сада, петлистые дорожки, лужайки, рощицы и пруд. В 1846 году разорившаяся семья Геци продала имение в Вацратоте за 300 тысяч пенгё графу Нако Шандору из Надьсентмиклоша, а граф в 1852 перепродал его венским бенедиктинцам. В 1856 английский парк располагался на территории в 166.572 m²

В 1871 году имение в Вацратоте приобрёл граф Видязо Шандор. Он поручил планирование парка Ямбору Вильмошу, известному строителю садов, работающему в то время в другом ботаническом саду, в Алчуте. Работы по строительству парка начали весной 1872 года под руководством чешского садовника Банд Генрика и закончили только в конце века. Банд Генрик был главным садовником этого парка с 1873 до самой своей смерти, в 1913 году. Естественный природный сад превратился в дендрологический парк, в ботаническую коллекцию, придав ему сентиментальные мотивы стиля эпохи. Используя воды протекающей через парк речушки Ракош и старого озера построили целую систему прудов, вырытая земля пригодилась для того, чтобы сделать более разнообразным рельеф сада. Необходимые для строительства песок, известняк и доломитовые глыбы доставляли с горы Насай, находящейся неподалёку. Из огромных , 10-15 тонных камней, строили группы скал, скалистые склоны холмов. Берега речки тоже выложили камнями, чтобы придать им более естественный и живописный вид. А романтическое настроение только усиливала построенная на берегу водяная мельница, которую до сих пор зовут поющей мельницей по названию фильма, снятого здесь перед второй мировой войной. В романтическом стиле был построен и холм Ференцхалом, озеро Скалистое с роскошным водопадом, туннель, проходящий в пещере и искусственные готические развалины, находящиеся на острове.

По берегам речки остались только следы старого парка, некоторые из деревьев огромные и очень старые. Большая часть растений осталась с 1830-х годов (платан, лещина древовидная, лириодендрон, серебристый клён, чёрный орех, софора японская). На очищенных участках землю удобрили и посадили на них северно-американские и восточно-азиатские лиственные и вечнозелёные деревья и кустарники, но в настоящее время от них ничего не осталось.

Между кустарниками и под деревьями посадили травянистые растения, на влажных участках и по берегам речки — папортники. В начале прошлого века территорию перед дворцом украсили модными в то время клумбами. На крутых берегах холма над Скалистым озером разбили каменный сад.

Тепличную коллекцию парка в 1880 годах на выставках садоводства неоднократно отмечали почётными дипломами. По мнению профессора пештского университета Магочи-Диетц Шандора, самое сильное впечатление производило и на любителей, а ещё более на садовников большое разнообразие деревьев и кустарников.

Владелец имения, Видязо Шандор, в своём завещании распорядился о том, что если в семье не случится наследника-сына, тогда всё огромное состояние должно будет отойти Венгерской академии наук. В год смерти отца, в 1921 году, наследник Видязо Ференц оставил похожее завещание, добавив к нему, что сад надлежит сохранить в существующем виде.

У Видязо Ференца не было семьи, и после его смерти в июле 1928 года дворцовый парк, довольно к тому времени запущенный, перешёл во владение Венгерской Академии Наук, но Академия была не в состоянии поддерживать состояние имения, и когда внучка Видязо Шандора — Больза Мариетта - начала судебный процесс по поводу завещания - имение вернули наследнице. Больза Мариетта в 1936 году продала дворец вместе с парком юристу Дебрецени Шандору. У нового владельца коллекции ценных растений пришли в негодность. Умирающий сосновый лес вырубили и на его месте посадили фруктовые деревья. В конце 30-х годов разобрали и дворец, который был в плохом состоянии, и на его месте построили новое здание, сохранившееся до сего времени. Во время второй мировой войны и особенно после неё, парк, оставшийся без хозяина, был значительным образом повреждён. В 1946 году парк передали Музею естествознания с целью образования на его основе ботанического сада и станции исследования растений. Возрождения парка началось трудно и медленно до тех пор, пока в 1949 году руководство не перешло в руки Семеш Габора.

Основу современного ботанического сада заложил Пензеш Антал. В начале 1952 года парк перешёл к Венгерской академии наук, и на его основе был образован Исследовательский институт ботаники при Академии Наук. Основной задачей нового учреждения было выращивание растений для планировавшегося в Хювёшвёлде, но так и не построенного Центрального Ботанического сада. В 1954 году руководителем парка назначили академика Зойоми Балинта, а его заместителем стал Уйвароши Миклош.

По планам прошлого века восстановили оригинальную систему дорог, вырубили деревья-сорняки и заросли диких кустарников, начали заменять погибшие за последние десятилетия ценные растения.

В 1953-54 годах на территории 1,5 гектара, на месте запущенного фруктового сада, основали коллекцию биологической систематики, используя для этого растения закрытого Аграрно-Ботанического Сада в Дебрецене. Эта коллекция на основе системы Шоо Режё о развитии земли, показывает развитие цветковых растений. В 1954 году начали разводить деревья и кустарники, используя для этого международный обмен семенами. Развитию ботанического сада помогали также и отечественные ботанические сады и питомники, поставляя саженцы и семена.

В 1955 году на участке перед теплицами началось создание коллекции каменного сада. Обновление старых каменных садов на крутых склонах холма рядом со Скалистым озером требовало много затрат, поэтому в 1969—1973 годах начали строить новый каменный сад, меньших размеров.

В 1953 году построили небольшую, наполовину уходящую в землю, оранжерею, но её хватало только для разведения рассады и для зимовки теплолюбивых растений, поэтому в 1955 году построили ещё одну оранжерею. Первую значительную, отапливаемую тёплой водой теплицу построили только в 1958 году.

В 1961 году был построен питомник для рассады и оранжерея для орхидей. В 1964 году здание машинного отделения перестроили в теплицу для зимовки средиземноморских, австралийских и новозеландских растений. В 1969 году было готово ещё одно помещение для зимовки растений, самое большое в Венгрии. В 1997 году его починили и расширили.

В 1959-60 годах очистили затянутые тиной пруды и русло ручья, полученную в результате очистки землю использовали для улучшения ландшафта, для заполнения неровностей. Построили деревянные мосты через ручей. В 1961 году ботанический сад открыли для посещения широкой публики. В первый год сад посетило всего 6000 человек, а с конца 70-х годов каждый год — 110—130 тысяч человек. Наводнение 1963 года причинило саду большой ущерб, и восстановление длилось много лет.

После того, как Зойоми Балинт вышел на пенсию, во главе исследовательского института, увеличенного за счёт Венгерской исследовательской станции Дуная, встал Берцик Арпад. В 1970 годах поддерживать сад в порядке становится всё труднее, поскольку количество садовых рабочих сократилось практически наполовину.

В 1980-90 годах обновили дороги, ведущие к теплицам, починили разрушающийся каменный забор, модернизировали оросительную систему, осуществили очистку прудов. В 1985 году построили первую, невысокую оранжерею для пальм, а в 1987 году — более высокую, высотой в 15 метров.

Восстановили романтические детали сада(водяную мельницу, искусственные развалины). К началу столетия починили деревянные мосты, поменяли бетонные садовые скамьи на деревянные. Старинные ворота из кованного железа реставрировали в 2005 году, в саду разместили новые карты и информационные таблицы. В 2997 году на территории сада открыл двери для посетителей информационный центр.

В 2010 году при поддержке Европейского Союза и Министерства Сельского Хозяйства в ботаническом саду начали 5-летнюю программу «Life» по созданию генного банка растений. В 2013 году здесь открылась выставка, связанная с проектом, которая в игровой форме показывает важность проекта сохранения семян растений для будущего.

Коллекции сада

Коллекция биологической систематике

На территории полутора гектара расположен более чем 3000 видов цветковых растений. Это самая богатая коллекция биологической систематике в Венгрии созданная Уйвароши Миклошом по систематике растений Шоо Режё. На самом высоким части холма расположены Барбарисовые и Лютиковые считавшим самым древним семействами цветковых растений, далее по радианту более юных семейств. Роди разделены радиальными тропинками.

Коллекция каменного сада

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Ботанический сад (Вацратот)

– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.