Сандро Боттичелли

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ботичелли»)
Перейти к: навигация, поиск
Сандро Боттичелли
итал. Sandro Botticelli
Имя при рождении:

Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи

Дата рождения:

1 марта 1445(1445-03-01)

Место рождения:

Италия, Флоренция

Дата смерти:

17 мая 1510(1510-05-17) (65 лет)

Место смерти:

Флоренция

Са́ндро Боттиче́лли (итал. Sandro Botticelli, настоящее имя Алесса́ндро ди Мариа́но ди Ва́нни Филипе́пи (итал. Alessandro di Mariano di Vanni Filipepi; 1 марта 1445 — 17 мая 1510) — великий итальянский живописец эпохи Возрождения, представитель флорентийской школы живописи.





Биография и творчество

Боттичелли родился в семье кожевника Мариано ди Джованни Филипепи и его жены Смеральды в квартале Санта-Мария Новелла во Флоренции. Прозвище «Боттичелли» (бочонок) перешло к нему от старшего брата Джованни, который был толстяком.

Обучение мастерству (1445—1467)

Боттичелли пришел к живописи не сразу: сначала он два года был учеником у золотых дел мастера Антонио (существует версия, что свою фамилию юноша получил от него[1]). В 1462 году он начал учиться живописи у Фра Филиппо Липпи, в мастерской которого пробыл пять лет. В связи с отъездом Липпи в Сполето он перешёл в мастерскую Андреа Верроккьо.

Первые самостоятельные произведения Боттичелли — несколько изображений Мадонн — по манере исполнения демонстрируют близость к работам Липпи и Мазаччо, наиболее известны: «Мадонна с Младенцем, двумя ангелами и юным Иоанном Крестителем» (1465—1470), «Мадонна с Младенцем и двумя ангелами» (1468—1470), «Мадонна в розовом саду» (около 1470), «Мадонна Евхаристии» (около 1470).

Ранние работы (1470—1480)

С 1470 года он имел собственную мастерскую недалеко от Церкви Всех святых. Картина «Аллегория Силы» (Fortitude), написанная в 1470 году, знаменует обретение Боттичелли собственного стиля. В 1470—1472 он пишет диптих об истории Юдифи: «Возвращение Юдифи» и «Нахождение тела Олоферна».

В 1472 имя Боттичелли впервые упоминается в «Красной книге» компании святого Луки. Там же указывается, что у него работает ученик Филиппино Липпи.

На празднике в честь святого 20 января 1474 года картина «Святой Себастьян» с большой торжественностью была размещена на одном из столбов во флорентийской церкви Санта-Мария-Маджоре[en], чем объясняется её вытянутый формат. Около 1475 года живописец написал для состоятельного горожанина Гаспаре дель Ламы прославленную картину «Поклонение волхвов», на котором помимо представителей семейства Медичи изобразил и самого себя. Вазари писал: «Поистине произведение это – величайшее чудо, и оно доведено до такого совершенства в колорите, рисунке и композиции, что каждый художник и поныне ему изумляется.»[2]

В это время Боттичелли становится известным и как портретист. Наиболее значительны «Портрет неизвестного с медалью Козимо Медичи» (1474—1475), портреты Джулиано Медичи и флорентийских дам.

В 1476 году умирает Симонетта Веспуччи, по версии ряда исследователей, тайная любовь и модель целого ряда картин Боттичелли, который никогда не был женат.

Пребывание в Риме (1481—1482)

Быстро распространявшаяся слава Боттичелли вышла за пределы Флоренции. С конца 1470-х годов художник получает многочисленные заказы. «И тогда он завоевал себе … во Флоренции и за её пределами такую славу, что папа Сикст IV, построивший капеллу в своём римском дворце и пожелавший расписать её, распорядился поставить его во главе работы».[2]

В 1481 году папа Сикст IV призвал Боттичелли в Рим. Вместе с Гирландайо, Росселли и Перуджино Боттичелли украсил фресками стены папской капеллы в Ватикане, которая известна как Сикстинская капелла. После того как в 1508—1512 годах потолок и алтарную стену при Юлии II распишет Микеланджело, она обретёт всемирную славу.

Боттичелли создал для капеллы три фрески: «Наказание Корея, Дафна и Авирона», «Искушение Христа» и «Призвание Моисея», а также 11 папских портретов.

Светские произведения 1480-х годов

Боттичелли посещал Платоновскую академию Лоренцо Великолепного, где встречался с Фичино, Пико и Полициано, тем самым подпав под влияние неоплатонизма, что нашло отражение в его картинах светской тематики.

Самое известное и самое загадочное произведение Боттичелли — «Весна» (Primavera) (1482). Картина вместе с «Палладой и кентавром» (1482-1483) Боттичелли и «Мадонной с Младенцем» неизвестного автора предназначалась для украшения флорентийского дворца Лоренцо ди Пьерфранческо, представителя семейства Медичи. На создание полотна живописца вдохновил, в частности, фрагмент из поэмы Лукреция «О природе вещей»:

Вот и Весна, и Венера идёт, и Венеры крылатый
Вестник грядёт впереди, и, Зефиру вослед, перед ними
Шествует Флора-мать и, цветы на путь рассыпая,
Красками всё наполняет и запахом сладким…
Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем
Тучи уходят с небес, земля-искусница пышный
Стелет цветочный ковёр, улыбаются волны морские,
И небосвода лазурь сияет разлившимся светом.

[3]

Аллегоричность «Весны» вызывает многочисленные дискуссии относительно интерпретации картины.

В 1483 году флорентийский купец Антонио Пуччи заказал Боттичелли четыре картины вытянутого формата со сценами любовной истории из «Декамерона» Боккаччо о Настаджио дельи Онести.

Теме любви посвящена картина «Венера и Марс» (около 1485). Также около 1485 года Боттичелли создаёт прославленное полотно «Рождение Венеры». «…Что отличает творчество Сандро Боттичелли от манеры его современников — мастеров кватроченто, да, впрочем, и живописцев всех времён и народов? Это особая певучесть линии в каждой из его картин, необычайное чувство ритма, выраженное в тончайших нюансах и в прекрасной гармонии его «Весны» и «Рождения Венеры». Колорит Боттичелли музыкален, в нём всегда ясен лейтмотив произведения. Мало у кого в мировой живописи так звучит пластика линии, движения и взволнованного, глубоко лирического, далекого от мифологического или иных схем сюжета. Художник сам режиссёр и композитор своих творений. Он не пользуется ходульными канонами, потому его картины так волнуют современного зрителя своей поэзией и первичностью мировидения.»[4]

В 1480–1490 годах Боттичелли выполняет серию иллюстраций пером к «Божественной комедии» Данте. «Рисовал Сандро исключительно хорошо и так много, что ещё долго после его смерти каждый художник старался заполучить его рисунки».[2]

Религиозные картины 1480-х годов

«Поклонение волхвов» (1478—1482), «Мадонна с Младенцем на троне» (алтарь Барди) (1484), «Благовещение» (1485) — религиозные работы Боттичелли этого времени являются высшими творческими достижениями живописца.

В начале 1480-х годов Боттичелли создал «Мадонну Магнификат» (1481—1485), картину, прославленную уже при жизни художника, о чём свидетельствуют многочисленные копии. Она является одним из тондо Боттичелли. Подобные картины в форме круга были очень популярны во Флоренции XV века. Фоном картины является пейзаж, как и в «Мадонне с книгой» (1480—1481), «Мадонне с Младенцем, шестью ангелами и Иоанном Крестителем» (около 1485), «Мадонне с Младенцем и пятью ангелами» (1485—1490).

В 1483 году вместе с Перуджино, Гирландайо и Филиппино Липпи он расписывает фрески на вилле Лоренцо Великолепного близ Вольтерры.

Около 1487 года Боттичелли пишет «Мадонну с гранатом». Мадонна держит в руке гранат, являющийся христианским символом (в руке у Сикстинской Мадонны Рафаэля первоначально вместо книги тоже был гранат).

Поздние работы (1490—1497)

В 1490 году во Флоренции появляется доминиканский монах Джироламо Савонарола, в проповедях которого звучал призыв к покаянию и отказу от грешной жизни. Боттичелли был заворожён этими проповедями, и даже, согласно легенде, наблюдал, как жгут его картины на костре тщеславия. С этих пор стиль Боттичелли резко изменяется, он становится аскетичным, гамма красок теперь сдержанная, с преобладанием тёмных тонов.

Новый подход художника к созданию произведений хорошо виден в «Короновании Марии» (1488—1490), «Оплакивании Христа» (1490) и ряде изображений Мадонны с Младенцем. Портреты, созданные художником в это время, например, портрет Данте (около 1495), лишены пейзажных или интерьерных фонов.

Особенно заметны изменения стиля при сравнении «Юдифи, покидающей палатку Олоферна» (1485—1490) с созданной приблизительно за двадцать пять лет до этого картиной на тот же сюжет.

В 1491 году Боттичелли участвует в работе комиссии по рассмотрению проектов фасада собора Санта-Мария-дель-Фьоре.

Единственной поздней картиной на светскую тему явилась «Клевета Апеллеса» (около 1495).

Последние работы (1498—1510)

В 1498 году Савонарола был схвачен, обвинён в ереси и приговорён к смерти. Эти события глубоко потрясли Боттичелли.

В 1500 году он создаёт «Мистическое Рождество», единственное подписанное и датированное им произведение, где имеется сделанная по-гречески надпись: «Эту картину я, Алессандро, написал в конце 1500 года в неурядицах Италии в половине времени после времени, когда исполнится [сказанное в главе] одиннадцатой Иоанна, о втором горе Апокалипсиса, в то время, когда дьявол на три с половиной года был выпущен. Затем он был закован в кандалы в соответствии с двенадцатой, и мы увидим его [попранным на земле], как на этой картине».

Среди последних немногочисленных работ художника этого периода – сцены из историй римлянок Виргинии и Лукреции, а также сцены из жизни Св. Зиновия.

В 1504 году живописец участвует в работе комиссии художников, которая должна была выбрать место для установки «Давида» Микеланджело.

Боттичелли «отошёл от работы и в конце концов постарел и обеднел настолько, что, если бы о нём не вспомнил, когда ещё был жив, Лоренцо деи Медичи, для которого он, не говоря о многих других вещах, много работал в малой больнице в Вольтерре, а за ним и друзья его, и многие состоятельные люди, поклонники его таланта, он мог бы умереть с голоду.»[2] 17 мая 1510 года, на 66-м году жизни, Сандро Боттичелли скончался. Живописец был похоронен на кладбище церкви Всех Святых во Флоренции.

«Сандро не идёт в свите других, но, соединив в себе весьма многое, что было разбросано, он с удивительной полнотой отражает идеалы своего времени. Не только нам нравится он, но большим успехом пользовался он и у своих современников. Его чисто личное искусство отразило лицо века. В нём, как в фокусе, соединилось всё, что предшествовало тому моменту культуры, и всё, что тогда составляло "настоящее".»[5]

Галерея

Память

В честь Боттичелли назван кратер на планете Меркурий.

Интересные факты

Ботичелли — один из художников, которым приписывалось авторство рисунков, на основе которых были созданы две загадочные колоды карт Тарокки Мантеньи.

Напишите отзыв о статье "Сандро Боттичелли"

Примечания

  1. Боттичелли, Сандро // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. 1 2 3 4 Джорджо Вазари. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. — М.: АЛЬФА-КНИГА, 2008.
  3. Тит Лукреций Кар. О природе вещей. — М.: Художественная литература, 1983.
  4. Долгополов И. В. Мастера и шедевры. — М.: Изобразительное искусство, 1986. — Т. I.
  5. Бенуа А. История живописи всех времён и народов. — М.: Нева, 2004. — Т. 2.

Литература

  • Боттичелли, Сандро // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Деймлинг Б. Боттичелли. Taschen. 2007.
  • Зарницкий Ст. В. Боттичелли. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 330 с. (Жизнь замечательных людей)
  • Петрочук О. К. Сандро Боттичелли. — М.: Искусство, 1984. — 224 с.
  • Рыков А.В. Об историческом значении творчества Боттичелли: понятие эстетической формы // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. Вып. 2. 2010. С. 115–122.

Ссылки

  • [art-klyan.com/view_artists.php?id=5 Сандро Боттичелли. Биография] // art-klyan.com
  • [www.artcyclopedia.com/artists/botticelli_sandro.html Боттичелли на artcyclopedia.com]
  • [www.botticeli.ru Сандро Боттичелли. Биография, хронология жизни художника. Периоды творчества.]
  • [www.wga.hu/frames-e.html?/html/b/botticel/index.html Сандро Боттичелли] в Web Gallery of Art  (англ.)
  • [www.owlstand.com/exhibition/room/690ca08a-f675-432d-adbc-f8dc16da0ae6 Картины Сандро Боттичелли ]

Отрывок, характеризующий Сандро Боттичелли



От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.