Боткин, Василий Петрович

Василий Петрович Боткин
Место рождения:	Москва, Российская империя
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	очеркист, литературный критик, переводчик
Направление:	литературная и музыкальная критика
Язык произведений:	Русский

Васи́лий Петро́вич Бо́ткин (27 декабря 1811 (8 января 1812), Москва — 10 (22) октября 1869, Санкт-Петербург) — русский очеркист, литературный критик, переводчик. Вместе с А. В. Дружининым и П. В. Анненковым развивал чисто эстетический подход к оценке художественных произведений.

Биография

Вырос в семье известного чаеторговца; старший брат коллекционера Д. П. Боткина, врача С. П. Боткина, художника М. П. Боткина, путешественника и литератора Н. П. Боткина.

После смерти отца должен был унаследовать его место во главе фирмы, однако «сидеть приказчиком в амбаре» было не по душе молодому Боткину. Окончил частный пансион В. С. Кряжева; усердно занимался самообразованием. В 1835 г. совершил гран-тур по Италии и Франции, где «впервые почувствовал искусство».

В конце 1835 года в кружке Н. С. Селивановского познакомился с В. Г. Белинским, который ввёл его в кружок Н. В. Станкевича. По приглашению Белинского начал участвовать в журнале «Телескоп», где помещал очерки и рецензии, затем сотрудничал и в других изданиях.

Под влиянием М. А. Бакунина и Станкевича увлёкся идеями Гегеля. В свою очередь, знакомил Белинского с теориями немецких и французских философов и эстетиков. В 1839 году Белинский привлёк Боткина к сотрудничеству в журнале «Отечественные записки». В этот же период Боткин стал постоянным членом кружка Белинского.

В письмах к другим «западникам» первой половины 1840-х годов (П. В. Анненкову, В. Г. Белинскому, А. И. Герцену, Н. П. Огарёву) выражал солидарность с теориями, подрывающими основы современного общества — государство, религию, церковный брак, симпатии писателям и поэтам, восставшим против авторитетов (Ж. Ж. Руссо, Байрон, М. Ю. Лермонтов), одобрение Французской революции 1789 и социалистических идеалов, ироничное отношение к славянофильству, заявлял о своём атеизме, что свидетельствует о радикализме воззрений этого периода.

«Подсолнечник, поворачивающий свою голову ко всякому светилу», Боткин был знаком со многими выдающимися людьми своего времени. На протяжении многих лет он состоял в переписке с И. С. Тургеневым и, наряду с Дружининым, считался его ближайшим другом. Как и Тургенев, подолгу жил за границей. В духе жорж-сандизма влюбился во французскую модистку с Кузнецкого Моста, Арманс Рульяр, и под влиянием Белинского и Герцена в 1842 году женился на ней. Брак распался через несколько месяцев.

Боткин всю жизнь провёл, кочуя по заграничным курортам, и бывал в России преимущественно наездами. Горячих интересов в его жизни не было, и одна невысокая страсть владела им — страсть к гастрономии. Несмотря на значительное состояние, он был скуп. В общем, это умный, европейски образованный эпикуреец, равнодушный ко всему гражданскому, и тонкий ценитель художественных произведений, особенно живописи.

В 1835 и 1843—1846 годах путешествовал по Европе. В Париже в 1844 году благодаря Бакунину познакомился с К. Марксом, а также с французскими социалистами П. Леру, Л. Бланом и другими. Слушал лекции О. Конта. Элементы позитивизма Конта отразились во взглядах Боткина (в частности, внимание к физиологическим аспектам эстетического восприятия, уважение к естественным наукам и практической деятельности). В августе — октябре 1845 года был в Испании (Мадрид, Севилья, Кадис, Гибралтар, Гранада) и Марокко (Танжер). По возвращении опубликовал в журнале «Современник» цикл очерков «Письма об Испании», переизданный отдельной книгой в 1857 году.

В 1855 году сблизился с Н. А. Некрасовым и стал активным сотрудником журнала «Современник» (1855—1857). В 1856 году проникся идеями Аполлона Григорьева, выраженными в его статье «О правде и искренности в искусстве». В статьях о музыке отдал дань романтико-идеалистическому подходу; пропагандировал в России творчество Шопена, Бетховена, Листа и Мендельсона.

Биографы обычно отмечают «чувственные удовольствия», которым чрезмерно предавался гурман и эстет Боткин. Это сказалось на его здоровье; два последних десятилетия жизни он постоянно лечился в России и за рубежом. После 1857 года Боткин путешествовал по Европе. События восстания 1863 года изменили его общественную позицию, которая становилась близкой к позициям консерваторов и монархистов. Похоронен Боткин был рядом с братьями в московском Покровском монастыре. Могила уничтожена в советское время, на месте кладбища находится Таганский парк.

Литературная деятельность

Дебютировал в печати статьёй «Русский в Париже (1835). Из путевых записок» в журнале «Телескоп» (1836, № 14). Участвовал в «Молве», затем в журнале Белинского и М. А. Бакунина «Московский наблюдатель» (1838—1839). В журнале «Отечественные записки» публиковал статьи о музыке («Итальянская и германская музыка», 1839, № 12), живописи, Шекспире («Шекспир как человек и лирик», 1842, № 9). В статье «Германская литература» (1843, № 1, 2, 4), среди прочего, кратко изложил начало брошюры Ф. Энгельса «Шеллинг и откровение», не называя автора и сочинение; в статье «История древней философии… Карла Зедергольма…» (1842, № 3) выразил солидарность с радикальными воззрениями, в частности, Л. Фейербаха.

По возвращении из поездки по Испании опубликовал цикл очерков «Письма об Испании» («Современник», 1847, № 3, 10, 12; 1848, № 11; 1849, № 1, 11; 1851, № 1; полное издание Санкт-Петербург, 1857). Переводил очерки Т. Карлейля «О героях и героическом в истории» («Современник», 1855, № 10), «Героическое значение поэта. Данте, Шекспир» («Современник», 1856, № 1, 2). В программной статье «Стихотворения А. Фета» («Современник», 1857, № 1) выступил против тенденциозного искусства. Сочинения Боткина, считавшегося крупным литературным деятелем своего времени, после смерти мало переиздавались. Объяснение этому следует искать в его оппозиционности к радикальным устремлениям молодого поколения, видевшего в нём ретрограда и реакционера, а также в том, что

Боткин был чужд строгой энергичности мысли и стиля, даже в самые радикальные периоды своей деятельности он никогда не употреблял иронию или сарказм, совершенно не умел пропагандировать и полемизировать.

Письма об Испании

Из-под пера Боткина вышла «первая серьёзная русская книга» об Испании. В увесистом томе путевых заметок, призванных открыть русскому читателю «задворки» Европы и вовсе неизвестный север Африки, Боткин много рассуждает о национальном характере испанцев, об особенностях испанского костюма, кухни, живописи, смело нащупывает глубинные связи между разными видами искусства. Сенсуалиста Боткина влекут свобода нравов испанцев, их страсть к вольнице и «обожание тела».

В голове у меня нет ни мыслей, ни планов, ни желаний; <...> мне кажется, я растение, которое из душной, тёмной комнаты вынесли на солнце: я тихо, медленно вдыхаю в себя воздух, часа по два сижу где-нибудь над ручьём и слушаю, как он журчит, или засматриваюсь, как струйка фонтана падает в чашу... Ну что если б вся жизнь прошла в таком счастье!

Книга Боткина проложила дорогу для последующих описаний стран Европы под углом зрения эстетики (как, например, «Образы Италии» П. Муратова). Н. Г. Чернышевский писал, что книга эта «по своим достоинствам заняла бы почётное место и в самой богатой литературе». Её необычность для русской словесности того времени отмечал и Максим Горький: «Боткинские письма из Испании не сравнимы ни с чем в литературе. Единственная книга, написанная русским о другой стране».

Отполированный слог Боткина считался образцовым для своего времени, однако довольно быстро устарел. Кроме того, славянофилы из редакции «Москвитянина» пустили слух о том, что Боткин якобы скомпилировал свой труд из «Испанской Библии» Борроу и других записок английских туристов; это заблуждение было опровергнуто только 100 лет спустя академиком М. П. Алексеевым.

Литература

• Боткин Василий Петрович // Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Т. 1: А — Г. Москва: Большая российская энциклопедия, 1989. — С. 318—320.
• Морозов П. О. Боткин, Василий Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01005436102#?page=321 Неизданная переписка / В.П. Боткин и И.С. Тургенев.] — 1930. — 349 с.

Ссылки

• [az.lib.ru/b/botkin_w_p/ Сочинения Боткина на сайте Lib.ru: Классика]
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:265191 Василий Боткин] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Боткин, Василий Петрович

Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.