Ботрайт, Джим

Джим Ботрайт
Jim Boatwright
Джим Ботрайт с Кубком европейских чемпионов, 1981 год
Завершил карьеру
Прозвища:	Джимбо
Рост:	201 см
Гражданство:	США США/Израиль Израиль
Дата рождения:	10 декабря 1951(1951-12-10)
Место рождения:	Туин-Фолс, Айдахо, США
Дата смерти:	11 февраля 2013(2013-02-11) (61 год)
Место смерти:	Кетчум, Айдахо, США
Школа:	Средняя школа Минико
Колледж:	Университет штата Юта
Команды «Маккаби» (Тель-Авив) (1974-81) Сборная Израиля (1980-81) Тренировал команды Университет штата Юта (1989-91)

Джеймс Эрл (Джим) Ботрайт (англ. James Earl 'Jim' Boatwright; 10 декабря 1951, Туин-Фолс, Айдахо — 11 февраля 2013, Кетчум, Айдахо) — американский и израильский профессиональный баскетболист и баскетбольный тренер. Двукратный обладатель Кубка европейских чемпионов (1977, 1981), семикратный чемпион Израиля и шестикратный обладатель Кубка Израиля в составе клуба «Маккаби» (Тель-Авив).

Биография

Джим Ботрайт родился в Туин-Фолс (Аризона) в конце 1951 года. В 1970 году он окончил среднюю школу «Минико» в Туин-Фолс и поступил в университет штата Юта, окончив его в 1974 году со степенью бакалавра политологии. После окончания университета он уехал в Европу, где провёл восемь лет в составе баскетбольного клуба «Маккаби» (Тель-Авив) и получил израильское гражданство.

Вернувшись в США, Ботрайт работал тренером сначала в Юте (в том числе в 1989—1991 годах как помощник главного тренера в университете штата Юта), а затем в Афтоне (Вайоминг), где привёл команду местной школы «Стар-Вэлли» к званию чемпионов штата и был назван школьным тренером года в Вайоминге. Позже он преподавал в школах Аризоны и Калифорнии. В начале XXI века Ботрайт вернулся в Айдахо, где также работал школьным баскетбольным тренером. Его последним местом работы стала школа Вуд-Ривер в городе Хейли, где он дополнительно преподавал историю. В феврале 2013 года, после 23 лет тренерской и преподавательской работы, Ботрайт уволился, чтобы пройти курс лечения от рака печени, но несколькими днями позже скончался в Кетчуме (Айдахо). Похоронен в Руперте (округ Минидока, Айдахо). Его сын, Дэниел, родившийся в 1981 году в Тель-Авиве, умер в 2006 году от сердечной недостаточности; помимо Дэниела, у Джима Ботрайта были три дочери, пережившие отца.

Игровая карьера

В школе Джим Ботрайт увлекался как баскетболом, так и гольфом и лёгкой атлетикой. В старших классах он играл за сборную туинфолсской средней школы «Минико» и дважды подряд, в 1969 и 1970 годах, приводил её к званию чемпионов штата, в 11-м классе набирая в среднем по 37 очков за игру. Он также установил рекорд школы по броскам со штрафной линии. Эти результаты принесли ему место в символической любительской сборной США и десятке лучших школьников-баскетболистов страны, а впоследствии — в Зале баскетбольной славы Айдахо.

После окончания школы Ботрайт три года выступал за баскетбольную сборную университета штата Юта. В 67 из 78 игр в сборной университета он входил в стартовую пятёрку, в третий и четвёртый годы обучения был лучшим бомбардиром команды и с 1238 очками за карьеру (в среднем 15,9 очка за игру) до настоящего времени входит в двадцатку лучших бомбардиров университета всех времён. В 1973 году он набирал за игру в среднем по 18,7 очка и 7,8 подбора, установив также рекорд вуза по штрафным броскам: в матче со сборной университета штата Луизиана он реализовал 100 % штрафных бросков — 14 из 14 возможных. В 1974 году, на последнем курсе учёбы, Ботрайт набирал по 18,5 очка и 7,2 подбора за игру. По итогам этого сезона он был признан лучшим спортсменом университета и включён в символическую студенческую сборную Северной Америки.

По окончании учёбы Ботрайт отправился в Европу, где сумел обратить на себя внимание руководства израильского баскетбольного клуба «Маккаби» (Тель-Авив). Попав в состав «Маккаби», Ботрайт выступал за эту команду семь лет подряд, за это время завоевав семь титулов чемпиона Израиля и шесть Кубков Израиля. За время выступлений в Израиле он зарекомендовал себя как блестящий бомбардир, хладнокровный и надёжный в решающие моменты игры, хотя спортивный обозреватель газеты «Га-Арец» Узи Дан и отмечает его нелюбовь делиться мячом с товарищами по команде.

Ботрайт был непосредственным участником и одним из лидеров «Маккаби» в его первые победные сезоны в Кубке европейских чемпионов ФИБА. В сезоне 1976/77 годов в финальном матче против итальянского клуба «Мобилджирджи» Джимбо, как его называли в команде, принёс «Маккаби» последние восемь очков в игре, выигранной с общим счётом 78:77, а всего за матч набрал 26 очков, став лучшим бомбардиром финала. Этот результат особенно примечателен, учитывая, что в это время в Европе ещё не были введены трёхочковые броски. Через четыре года Ботрайт, сменивший на посту капитана «Маккаби» Таля Броди, снова сыграл ключевую роль в победе в финальном матче против болонского «Виртуса». В этой игре Ботрайт, никогда не проявлявший особых талантов в обороне, в решающий момент за 9 секунд до конца матча вынудил лидера соперников, Марко Бонамико, нарушить правила в атаке. «Маккаби» в итоге опять одержал победу с разницей в одно очко.

Получив по ходу сезона 1976/77 годов израильское гражданство, Джимбо впоследствии выступал за сборную Израиля. В общей сложности он провёл за команду 25 игр, в том числе в предолимпийском отборочном турнире 1980 года и на чемпионате Европы 1981 года. На предолимпийском турнире Ботрайт с товарищами по команде обеспечили сборной Израиля место на московской Олимпиаде, от которого Израиль затем отказался, присоединившись к бойкоту Олимпиады западными странами. На чемпионате Европы сборная при участии Ботрайта пробилась в финальную шестёрку, заняв в ней последнее место. Сам Джимбо сыграл на этом турнире неровно: наряду с высокорезультативными играми против сборных СССР (21 очко), Югославии и Чехословакии (по 16 очков) он почти не забивал в играх с греками и испанцами, а в матче с командой Франции не набрал ни одного очка.

По окончании триумфального сезона 1980/81 годов Джим Ботрайт завершил игровую карьеру. За семь лет в «Маккаби» он набрал 2373 очка во внутренних израильских играх и 1481 очко в европейских клубных турнирах. В среднем за эти семь лет он набирал почти по 16 очков за игру.

Ссылки

• Йонатан Элияху. [news.walla.co.il/?w=/196/2616285 Старший сержант: О карьере Джима Ботрайта в «Маккаби» (Тель-Авив)] (иврит). Walla! (12 февраля 2013). Проверено 13 января 2014.
• Jeff Cordes. [www.mtexpress.com/index2.php?ID=2005146000 Big crowd thanks Boatwright for job well done]. Idaho Mountain Express (February 8, 2013). Проверено 13 января 2014.

Отрывок, характеризующий Ботрайт, Джим

Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.