Боу, Клара

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Клара Боу
Clara Bow

В фильме «Скандал вокруг Рози» (1927)
Имя при рождении:

Клара Гордон Боу

Место рождения:

Бруклин, Нью-Йорк, США

Профессия:

актриса

Карьера:

1922—1933

Клара Бо́у (англ. Clara Bow, 29 июля 190527 сентября 1965), урождённая Клара Го́рдон Боу — американская актриса, звезда немого кино и секс-символ 1920-х годов. Наибольшую известность получила благодаря фильмам «Пластмассовый век» (1925), «Капкан на мужчину» (1926), «Это» (1927), «Крылья» (1927), «Называй её дикой» (1932).





Биография

Детство

Будущая актриса родилась 29 июля 1905 года в Бруклине в семье Сары Гордон и Роберта Боу. Её мать, дочь француженки и шотландца, по словам самой Боу[1] была очень красива. Клара была третьим ребёнком Сары и Роберта, но обе её старшие сёстры умерли во младенчестве — первая умерла через два часа после рождения, вторая прожила всего два дня. Мать не смогла перенести потери и повредилась в уме. Вынашивая Клару, она была уверена, что этот ребёнок тоже протянет недолго и потому, когда девочка появилась на свет, даже не стала оформлять свидетельство о её рождении.

Семья Клары жила в ужасающей бедности в маленькой съёмной квартире. Её отец, который скорее всего был умственно отсталым, никогда не работал, перебивался случайными заработками и редко появлялся дома, а когда всё же приходил в семью, третировал жену и дочь — и морально, и физически. Когда Кларе было пятнадцать лет, отец изнасиловал её. В отсутствие Роберта Сара зарабатывала на жизнь проституцией. Она водила клиентов домой и, пока обслуживала их в спальне, запирала маленькую Клару в платяном шкафу. Помимо психического расстройства, которое с каждым годом усугублялось, мать Клары страдала эпилепсией — приступы настигали её иногда по три раза в день. Так как в семье не было денег на доктора, который мог бы облегчить её страдания, Клара часто становилась свидетельницей припадков матери.

Клара росла сорванцом. По её собственному признанию[2], она дружила только с мальчишками, никогда не играла в куклы и чувствовала себя стеснённо в присутствии других девочек. Некоторое время она была очень дружна с соседским мальчиком по имени Джонни. Он был на несколько лет младше Клары, и она относилась к нему покровительственно, всюду водила с собой и защищала от уличных хулиганов — дело порой доходило даже до драки. Когда Кларе было десять лет, произошла трагедия. В квартире Джонни вспыхнул пожар, во время которого мальчик сильно обгорел и умер у Клары на руках. Она тяжело пережила смерть друга.

Начало карьеры

Ещё в детстве Клара увлеклась кино. Она боготворила Мэри Пикфорд и была влюблена в киноактёра Уоллеса Рида[3], которого могла видеть в знаменитом историческом фильме тех лет «Рождение нации» Д. У. Гриффита. В 1921 году, когда Кларе было шестнадцать лет, она решила принять участие в конкурсе «Слава и счастье», главным призом которого была небольшая роль в фильме «Дальше радуги». Для участия нужно было предоставить две фотографии. Клара уговорила отца дать ей доллар и отправилась в местную дешёвую фотостудию. Снимки, по её мнению, вышли ужасные, но тем не менее вскоре Клара получила письмо с приглашением явиться на конкурс. Её внешность и ярко-рыжие волосы произвели впечатление на членов жюри, и они присудили Кларе победу. В 1922 году она снялась в «Дальше радуги» — это был её дебют в кино, — однако к разочарованию Боу эпизоды с её участием были вырезаны при монтаже и увидели свет только спустя годы, когда была выпущена полная версия фильма.

Когда мать Боу узнала, что дочь собирается стать актрисой, она устроила скандал, заявив, что актёрство сродни проституции и что она предпочитает увидеть дочь в гробу нежели на экране. Позже, уже после второго фильма Клары, Сара едва не убила её — однажды ночью Клара проснулась и увидела, что мать стоит возле её кровати с ножом для рубки мяса. В результате этого инцидента Боу до конца жизни страдала от бессонницы.

Признание и слава

На Боу обратили внимание после её второго фильма — мелодрамы о китобоях «По морю на кораблях» (1922). Её карьера постепенно пошла в гору, хотя актрису не покидало чувство вины за то, что она пошла наперекор воле матери. Во время съёмок в картине «Враги женщин» (1923) актриса узнала, что её мать умерла, и, полагая, что виновата в её смерти, тяжело перенесла эту потерю.

Встреча с одним из представителей кинокомпании «Preferred Pictures», которая имела место в том же году, определила звёздное будущее актрисы. Он пригласил Боу на пробы, предложив оплатить её проезд до Голливуда. Она согласилась, но при встрече с главой кинокомпании Б. П. Шульбергом не произвела на него впечатления — он даже начал сомневаться стоит ли тратить время на пробы. Однако пантомима всегда удавалась Боу и когда она появилась перед камерой, Шульберг остался более чем доволен результатом и заключил с актрисой контракт. Их совместная работа началась с мелодрамы о разлученных влюблённых под названием «Майские дни» (1923).

На протяжении последующих двух лет Клара снялась в двадцати трёх картинах. Поначалу она была задействована на второстепенных ролях — играла любовниц («Высшая мера», «Возлюбленный Евы», «Путь наслаждений» и др.), дочерей («Вино», «Пчеловод») и соседок («Дети Хелен») главных героев. В то время она получала не более 750 $ в неделю, но тем не менее, как только у неё стали водиться деньги, Боу перевезла в Голливуд своего отца. Он много пил и часто ставил её в неловкое положение, заявляясь пьяным на съёмочную площадку к дочери.

Боу снималась не только на «Preferred Pictures» — Шульберг часто «одалживал» актрису другим кинокомпаниям. Такая аренда была довольно прибыльным занятием: пока Боу снималась на Warner Bros.Целуй меня снова») или «Banner Productions Inc.» («Пустые сердца») продюсер получал около 3000 $ в неделю.

Постепенно Боу завоевала любовь зрителей. В 1924 году она вошла в число подающих надежды молодых актрис и получила награду WAMPAS Baby Stars, которая в разные годы присуждалась Джоан Блонделл, Бесси Лав, Вере Рейнольдс, Джинджер Роджерс и др. Тогда же сформировалось её актёрское амплуа — в основном Боу играла строптивых сексуально привлекательных кокеток, наделённых независимым нравом и упрямым характером. Её героини в погоне за богатством с лёгкостью разбивали мужские сердца, но в итоге всегда выбирали любовь, а не деньги.

Первая настоящая популярность пришла к Боу в 1925 году. Шульберг снял её в роли взбалмошной студентки Синтии Дэй в комедийной мелодраме «Пластмассовый век» и, так как картина снискала невероятный успех у публики, Боу в один момент стала одной из ведущих актрис «Preferred Pictures». Неожиданный взлёт карьеры вскружил голову Боу, которой тогда было всего девятнадцать лет. Она стала встречаться со своим партнёром по фильму, актёром Гилбертом Роландом, что положило начало её будущей скандальной репутации.

Восемь картин, в которых Боу появилась в 1926 году, закрепили её успех. Наиболее известным фильмом этого года для Боу стала комедия Виктора Флеминга под названием «Капкан на мужчину», где молодая актриса исполнила роль неисправимой кокетки Алверны. По сюжету Алверна пытается обольстить любого мужчину, который попадается ей на пути, но в итоге выбирает настоящую любовь и тихое супружеское счастье в канадской глуши. Фильм был снят на киностудии «Paramount Pictures», главой которой к тому времени стал Шульберг и которая после успешного проката картины заключила с Боу контракт сроком на пять лет. В том же году Боу — по характеру похожая на своих героинь — стала встречаться с Виктором Флемингом, несмотря на то, что он был почти в два раза старше её по возрасту.

Эта девушка

Слава Боу достигла пика в 1927 году, после того, как она снялась в роли продавщицы универмага Бетти Лу Спенс, влюблённой в сына своего босса, в комедийной мелодраме «Это» по одноимённому роману Элинор Глин. Картина, премьера которой состоялась 19 февраля 1927 года, с громким успехом прошла в кинотеатрах, а Боу получила прозвище It-girl — то есть эта девушка, — которое с тех пор стало определением молодой, сексуально притягательной особы, о которой все говорят и которая находится в центре внимания.

В то время Боу действительно находилась в центре внимания — не только благодаря успеху на киноэкране, но и из-за своего вызывающего поведения и бурных романов (таблоиды также муссировали слухи о её пристрастии к алкоголю и наркотикам). Руководство «Paramount Pictures» даже внесло особый пункт в её контракт, предусматривающий выплату премии в 500 тысяч $, если до истечения срока контракта Клара будет удерживаться от публичных скандалов[4].

Тем не менее это обещание не возымело действия. Поведение актрисы испортило её репутацию и, несмотря на то, что она была по-прежнему востребована как актриса, голливудское общество отвернулось от неё — Боу перестали приглашать на приёмы и вечеринки из опасения, что она совершит какой-нибудь неприглядный поступок[5].

Другим нашумевшим фильмом 1927 года с участием Боу стала военная мелодрама «Крылья», где актриса исполнила роль медсестры Красного креста, влюбленной в лётчика, который любил другую девушку. Эта картина вошла в историю кино ещё и потому, что стала первым фильмом — и единственным немым, — получившим премию «Оскар».

Закат карьеры

Начиная с 1928 года карьера Боу постепенно пошла на спад. Она появилась всего в четырёх картинах (примечательно, что все они в настоящее время считаются утерянными). Далее в 1929 году состоялся её дебют в звуковом кино — в комедии «Дикая вечеринка», где Боу исполнила привычную роль легкомысленной красотки, сыграв влюблённую в своего преподавателя студентку Стеллу Эмс.

Боу — подобно многим другим актрисам немого кино — с трудом осуществила переход к звуковым фильмам, так как привыкла к игре посредством выразительной пантомимы. Новоявленная необходимость говорить и следить за своим голосом — а в картине 1930 года «Любовь среди миллионеров» ещё и петь — вызывала у неё боязнь микрофона.

Положение Боу окончательно пошатнулось после скандала с её личным секретарём Дейзи Дево, которую Боу наняла в начале 1929 года, чтобы та занималась её счетами. Несмотря на то, что Дево привела финансовые дела Клары в порядок, через год она была уволена за излишнее внимание к актёру Рексу Беллу, с которым актриса тогда встречалась. Попытка Дево вернуть себе место была расценена Боу как вымогательство, и 6 ноября 1930 года Рекс Белл заявил на неё в полицию.

Несмотря на то, что Дево отрицала обвинения в вымогательстве, Бёрн Фиттс — окружной прокурор Лос-Анджелеса и близкий друг руководства студии «Paramount Pictures» — заключил Дейзи в тюрьму и провёл в её квартире несанкционированный обыск. Так как никакого компромата на неё обнаружить не удалось, Дево вышла на свободу и немедленно подала в суд на Фиттса за незаконное задержание. Фиттс в свою очередь возбудил против неё ответное дело, предъявив Дево обвинение в тридцати пяти случаях присвоения денег Боу. Слушание дела началось при большом стечении публики 13 января 1931 года. Присяжные признали Дево виновной только в одном случае денежных махинаций, но это не помешало судье приговорить её к восемнадцати месяцам заключения.

Откровения Дево, которая живописала на суде скандальные подробности личной жизни актрисы, привели к полному краху её карьеры — летом 1931 года студия разорвала контракт с Боу. В том же году двадцатипятилетняя актриса вышла замуж за Рекса Белла и удалилась на принадлежащее ему ранчо в Неваде. Прежде чем окончательно прекратить свою карьеру, она появлялась на киноэкранах ещё дважды — в 1932 году в драме по мотивам романа Тиффани Тайер «Называй её дикой» и в 1933 году в музыкальной мелодраме «Шумиха», где исполнила роль ярмарочной танцовщицы по имени Лу.

Личная жизнь

В середине 1920-х актриса — рыжеволосая, с накрашенными бантиком губами — была признанным секс-символом Голливуда. Она скандально прославилась своими свободными нравами и многочисленными романами с коллегами по цеху. Так, известно, что в числе её любовников были актёры Гэри Купер, Гилберт Роланд, Бела Лугоши, режиссёр Виктор Флеминг. Она не скрывала своих похождений, что было довольно рискованно для тех лет, и могла прилюдно и не стесняясь в выражениях обсуждать своих любовников[6]. В 1929 году, когда её карьера начала клониться к закату, Боу познакомилась с актёром, героем вестернов, Рексом Беллом. После двухлетнего романа пара поженилась 3 декабря 1931 года в Лас-Вегасе. В 1934 году у Боу и Белла родился сын Тони (поменял имя на Рекс Энтони Белл, умер в июле 2011), а в 1938 году — второй сын, Джордж.

Болезнь

В 1949 году у Боу диагностировали шизофрению. Лечение — в том числе c помощью шоковой терапии — не принесло результатов, и вскоре актрису положили в психиатрическую лечебницу. В последующие шестнадцать лет, поселившись отдельно от мужа, она вела очень уединённый образ жизни и редко выходила из своего дома в Лос-Анджелесе. В 1954 году Рекс Белл был избран вице-губернатором штата Невада и умер в 1962 году. Клара пережила его на три года и скончалась от сердечного приступа 27 сентября 1965 года в возрасте 60 лет.

Интересные факты

  • На премьерах своих фильмов Клара коротала время, играя в покер со своим поваром, горничной и шофёром.
  • Многие женщины подражали характерной манере Боу красить губы.
  • Пребывая на пике популярности, Клара получала от поклонников по 45 тысяч писем в неделю.
  • Клара отказалась от предложения написать мемуары, так как многие эпизоды её прошлого могли скомпрометировать её сыновей и их семьи.
  • Боу была удостоена звезды на Голливудской аллее славы.

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Боу, Клара"

Примечания

  1. [www.maxwelldemille.com/ClaraBow/clarastory.html Photoplay] My mother was a very beautiful woman. She came of a good family in New York State and her mother was French and her father was Scotch.
  2. [www.maxwelldemille.com/ClaraBow/clarastory.html Photoplay] I always played with the boys. I never had a doll in all my life.
  3. [www.maxwelldemille.com/ClaraBow/clarastory.html Photoplay] Wally Reid was my first sweetheart, though I never saw him except on the screen. He was Sir Galahad in all his glory. I worshipped Mary Pickford.
  4. [members.tripod.com/~clara_bow/korcz.html John Korcz. Clara Bow. The irresistible «It» girl] Paramount had prudently inserted a morality clause in her [Clara Bow’s] contract guaranteeing her a $500,000 bonus at the expiration of it if she did not 'run wild' to publicity.
  5. Биограф актрисы Дэвид Стенн в [www.salon.com/ent/col/srag/1999/06/10/bow/index1.html интервью на Salon.com]: Esther Ralston told me a story on herself that I thought revealed a lot about Clara and Hollywood. She and Clara were shooting «Children of Divorce» and the day they wrapped Esther was having a big party. <…> And everyone in Hollywood was invited — that is, all the right people. So Esther was getting dressed in the dressing room and Clara walked by and lingered in the doorway and said, «You’re having a party, ain’t cha, Esther?» And Esther said, as if it had just hit her, «Oh Clara, would you like to come?» And Clara Bow stood in the doorway and said, «Oh, no, I know you don’t want to invite me.»
  6. Биограф актрисы Дэвид Стенн в [www.salon.com/ent/col/srag/1999/06/10/bow/index.html интервью на Salon.com]: She’d compare sizes of her lovers and that kind of stuff — unheard of in those days, especially in public.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Боу, Клара

– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?