Бофорт, Генри

Генри Бофорт, более известен, как кардинал Уинчестерский (англ. Henry Beaufort, Cardinal of Winchester; около 1374, Шато-де-Бофор, Маас и Луара, Франция — 11 апреля 1447, дворец Вулвси, Уинчестер, Англия) — английский кардинал, государственный деятель и крупный королевский сановник. Представитель рода Бофортов. Епископ Линкольна с 1 июня 1398 по 19 ноября 1404 года. Епископ Уинчестера с 19 ноября 1404 года. Лорд-канцлер Англии с 1403 по 1405, с 1413 по 1417 и с 1424 по 1426 годы. Кардинал-священник с 24 мая 1426 года, с титулом церкви с 27 мая 1426 года. Кардинал-протопресвитер с марта 1444 года.

Ранние годы

Родился Генри Бофорт около 1374 года, замке Шато-де-Бофор, что в Маас-и-Луаре, во Франции. Второй из четырёх детей Джона Гонта, первого герцога Ланкастера, и его любовницы Екатерины Роэ, жены сэра Хью Суинфорда, они поженились в 1396 году. Генри Бофорт приходился внуком короля Англии Эдуарда III. Бофорт был крещён в замке, где он родился. Его двоюродный брат, король Ричард II, узаконил четверых детей от этого союза в 1397 году, но они были отстранены от наследования престола. Его фамилия также указывалась как Бофорт-Ланкастер. Генри Бофорта называли Английский кардинал или кардинал Винчестерский.

От связи с Элис Фицалан (до 1382 — до 1415) у Генри была одна дочь:

• Джоан Бофорт (ок. 1402 — ок. 1453); муж: сэр Эдвард Стрэдлинг (ок. 1389—1453)

Литература

• Cokayne, George E. The Complete Peerage of England, Scotland, Ireland, Great Britain, and the United Kingdom, Extant, Extinct, or Dormant. — Microprint. — Gloucester [England]: A. Sutton, 1982. — Vol. XII. — ISBN 0-904387-82-8.
• Maurice Powicke and E. B. Fryde Handbook of British Chronology 2nd ed. London: Royal Historical Society 1961.

Отрывок, характеризующий Бофорт, Генри

– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.