Боццано, Эмилио

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эмилио Боццано
итал. Emilio Bozzano
Полное имя

Эмилио Боццано

Дата рождения

14 января 1840(1840-01-14)

Место рождения

Генуя, королевство Сардиния

Дата смерти

2 мая 1918(1918-05-02) (78 лет)

Место смерти

Генуя, Королевство Италия

Страна

Королевство Италия

Профессии

композитор, дирижёр, органист

Инструменты

орган

Жанры

классическая музыка

Эмилио Боццано (итал. Emilio Bozzano; 14 января 1840 года, Генуя, королевство Сардиния2 мая 1918 года, Генуя, Королевство Италия) — итальянский композитор, дирижёр и органист.[1]





Биография

Эмилио Боццано родился 14 января 1840 года в Генуе, в королевстве Сардиния. В 4 года научился игре на фортепиано. В 8 лет дал первый концерт в театре Дориа в родном городе. Выступление имело успех у публики. В это же время он написал несколько песен для вокала и фортепиано. Продолжил обучение под руководством Карло Андреа Гамбини. С 1850 года служил органистом в нескольких храмах Генуи. В 1861 году сочинил «Мессу» из сорока частей для церкви Богоматери Ремедийской. Произведение было благосклонно принято публикой и критиками, назвавших молодого композитора одним из самых перспективных итальянских музыкантов.

В 1861 году, завершив музыкальное образование, при поддержке мецената и меломана Конрада Брайтвейзера де Ламберта, совершил путешествие по Германии. В последующие годы совершенствовал исполнительское мастерство и знания в композиции. 8 января 1871 года, вместе с другими музыкантами из Генуи, выступил на сцене зала Сивори-ди-Дженова в концерте, организованном в честь первого столетнего юбилея со дня рождения композитора Людвига ван Бетховена.

20 июня 1872 года в театре Дориа в Генуе была поставлена его первая опера «Цыганское варенье» (итал. Djem la zingara) по либретто Джузеппе Перозио. Премьера прошла с успехом. В местной прессе сочинение получило хорошие рецензии критиков. В Генуе в театре Политеама 20 мая 1877 года была поставлена вторая опера композитора «Бенвенуто Челлини» (итал. Benvenuto Cellini) по либретто всё того же Джузеппе Перозио, которая также имела успех. Благосклонно были приняты критикой и симфонические произведения композитора — «Иллюстрации III и V песен Ада Данте» (итал. Illustrazione del III e del V canto dell'Inferno di Dante) для голоса, фортепиано и струнных, премьера которой состоялась в Генуе в 1874 году и в театре Кастелли ди Алилано в декабре 1875 года, и «Новара-Рим» (итал. Novara-Roma) для хора, оркестра, двух голосов и духовых инструментов, впервые прозвучавшая в театре Дориа 24 января 1878 года.

Вскоре после этого, Эмилио Боццано был принят на место концертмейстера и дирижера в театры Карло Феличе и Политеама в Генуе и возглавил Оркестровое общество. Парез на левой руке, который композитор получил в последние годы жизни, вынудил его оставить концертную деятельность.

Он посвятил себя педагогической деятельности. Преподавал гармонию, игру на органе и основы церковной музыки в институте для слепых, в чьих архивах хранились многие рукописи его композиций, утраченные во время Второй мировой войны. Среди его учеников был композитор Луиджи Кортезе.

Эмилио Боццано умер 2 мая 1918 года в Генуе, в королевстве Италия.

Творческое наследие

Творческое наследие композитора включает 2 оперы, 2 симфонии и более 300 сочинений церковной и камерной музыки, в том числе транскрибированные для фортепиано партии из опер «Рюи Блаз» Филиппо Маркетти, «Джоконда» Амилькаре Понкьелли и «Роберт Дьявол» Джакомо Мейербера.

Напишите отзыв о статье "Боццано, Эмилио"

Примечания

  1. Masutto, 1834, p. 28.

Литература

  • Giovanni Masutto. [books.google.ru/books?id=jAIQAAAAYAAJ&dq=Emilio+Cianchi+compositore&hl=ru&source=gbs_navlinks_s I maestri di musica italiani del secolo xix: notizie biografiche] : [итал.]. — Venezia : G. Cecchini, 1834. — 226 p.</span>

Ссылки

  • Clara Gabanizza. [www.treccani.it/enciclopedia/emilio-bozzano_%28Dizionario_Biografico%29/ Bozzano, Emilio]. Тreccani.it. — Dizionario Biografico degli Italiani - Volume 13 (1971).  (итал.)

Отрывок, характеризующий Боццано, Эмилио

– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.