Линдман, Бу

Бу Линдман
Личная информация
Полное имя	Бу Сигфрид Габриэль Линдман
Оригинальное имя	швед. Bo Sigfrid Gabriel Lindman
Награды и медали Современное пятиборье Олимпийские игры Золото Париж 1924 личное первенство Серебро Амстердам 1928 личное первенство Серебро Лос-Анджелес 1932 личное первенство Фехтование Чемпионаты мира Бронза Будапешт 1933 командная шпага

Бу Сигфрид Габриэль Линдман (швед. Bo Sigfrid Gabriel Lindman, 8 февраля 1899 — 30 июля 1992) — шведский военный (вышел в отставку в звании подполковника), пятиборец и фехтовальщик, олимпийский чемпион, призёр чемпионатов мира.

Биография

Родился в 1899 году в Стокгольме. В 1924 году стал чемпионом Олимпийских игр в Париже в современном пятиборье. В 1928 году на Олимпийских играх в Амстердаме завоевал серебряную медаль в современном пятиборье. В 1932 году на Олимпийских играх в Лос-Анджелесе снова завоевал серебряную медаль в современном пятиборье; также принял участие в соревнованиях по фехтованию на шпагах, но неудачно. В 1933 году стал обладателем бронзовой медали Международного первенства по фехтованию в Будапеште (в 1937 году Международная федерация фехтования задним числом признала все прошедшие ранее Международные первенства по фехтованию чемпионатами мира).

В 1934—1946 годах был председателем Шведской федерации лёгкой атлетики. В 1949 году стал казначеем Международного союза по современному пятиборью.

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/li/bo-lindman-1.html Бо Линдман] — олимпийская статистика на сайте Sports-Reference.com (англ.)

Отрывок, характеризующий Линдман, Бу

– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.