БраМит

«БраМит» — один из первых серийных советских глушителей. Получил название «БраМит» в честь изобретателей — братьев В.Г. и И.Г. Митиных. Первая модель, предназначенная для установки на револьвер системы Нагана, была разработана в 1929 году. В дальнейшем, в 1930-е годы был разработан вариант для установки на винтовку Мосина.

«БраМит» широко и успешно использовался в годы Великой Отечественной войны бойцами разведывательно-диверсионных групп РККА, спецподразделений НКВД, а также советскими партизанами.[img0.liveinternet.ru/images/attach/c/1/60/261/60261476_komandirskiy_s_bramitom.jpg]

История

В СССР всплеск интереса к ПБС относится к началу 1930-х гг. Впервые испытания ПБС проводились в 1931 г., но за это десятилетие создать сколько-нибудь пригодную для применения конструкцию не удалось.

В июне 1940 г. на полигонные испытания был представлен глушитель звука выстрела (по современной терминологии ПБС) конструкции И. Г. Митина. Разработка глушителя финансировалась Главным артиллерийским управлением по заказу Главного разведуправления и штаба Сухопутных войск. Он был создан в Особом конструкторском бюро НКВД. В декабре 1940 г. глушитель был принят на вооружение для комплектации винтовок обр. 1891/30 гг.

Прибор «Брамит» присоединялся к стволу винтовки Мосина, и представлял собой стальной цилиндр длиной 147 мм и диаметром 32 мм. Стрельба производилась специальным винтовочным патроном с уменьшенной скоростью (не более 260 м/с) и лёгкой пулей. Кучность стрельбы из винтовки с «Брамитом» была равноценна кучности карабина обр. 1938 г., предельная дальность составляла 300 м, эффективная – 150-200 м.

Серийное производство глушителей началось в 1942 году. За время войны было изготовлено несколько десятков тысяч приборов, которые использовались партизанами, разведывательными и диверсионными группами (в том числе и со снайперской винтовкой). Иногда их использовали армейские снайперы в позиционный период боевых действий.

Немецкая армия до июня 1941 г. не располагала собственными глушителями, и приняла на вооружение трофейные стрелковые комплексы «Брамит» как Schalldampfer 254(r). Собственные разработки немцы начали внедрять с 1943 г. В 1943 г. германская фирма Schneider-Opel скопировала советский ПБС для использования с 7,92-мм автоматами MP43, однако до массового производства дело не дошло. Копии «Брамитов» изготавливались и в Финляндии.

В процессе испытаний были отработаны ещё два варианта прибора «Брамит»: для карабина обр. 1938 г. и револьвера Нагана обр. 1895 г.. Оба этих варианта не получили широкого распространения. «Брамит» для карабина позволял вести стрельбу на дальность чуть более 100 м, и, вследствие более высокого дульного давления, имел более высокую звучность. Вариант для револьвера значительно увеличивал вес оружия (с 834 до 1144 г), длину (с 230 до 350 мм), и, хотя несколько увеличивал скорость пули (с 272 до 278 м/с), существенно снижал пробивное действие и кучность стрельбы.

В 1938-1941 гг. И.Г. Митиным были разработаны ПБС для пистолета-пулемёта Токарева и пистолета-пулемёта Дегтярёва. На вооружение они не принимались.

В плане опытных работ НИПСВМО на 1941 г. значилось проектирование прибора «Брамит» и для снайперской винтовки СВТ-40. Неизвестно, был ли он разработан.

«Брамит» для пулемёта Дегтярёва (ДП) был разработан Особым конструкторским бюро НКВД совместно со специалистами Арткома Главного Артиллерийского Управления в 1941-1942 гг. Он предназначался для партизанских отрядов и авиадесантных частей. Испытания состоялись 23 мая 1942 г. на Софринском артиллерийском полигоне. «Брамит» крепился на ДП взамен штатного пламегасителя и весил около 1,3 кг. Длина пулемёта вместе с прибором составляла 1332 мм. Для стрельбы использовались патроны, предназначенные для винтовочного «Брамита», однако разрабатывались и специальные пулемётные патроны, так как винтовочные патроны мало приспособлены для автоматического огня.

В кратком отчёте об испытаниях пулемётного «Брамита» сказано: «При автоматической стрельбе звук выстрела совершенно отсутствует и только на близком расстоянии слышен звук удара подвижных частей пулемёта, напоминающих работу швейной машинки». Убойное действие пули и прицельная дальность определялись полигоном в 500 м. 27 мая 1942 г. глушитель был принят на вооружение под наименованием «СГ-ДП» (Специальный глушитель к ДП). Данных о производстве нет.

Устройство

Глушитель представлял собой цилиндрическую трубку диаметром 32 мм и длиной 140 мм, внутри разделённую на две камеры, каждая из которых имеет с торцов резиновые шайбы толщиной 15 мм, установленные поперёк этой трубы и имевшие крестообразные прорези для прохождения пули. В стенках каждой из камер имелись отверстия небольшого диаметра (порядка 1 мм) для выхода пороховых газов из корпуса глушителя. В первой камере также находился отсекатель, который уменьшал количество газов, проходивших во вторую камеру. На корпусе глушителя для винтовки Мосина наносилось напоминание о необходимости стрелять только специальными патронами с уменьшенной начальной скоростью.

Спецпатрон

Для стрельбы из винтовки применялся специальный патрон 7.62х54 мм с уменьшенным зарядом пороха (0,8 грамма вместо 3,6 граммов в стандартном патроне), который позволял снизить начальную скорость пули. Патрон сохранил штатную пулю типа «Л» массой 9,6 грамм, чтобы отличать от стандартного патрона, выкрашенную полностью в зелёный цвет. В послевоенное время 7,62-мм винтовочный патрон с уменьшенной скоростью пули (УС) не производился.

Для револьвера Нагана использовался специальный патрон с остроконечной пулей для обеспечения правильного прохождения ею резиновых обтюраторов.

Недостатки устройства

Существенным недостатком устройства была малая надёжность (БраМит приходилось часто чистить из-за большого количества порохового нагара, оседавшего на стенках камер, что по большому счёту является не недостатком, а вопросом технического обслуживания и личной дисциплины стрелка и контроля за ним со стороны его командира) и низкая долговечность (резиновые шайбы быстро приходили в негодность). Кроме того, глушитель был велик и нарушал балансировку оружия (хотя это недостаток любого глушителя, устраняющийся постановкой винтовки на самодельные сошки или мешок с песком, а также практической подготовкой).

Литература и источники

• Александр Борцов. Глушить, так тихо... // журнал «Мастер-ружьё», № 7-8 (19-20), 1997. стр.66-72
• Руслан Чумак. Сколько, где и когда? О производстве приборов бесшумной и беспламенной стрельбы «Брамит» в годы Великой Отечественной войны // журнал "Калашников. Оружие, боеприпасы, снаряжение", № 11, 2011. стр.74

Дополнительная литература

• Чумак Р. [www.kalashnikov.ru/wp-content/uploads/2015/05/Kalashnikov-2015_05.pdf Ленинградские «Брамиты»] (рус.) // Калашников : журнал. — 2016. — Май (№ 05). — С. 34-36.

Ссылки

• [www.popmech.ru/article/5212-bez-shuma-i-pyili/ Статья о глушителях в популярной Механике]
• [ammo-collection.com/index.php?title=7,62%D1%8539R_%D0%9D%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%BD/%D0%91%D1%80%D0%B0%D0%BC%D0%B8%D1%82 Данные о патроне]
• [kalashnikov.ru/upload/medialibrary/ff5/bramit.pdf Интересные подробности о производстве БраМита]

Отрывок, характеризующий БраМит

В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».