Первая бразильская республика

Первая республика (порт. Primeira República) или Старая республика (порт. República Velha) — период истории Бразилии от свержения монархии в 1889 году до переворота 1930 года. Название периода возникло для того, чтобы отличать этот период от «нового государства», установленного Жетулиу Варгасом.

Период Старой республики условно подразделяется на два подпериода: Сабельную республику (порт. República da Espada) и Олигархическую республику (порт. República Oligárquica). На протяжении первого периода (1889—1894) во власти доминировали военные, а на протяжении второго (1895—1930) власть практически исключительно формировалась правительствами главных штатов по так называемой «политике кофе с молоком», начатой президентом Кампусом Салисом.

Старая республика пала во время революции, организованной Жетулиу Варгасом в октябре 1930 года. Жетулиу Варгас принял руководство страной 3 ноября и оставался диктатором до 1945 года.

Крушение Бразильской империи

Главная причина падения Бразильской империи заключалась в коренных переменах, произошедших в экономике страны. В связи с ростом производства кофе влиятельные кофейные олигархи на юге Бразилии потребовали предоставить им всю полноту власти в вопросах местного управления, а также разрешить участвовать в разработке общегосударственного законодательства в соответствии со своими интересами. Этим кругам оказали поддержку возникающие промышленные группы, связанные с железными дорогами, пароходными линиями, банками и каучуковым промыслом, а также финансовые дельцы, занятые в освоении запада Бразилии.

Но император Педру поддерживал владельцев сахарных плантаций, которые составляли господствующую политическую силу в стране и были представлены в консервативной партии. Однако в условиях иностранной конкуренции на мировом рынке производство сахара катастрофически сокращалось. К тому же консервативная партия оказалась расколотой по вопросу об отмене рабства.

В итоге, когда в стране был принят «Золотой закон», который ударил по самой основе производства сахара, богатые плантаторы отказали в поддержке империи, поскольку она больше не могла защищать их интересы. К силам, враждебным империи, присоединились также республиканская партия и церковная иерархия.

Республиканский переворот

Воспользовавшись правительственными кризисами 1888 и 1889 годов и неудовлетворённостью среди военных, республиканцы, во главе которых встал маршал Фонсека, выступили за революционные изменения вместо постепенных.

В ноябре 1889 года в Рио-де-Жанейро началась вооружённая демонстрация, которая быстро переросла в военный переворот, и 15 ноября император Педру был свергнут. Республиканцы провозгласили конец монархии и установление республики. Император, не желая ввергать Бразилию в гражданскую войну, покинул страну. Так завершилась самая спокойная революция во всей истории Америки, которая прошла практически бескровно.

Сабельная республика

Временное правительство

После государственного переворота к власти в стране пришло Временное правительство во главе с Деодору да Фонсекой, которым была созвана Конституционная ассамблея для разработки новой конституции. Она завершила свою работу в начале 1891 года, и 24 февраля первая республиканская конституция Бразилии, за образец которой была взята Конституция США, была официально принята. В ней была установлена президентская система правления с тремя независимыми ветвями власти: исполнительной, законодательной и судебной. Такая структура власти сохранилась во всех последующих конституциях страны. 26 февраля Национальный конгресс избрал Фонсеку первым президентом Бразилии.

Диктатура военных

Фонсека не имел конкретной программы развития страны, из-за чего влиятельные деловые круги начали критиковать его правительство. В итоге, недовольство политикой президента вынудило его сделать ряд шагов для укрепления диктаторского режима, в частности ограничить свободу слова и увеличить численность вооружённых сил. Но Конгресс, находившийся в конфликте с правительством, отказался утвердить закон об увеличении армии и принял решение о процедуре импичмента. В ответ на это 3 ноября 1891 года Фонсека распустил парламент и объявил чрезвычайное положение. Конгресс, объединившись с командованием флота, оказал Фонсеке сопротивление, и последний, во избежание кровопролития и гражданской войны, ушёл в отставку, передав свои полномочия вице-президенту Флориану Пейшоту.

Пейшоту, как и его предшественник, был военным и, придя к власти, предпринял ряд шагов, направленных на дальнейшее упрочение диктатуры. При помощи военной силы он принялся свергать губернаторов штатов и заставлять Конгресс утверждать свои акты. В стране начались мятежи, которые в сентябре 1893 года переросли в серьёзное восстание, которое, впрочем, было жестоко подавлено правительственными войсками. Однако немногочисленные отряды продолжали оказывать сопротивление вплоть до ноября 1894 года, когда срок полномочий Пейшоту истёк.

С уходом Пейшоту закончился период так называемой сабельной республики, и к власти в Бразилии пришли гражданские лица.

Олигархическая республика

Реальная власть в Бразилии вновь перешла к кофейным и сахарным плантаторам, причём первые доминировали, контролируя действия президента и Конгресса, а вторые выполняли роль младшего партнёра. Кофейные магнаты позволили сахарозаводчикам из периферийных штатов установить контроль над местными органами власти в обмен на поддержку федеральной политики. Президенты Бразилии, как правило, чередовались из штатов Сан-Паулу и Минас-Жерайс, следуя «политике кофе с молоком».

Восстание Канудус

Стабильность Олигархической республики в начале её истории время от времени прерывали военные конфликты между милитаристами и республиканцами, а также крестьянские восстания. Одним из наиболее кровопролитных восстаний того периода стало движение Канудус, зародившееся в 1893 году в штате Баия. Во главе движения встал мистик Антониу Масиэл по прозвищу Консельейру (Советник), вокруг которого собралось около 20-25 тысяч человек из штатов Баия, Сеара, Пернамбуку и Сержипи. Повстанцы грабили проезжих торговцев и местных помещиков. В ситуацию пришлось вмешаться республиканскому правительству, которое послало на борьбу с повстанцами войска. В 1897 году, после продолжительных боёв, восстание было подавлено. Правительственные войска потеряли около 4 тысяч человек убитыми, количество погибших повстанцев было намного больше.

Контестаду

В 1912 году крестьянское восстание вспыхнуло на юге Бразилии, в области Контестаду. Правительственные войска долго не могли подавить это выступление. Повстанцы одну за другой разгромили карательные экспедиции, посланные федеральным правительством. Только седьмой экспедиции в 1915 году удалось захватить лагерь восставших. К августу 1916 года сопротивление повстанцев было сломлено.

События, происходившие на юге Бразилии, спровоцировали целый ряд военных мятежей по всей Бразилии. В 1910 году в штате Баия восстал местный гарнизон, который обстрелял губернаторский дворец и окружающие здания. В этом же году в штате Рио-де-Жанейро произошёл крупный военно-морской мятеж: бразильские моряки, возмущённые телесными наказаниями во флоте, захватили ряд крупных и мелких судов в порту Рио-де-Жанейро и угрожали городу бомбардировкой. В 1911 году была предпринята попытка военного переворота в штате Сан-Паулу. Однако все эти мятежи удалось быстро подавить.

Первая мировая война

С началом Первой мировой войны Бразилия объявила о своём нейтралитете, но после провозглашения Германией неограниченной подводной войны, в результате которой было потоплено несколько бразильских кораблей, 26 октября 1917 года объявила Германии войну, присоединившись к Антанте.

Роль Бразилии ограничилась лишь обеспечением союзников товарами и морским транспортом: бразильские генералы, осознавая слабость армии, которая не могла справиться даже с крестьянским восстанием, не решились посылать войска в Европу.

После Первой мировой войны в Бразилию устремился иностранный капитал, преимущественно американский. В стране стали появляться новые отечественные промышленные предприятия, так что к 1920 году в стране действовало более 6 тысяч фабрик самых различных отраслей. Существенным подспорьем в деле подъёма внешней торговли Бразилии явились германские суда, интернированные в годы войны.

Военные восстания

Новые факторы экономического развития Бразилии — рост промышленности и увеличение рабочего класса — породили в стране непрерывные политические и экономические конфликты. Господство кофейного штата Сан-Паулу препятствовало развитию промышленности и других сырьевых отраслей, стимулированных в ходе войны, что в итоге вылилось в череду восстаний.

5 июля 1922 года в Рио-де-Жанейро произошёл так называемый «Бунт восемнадцати»: восстал гарнизон крепости Копакабана при поддержке курсантов военного училища. Главной целью восставших было отстранение от власти действующего президента Эпитасиу Песоа и одновременно недопущение к власти его преемника, Артура Бернардиса. Восстание не увенчалось успехом: его участники были хладнокровно расстреляны.

Ровно через два года после этих событий, 5 июля 1924, в штате Сан-Паулу вспыхнул антиправительственный мятеж под руководством отставного генерала Изидору Лописа, который получил название «второго восстания лейтенантов». Ядро восстания, как и в 1922, составили молодые военные. Несмотря на поддержку населения штата, правительственные войска достаточно быстро подавили и этот мятеж, но он успел спровоцировать серьёзные волнения в ряде штатов, также недовольных внутренней политикой правительства.

После поражения в Сан-Паулу революционеры сконцентрировали свои силы в самом южном штате страны, Риу-Гранди-ду-Сул. Ими был сформирован вооружённый отряд из 1500 человек, который возглавил капитан Луис Карлос Престес. Этот отряд, получивший название «Колонна Престеса», в течение двух с половиной лет перемещался по всей стране, пройдя в общей сложности 25 тысяч километров. Уходя от прямых столкновений с правительственными войсками, Колонна Престеса небольшие города и держала правительство в постоянном напряжении. Лишь в 1927 году движение потерпело окончательное поражение, и его последние участники укрылись в Боливии.

Великая депрессия

В 1929 году Бразилию охватил экономический кризис, причинивший большой урон экономике государства. Как следствие, резко снизились цены на бразильский кофе, сократился уровень промышленного производства, многие жители страны потеряли работу, оставшись без средств к существованию. Экономический кризис вызвал рост классовых противоречий и разногласий в бразильском обществе: рабочие устраивали забастовки, выражая недовольство правлением «кофейной» олигархии и требуя радикальных перемен. Пик разногласий пришёлся на этап подготовки к президентским выборам, которые были назначены на 1 марта 1930 года.

В начале 1930 года была нарушена традиционная договорённость между штатами Сан-Паулу и Минас-Жерайс о чередовании кандидатов, выдвигаемых на пост президента, более известная как «политика кофе с молоком». Действующий президент Вашингтон Луис, выходец из Сан-Паулу, отказался назвать кандидатуру своего преемника от Минас-Жерайса, которым должен был стать губернатор штата Антониу Карлус Рибейру ди Андрада. При этом президент сослался на то, что в условиях Великой депрессии, охватившей мировую экономику, правительство должно пойти на экстраординарные меры для исправления положения, и роль главы государства в таких условиях он доверяет губернатору Сан-Паулу Жулиу Престису. В связи с этим накануне президентских выборов в Бразилии образовались две враждебные по отношению друг к другу политические группировки: Консервативная концентрация, защищавшая интересы помещиков и плантаторов, и Либеральный альянс, представлявший буржуазию.

Падение Старой республики

По результатам президентских выборов новым главой государства с большим отрывом был избран Жулиу Престис. Потерпевший поражение кандидат от оппозиции Жетулиу Варгас объявил о своей «победе» и обвинил правительство в фальсификации результатов выборов.

3 октября 1930 года началась революция, которая в этот же день свергла губернаторов сразу 8 штатов. На следующий день в штатах Риу-Гранди-ду-Сул, Санта-Катарина и Парана было введено военное положение.

10 октября Жетулиу Варгас и его ближайшие соратники выехали поездом в тогдашнюю столицу Бразилии, Рио-де-Жанейро. Правительственные войска получили задание остановить Варгаса, перекрыв дороги на Рио-де-Жанейро. В результате этого в Кватигви, на границе штатов Сан-Паулу и Парана, произошёл ряд столкновений между правительственными и революционными силами. Крупное сражение между ними могло состояться в Итараре, но этому помешали события, произошедшие в столице государства: 23 октября столичный гарнизон восстал, вынудив президента Луиса покинуть свой пост, а на следующий день, 24 октября, генералы Тасу Фрагозу и Мена Баррету, а также адмирал Исайас ди Норонья создали военную хунту. Их триумвират вошёл в историю как хунта 1930 года и номинально управлял Бразилией до 3 ноября того же года, когда в столицу прибыли повстанческие войска во главе с «верховный вождём революции» Жетулиу Варгасом, официально принявшим полномочия временного президента.

Так в истории Бразилии закончился период Старой республики и началась эра Варгаса.

Источники

• [www.krugosvet.ru/enc/strany_mira/BRAZILIYA.html?page=0,28 Первая бразильская республика] в энциклопедии «Кругосвет».
• [web.archive.org/web/20130421095953/mesoamerica.narod.ru/Latin/brazil_history_thomas11.html А. Б. Томас. История Латинской Америки. Бразильская республика (1890—1930).]

Отрывок, характеризующий Первая бразильская республика

– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]