Брайан, Уильям Дженнингс

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Уильям Дженнингс Брайан
William Jennings Bryan
41-й Государственный секретарь США
5 марта 1913 — 9 июня 1915
Президент: Вудро Вильсон
Предшественник: Филандер Нокс
Преемник: Роберт Лансинг
Член Палаты представителей от 1-го избирательного округа Небраски
4 марта 1891 — 3 марта 1895
Предшественник: Уильям Коннелль
Преемник: Джесси Строд
 
Вероисповедание: Пресвитерианство
Рождение: 19 марта 1860(1860-03-19)
Салем, Иллинойс[1]
Смерть: 26 июля 1925(1925-07-26) (65 лет)
Дейтон, Теннесси
Место погребения: Арлингтонское национальное кладбище
Супруга: Мэри Бейрд Брайан
Дети: Рут Брайан Оуэн
Уильям Брайан
Грейс Брайан
Партия: Демократическая
Профессия: Политик, адвокат
 
Автограф:

Уильям Дженнингс Брайан (англ. William Jennings Bryan; 19 марта 1860, Салем, штат Иллинойс — 26 июля 1925, Дейтон, штат Теннесси) — американский политик и государственный деятель, представитель популистского крыла Демократической партии. Старший брат губернатора Небраски Чарльза Брайана.





Биография

Родился в городке Салем в южном Иллинойсе в семье юриста и политика Сайласа Брайнана и Мэри Энн Брайан. В 1866 семья переехала на 520-акровую (2,1 квадратных километра) ферму к северу от Салема, где и провел детство Уильям Брайан. Родители Уильяма были глубоко религиозны: отец принадлежал к баптистской, а мать к методистской церкви.

До 10 лет Уильям Брайан учился дома. В 1874 он был оправлен в школу Whipple Academy в Джексонвилле. После окончания школы он поступил в колледж Иллинойса, где изучал классику, и окончил колледж лучшим учеником в 1881. Во время учёбы он был членом литературного общества Сигма Пи. После окончания колледжа он отправился в Чикаго для изучения права. В 1884 женился на Мэй Бёрд.

В 1883—1887 Брайан занимался юридической практикой в Джексонвилле, а затем переехал в новый городок Линкольн в Небраске. В 1890 году Брайан был выбран в Конгресс США от демократической партии.

Президентские выборы

В 1896 Брайан баллотировался на пост президента США. В это время ему было всего 36 лет и он был самым молодым кандидатом на пост президента за всю историю. Во время избирательной кампании Брайан выступал против золотого стандарта, выступая за биметаллизм и широкое использование серебряных денег, что обеспечило ему популярность среди фермеров, мелкой и средней буржуазии. Кроме демократической партии его поддерживала популистская партия и серебряная республиканская партия (фракция сторонников серебряных денег, отколовшаяся от республиканской партии). Однако выборы Брайан проиграл республиканцу Уильяму Мак-Кинли с соотношением 176 против 271 голосов выборщиков.

Брайан выступал в поддержку войны против Испании, но после её окончания выступал против аннексии Филиппин.

В 1900 и 1908 Брайан снова баллотировался на пост президента США, что также не окончилось успехом. Будучи хорошим оратором, Брайан во время выборов совершал большие поездки по Америке, каждый день говоря по несколько часов перед народом в течение многих недель. За свою жизнь Брайан произнес тысячи речей.

Государственный секретарь

В 1913 году, когда президентом при поддержке Брайана был избран демократ Вудро Вильсон, Брайан был назначен Вильсоном государственным секретарём США. Русским послом Ю. П. Бахметевым дипломатическое искусство Брайана оценивалось невысоко:

«Первые шаги г. Брайана не оправдали надежд тех оптимистов, которые воображали, что он сразу поймёт ответственность и достоинство своей должности, укротит свой широкий нрав, и сдержит свой чересчур откровенный язык, но „горбатого может исправить только могила“, и он остался тем же необузданным демагогом, что всегда был. Вместо того, чтобы взяться за изучение совершенно незнакомых ему дел, он через 10 дней после вступления в Государственный департамент уехал к себе домой в Небраску праздновать свой день рождения произнесением бесчисленных речей, переполненных по обыкновению самым пламенным либерализмом. В особенности в Чикаго, в день святого Патрика, он не удержался, и воодушевлённый зелеными флагами и ирландскими песнями и „гимнами“, пошел по-прежнему славить угнетённых и громить тиранов; восторгаясь успехами сторонников <ирландского> самоуправления, он объявил, что через 2 года ирландцы по всему свету будут праздновать свободу… Я лично имел, как и все мы, только два раза случай обменяться несколькими словами с виновником этого переполоха на официальных приёмах в Белом доме, и у него, и он произвел на меня впечатление совершенно типичного самородка, без всяких претензий на европейские манеры, сохранившего и в наружности, и в обращении уже начинающую исчезать характерность старых американских политиканов, состоя 20 лет неудачным, но деятельным и влиятельным главой своей партии, ему трудно будет оставить постоянную борьбу для спокойной работы в самом мирном и не причастном к домашним вопросам министерстве, и его сторонники и последователи едва ли дозволят ему передать боевое знамя другому и посвятить 4 года делам, которыми они совершенно пренебрегают. последняя выходка доказала, что он не может отстать от толпы и уединиться в рабочем кабинете»[2].

Накануне первой мировой войны Брайан выдвинул план разрешения международных конфликтов путём арбитража. Брайан заключил 28 договоров с различными странами, по которым в случае возникновения конфликта между этой страной и США конфликт должен был решаться путём арбитража. «Пацифизм» Брайана вступил в противоречие с антигерманской позицией США и привёл к его отставке в 1915.

Брайан поддерживал введение Сухого закона. Другой сферой деятельность Брайана было противодействие преподаванию теории эволюции. Брайан выступал в качестве обвинителя на Обезьяньем процессе.

Напишите отзыв о статье "Брайан, Уильям Дженнингс"

Примечания

  1. [www.nebraskahistory.org/lib-arch/research/manuscripts/politics/bryanwj.htm William Jennings Bryan]
  2. Донесение Ю. П. Бахметева в МИД о первых шагах государственного секретаря У. Брайана. Сборник Россия и США. Дипломатические отношения 1900—1917. МФ «Демократия»

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Брайан, Уильям Дженнингс

– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом: