Донлеви, Брайан

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Брайан Донлеви»)
Перейти к: навигация, поиск
Брайан Донлеви
Brian Donlevy

Брайан Донлеви (1955 год)
Имя при рождении:

Waldo Brian Donlevy

Дата рождения:

9 февраля 1901(1901-02-09)

Место рождения:

Портадаун,
Северная Ирландия,
Великобритания

Дата смерти:

5 апреля 1972(1972-04-05) (71 год)

Место смерти:

Лос-Анджелес,
США

Гражданство:

США США

Профессия:

Актёр кино и театра

Карьера:

1924–1969

IMDb:

0002046

Брайан Донлеви (англ. Brian Donlevy), имя при рождении — Валдо Брайан Донлеви (англ. Waldo Brian Donlevy) (9 февраля 1901 года — 5 апреля 1972 года) — американский характерный актёр ирландского происхождения, более всего известный по ролям в фильмах 1930-50-х годов. В общей сложности в период с 1924 по 1969 год Донлеви сыграл в 88 фильмах, а также в многочисленных телесериалах, включая исполнение главной роли в собственном телесериале «Опасное задание» (1952)[1].

Начав актёрскую карьеру в 1920-е годы на Бродвее, в 1935 году Донлеви перебрался в Голливуд, где прорыв для него наступил после выхода фильма «Варварское побережье» (1935). За роль жестокого сержанта Маркоффа в приключенческой военной драме «Красавчик Жест» (1939) он был номинирован на Оскар как лучший актёр второго плана[2]. В 1940-46 годах Донлеви был особенно тесно связан со студией «Парамаунт», выдав первоклассную игру в таких фильмах, как «Великий Макгинти» (1940), «Остров Уэйк» (1942), «Стеклянный ключ» (1942) и «Вирджинец» (1946)[3]. Он также сыграл значимые роль второго плана в вестерне «Дестри снова в седле» (1939) и главную роль в эпической драме «Американский роман» (1944)[2]. В некрологе в британской газете «Таймс» было отмечено, что «никакое рассмотрение американского фильма нуар 1940-х годов без него не будет полным»[4]. Свои наиболее значимые нуаровые роли Донлеви сыграл в фильмах «Стеклянный ключ» (1942), «Поцелуй смерти» (1947), «Удар» (1949), «Вымогательство» (1950) и «Большой ансамбль» (1955)[5].

С начала 1950-х годов Донлеви стал активно работать на телевидении, где его самой крупной работой стала главная роль специального агента Стива Митчелла в 40 сериях телесериала «Опасное задание».





Ранние годы жизни и служба в армии

Донлеви родился в Портадауне, Северная Ирландия, Великобритания (согласно некоторым источникам, он родился в штате Огайо или в Кливленде, штат Огайо[6][7][8]) 9 февраля 1901 года в семье производителя виски. Когда ему было 10 месяцев, семья переехала в США и поселилась в Шебойгане, Висконсин, где его отец, сменив несколько профессий, в конце концов занялся шерстяным бизнесом[5]. Через восемь лет семья Донлеви переместилась из Висконсина в Кливленд, штат Огайо[9].

В 1916 году в возрасте 14 лет Донлеви сбежал из дома, надеясь вступить в армию генерала Першинга, которая направлялась к мексиканской границе для уничтожения мексиканского революционера Панчо Вильи и его армии[3]. Приписав себе несколько лет, он был принят на службу и направлен в составе экспедиционного корпуса в Мексику[3][5]. Девять месяцев спустя Донлеви вернулся домой, после чего родители записали его в Северо-западное военное училище Святого Иоанна в Делафилде, штат Висконсин, но Донлеви снова сбежал, предположительно, чтобы отправиться на Первую мировую войну[5]. Получив, наконец, среднее образование в Кливленде, Донлеви затем отучился два года в Военно-морской академии США в Аннаполисе, где заинтересовался любительским театром[3]. Он также полюбил сочинять стихи, и это любимое занятие осталось с ним на всю жизнь[5]. В конце концов, после двух лет учёбы ушёл из Академии и переехал в Нью-Йорк, «надеясь найти славу и богатство на сцене», но первое время едва сводил концы с концами, пытаясь продавать свои стихи и другие произведения, а также позировал для журнальной рекламы[10].

Актёрская карьера на Бродвее и начало работы в кино: 1924—1935 годы

В начале 1920-х годов Донлеви поселился в Нью-Йорке, где пребывал в постоянном поиске актёрской работы и пытался продавать свои стихи и рассказы. В этот период он зарабатывал на жизнь самыми разными способами, в том числе, позировал иллюстратору Джозефу Лейендекеру при создании знаменитой серии рекламных плакатов «Эрроу Коллар», и сыграл несколько эпизодических и небольших ролей в немых фильмах, которые снимались в Нью-Йорке[3] — «Джеймстаун» (1923), «Разрушенные сердца» (1924) и «Мсье Бокер» (1924) [10].

После нескольких небольших театральных ролей, Донлеви наконец смог проявить себя, получив роль второго плана в бродвейском хите «Какова цена славы?», который шёл в 1924-25 годах[3]. Всего в период с 1924 по 1934 год Донлеви сыграл в 16 бродвейских постановках[11], наиболее заметными среди которых стали «Ложись!» (1927-28), «Трое за одного» (1933), «Треугольная луна» (1933), «Млечный путь» (1934) и «Жизнь начинается в 8:40» (1934-35)[10].

В этот период продолжал иногда сниматься в кино на небольших студиях. Свою первую заметную роль в кино Донлеви сыграл в немом фильме, криминальной мелодраме «Знатный человек» (1926), а его первым звуковым фильмом был «Джентльмены прессы» (1929) с Уолтером Хьюстоном и Кэй Фрэнсис, в котором он сыграл эпизодическую роль репортёра (без указания в титрах). Затем его можно было увидеть в небольшой роли шофёра в комедийном мюзикле «Современная золушка» (1932) с Рут Эттинг[10].

В 1934 году, после успеха в бродвейской пьесе «Млечный путь» Донлеви пригласили в Голливуд, чтобы повторить свою роль в киноверсии этого спектакля, но уже когда он прибыл в Голливуд, выяснилось, что постановка фильма отложена на неопределённое время. В конце концов, фильм сделали в 1936 году с Уильямом Гарганом в роли, которую должен был играть Донлеви[10].

Карьера в Голливуде: 1935—1969 годы

Работы в кино: 1935—1939 годы

В 1935 году после 5-6-летнего перерыва в киносъёмках, во время которого он активно работал на Бродвее, Донлеви решил полностью и окончательно перебраться в Голливуд. В 1935 году он сыграл в фильмах «Мэри Бёрнс, беглянка» (1935) и «Другое лицо» (1935). Однако, не добившись особого успеха и не имея каких-либо ясных перспектив, Донлеви был уже готов вернуться на Манхэттан, но в последний момент его перехватил продюсер Сэм Голдвин, взяв на роль второго плана в фильме «Варварский берег» (1935) с Мириам Хопкинс и Эдвардом Г. Робинсоном[3][10]. В этой экшн-мелодраме, действие которой происходит в Сан-Франциско 1850-х годов, Донлеви сыграл запоминающуюся роль «телохранителя в чёрной рубахе», который служит на безжалостного владельца казино (которого сыграл Робинсон). Фильм стал хитом, а для Донлеви стал прорывом, открыв дорогу к новым ролям[10].

В 1936 году Донлеви заключил контракт со студией «Двадцатый век Фокс», «играя на протяжении нескольких последующих лет роли как главных героев в картинах категории В, так и злодеев в фильмах категории А»[3]. В увлекательной комедии «Высокое напряжение» (1936) Донлеви исполнил роль глубоководного ныряльщика, который влюбляется в писательницу, а в детективной комедии «Полуангел» (1936) с участием Фрэнсис Ди он сыграл репортёра, пытающегося провести расследование, чтобы доказать невиновность главной героини [12]. В музыкальной криминальной комедии «Ничего себе» (1936) он сыграл крутого парня, противостоящего главному герою, незадачливому сотруднику парка развлечений в исполнении Эдди Кантора. В криминальной комедии «Человеческий груз» (1936) Донлеви и Клер Тревор сыграли пару журналистов-конкурентов, расследующих деятельность преступной организации, занимающейся ввозом нелегальных эмигрантов в Северную Америку. Криминальная мелодрама «36 часов на убийство» (1936) рассказывала об охоте на мафиозного босса, которую ведут в поезде правительственный агент (Донлеви) и привлекательная журналистка (Глория Стюарт), по ходу истории влюбляясь друг в друга[13].

В криминальной драме «Полночное такси» (1937) Донлеви вновь сыграл роль правительственного агента, который внедряется в банду фальшивомонетчиков. Историческая драма «В старом Чикаго» (1937) рассказывала вымышленную историю семьи, оказавшейся в центре событий накануне и во время Великого чикагского пожара 1871 года. В этой картине Донливи предстал в образе преступного бизнесмена, который вступает в борьбу за пост мэра города. В криминальной комедии «Бродвейская битва» (1938) Донлеви играет одного из двух сотрудников сталелитейной компании, которым их босс поручает разорвать отношения своего сына с бродвейской актрисой, что приводит к серии забавных приключений и романов. «Это не искусство, но это весело», резюмировал критик Хэл Эриксон[14]. Приключенческий фильм «Меткие стрелки» (1938) рассказывал о двух отважных операторах кинохроники, одного из которых играет Донлеви, которые спасают от покушения принца одной из европейских стран и тем самым предотвращают государственный переворот.

Во второй половине 1930-х годов Донлеви много играл, но, как правило, в довольно крепких, но стандартных фильмах. Наконец, в 1939 году Донлеви снялся сразу в четырёх картинах, имевших оглушительный успех — «Джесси Джеймс. Герой вне времени», «Юнион пасифик», «Дестри снова в седле» и «Красавчик Жест». В чрезвычайно успешном биографическом вестерне «Джесси Джеймс. Герой вне времени» (1939) с Тайроном Пауэром в главной роли Донлеви исполнил роль второго плана, также как и в ещё одном значимом вестерне — эпической драме Сесиля де Милля «Юнион пасифик» (1939), которая была удостоена Золотой пальмовой ветви Каннского кинофестиваля. Он также сыграл роль беспринципного владельца салуна в ещё одном чрезвычайно успешном вестерне с элементами экшна, романтики и саспенса — «Дестри снова в седле» (1939), в главных ролях в котором снялись Марлен Дитрих и Джеймс Стюарт[12]. Наконец, самой значимой работой Донлеви в 1939 году стала роль безжалостного, жестокого и отважного сержанта Маркоффа в приключенческом экшне студии «Парамаунт» «Красавчик Жест» (1939), римейке популярного немого фильма 1926 года, действие которого происходит в рядах Французского Иностранного легиона. По словам участников съёмки, «Донлеви умышленно вёл себя ужасно как за камерой, так и перед ней с тем, чтобы коллеги начали искренне ненавидеть его героя»[3]. В этом фильме Донлеви «доминировал в каждой своей сцене», что принесло ему номинацию на Оскар за лучшую роль второго плана[12].

Работы в кино: 1940—1949 годы

Подписав договор с «Парамаунт студиоз», [15] Донлеви сыграл одну из своих самых памятных ролей — роль Макгинти в политической сатирической комедии Престона Стёрджеса «Великий Макгинти» (1940). Фильм рассказывал о бедном нагловатом бездомном, который с помощью политических кукловодов и при поддержке толпы становится губернатором штата. Однако когда он начинает поднимать острые социальные проблемы, это приводит к его политическому краху. Способность Донлеви создать образ жёсткого персонажа, у которого есть своя мягкая сторона, стала его отличительной актёрской чертой. В 1944 году Донлеви повторил роль главного героя этого фильма в военной комедии «Чудо в Морганс-крик» (1944). В биографическом вестерне «Когда верхом были Дэлтоны» (1940) c Рэндольфом Скоттом и Кэй Фрэнсис Донлеви исполнил роль члена многочисленной семьи Дэлтонов и добропорядочного фермера, который становится лидером преступной банды.

Свою первую роль в жанре нуар Донлеви сыграл в картине Стюарта Хейслера «Стеклянный ключ» (1942). Его персонаж — крутой, но странным образом обаятельный подпольный политический делец Пол Мэдвиг — решает поддержать прогрессивного кандидата в губернаторы после того, как влюбляется в его дочь. «В роли грубоватого Мэдвига Донлеви предложил занимательный портрет сложного персонажа, которого отличали энергичная манера поведения, верность друзьям и сентиментальность, которую он успешно скрывает под маской внешней суровости. Эти его качества наилучшим образом проявились в последней сцене, в которой Мэдвиг даёт благословение своей возлюбленной (Вероника Лейк) и своему главному помощнику (Алан Лэдд), когда осознаёт, что они полюбили друг друга»[15]. Игра Донлеви в этой картине не потерялась даже на фоне звёздного дуэта Лэдда и Лейк, и он удостоился похвалы от журнала «Variety» написавшего, что актёр «сделал в своей роли максимум возможного» [16].

Любимой ролью самого Донлеви была роль доброго и эксцентричного, порочного и одновременно благородного мошенника и грабителя, который становится объектом преследования со стороны полиции и нацистских шпионов в криминальном триллере «Кошмар» (1942) студии «Юнивёрсал»[3]. Фэнтези-комедия Стюарта Хейслера «Невероятный Эндрю» (1942) рассказывает о бухгалтере небольшого городка (Уильям Холден), который оказывается в тюрьме после того, как обнаруживает факты растраты городской казны. Там его посещают духи великих президентов США, и среди них, дух его любимого президента Эндрю Джексона (Донлеви), который помогает ему выйти из тюрьмы и вывести злоумышленников на чистую воду. Одной из наиболее значимых работ Донлеви стала военная драма Джона Фэрроу «Остров Уэйк» (1942), посвященная обороне американским гарнизоном острова Уэйк от японских войск во время Второй мировой войны. Донлеви сыграл в фильме главную роль военного коменданта острова, который организует его самоотверженную оборону. Фильм был номинирован на четыре Оскара, включая за лучший фильм, лучший сценарий и лучшую режиссёрскую работу, а работа самого Донлеви удостоилась высокой оценки критики[16]. В том же году Донлеви исполнил роль прошедшего богатую армейскую школу командира военного корабля в военно-морской экшн-драме «Готовься к бою» (1942). В 1943 году Донлеви снялся в военной драме Фритца Ланга «Палачи тоже умирают!» (1943), сыграв роль чешского врача и активного борца с нацистами, который совершает покушение на протектора Богемии и Моравии Рейнхарда Гейдриха. В 1944 году в эпической драме Кинга Видора «Американский роман» (1944) Донлеви сыграл роль рабочего-эмигранта, который вырастает до крупного промышленника. В том же году студия «Парамаунт» отстранила Донлеви на несколько месяцев от работы за отказ сыграть с Бетти Хаттон в мюзикле «Зажигательная блондинка» (1945)[16].

В историческом приключенческом фильме «Два года на палубе» (1946) Донлеви сыграл члена команды корабля, совершающего в 1834-36 годах путешествие из Бостона в Калифорнию вокруг мыса Горн. В вестерне «Вирджинец» (1946) он исполнил роль бесчестного похитителя скота в Вайоминге, которому противостоит благородный герой по имени Вирджинец (Джоэл Маккри). В другом вестерне «Проход каньона» (1946) с Дэной Эндрюсом и Сьюзан Хэйворд он сыграл друга главного героя, который в поисках быстрой наживы погрязает в воровстве и долгах, и в итоге приходит к трагическому финалу.

В 1947 году Донлеви удалось сыграть несколько хорошо принятых ролей, среди них биографическая история боксёра «Убийца Маккой» (1947), в котором он сыграл роль беспринципного спортивного менеджера со страстью к азартным играм, а также приятная фантазия-вестерн «Только небеса знают» с Робертом Каммингсом, где Донлеви предстал в образе заматеревшего азартного игрока, к которому является ангел, помогающий ему исправить некоторые аспекты своей жизни и искупить свои ошибки перед небесами. В основанной на документальном материале драме «Начало или конец» он сыграл генерала Гроувза, которому поручено возглавить американский ядерный проект в 1945 году [17]. Фильм Генри Хэтэуэя «Поцелуй смерти» (1947) стал вторым заметным нуаром в карьере Донлеви. В этом фильме он сыграл интересную роль окружного прокурора, который с помощью шантажа заставляет ставшего на путь исправления бывшего заключённого (Виктор Мэтьюр) работать на правоохранительные органы и собрать улики на опасного гангстера. Фильм был с восторгом принят средствами массовой информации. В частности, в «Motion Picture Herald» его назвали «одним из лучших фильмов своего типа», и, несмотря на более яркие роли Мэтьюра и Уидмарка, Донлеви получил похвалы критиков, включая обозревателя «Variety», который написал, что «Брайан Донлеви и Колин Грэй оправдывают своё упоминание среди звёзд фильма» [17].

В 1947 году после громкого скандала со своей тогдашней женой и последовавшего развода появление Донлеви на экране значительно сократились, на протяжении нескольких лет он появлялся в среднем лишь в двух фильмах в год[17]. В 1948 году в лёгкой шпионской комедии времён Гражданской войны «Южный янки» (1948) Донлеви сыграл соперника главного героя как в шпионских, та и в романтических делах. Он также исполнил роль бригадного генерала в военной драме «Командное решение» (1948) с Кларком Гейблом в главной роли[17].

В 1949 году Донлеви сыграл свою третью заметную роль в фильмах нуар, на этот раз в картине «Удар» (1949), представ в образе руководителя крупной компании, которому чудом удаётся избежать убийства, организованного женой и её любовником. Решив инкогнито начать жизнь с нуля, он знакомится с прекрасной девушкой (Элла Рейнс) и с её помощью полностью восстанавливает своё положение и доброе имя[17]. В фильме нуар «Вымогательство» (1950) Донлеви исполнил роль мафиозного босса из Сан-Франциско, который попадает в сети, расставленные ловким фотографом (Говард Дафф), которого он сам привлёк для борьбы со своими конкурентами. Проникнув во внутренний гангстерский круг, фотограф получает секретную информацию, которая позволяет ему провести фотосъёмку ограбления, осуществляемого другим гангстером. Узнав об этом, гангстер уничтожает обоих[18]. Два последних нуара Донлеви получили противоречивые отзывы от критиков. Хотя Грейс Кингсли в «Лос-Анджелес таймс» написала, что «Удар» «эмоционально захватывает» и высоко оценила «первоклассный актёрский состав» фильма, Дарр Смит из «Los Angeles Daily News» заключил, что режиссёр Артур Любин «кажется, смотрел в не в ту сторону, когда актёры были на площадке». Смит также невысоко оценил и «Вымогательство», заявив, что «где-то там затерялась хорошая идея», однако Маргарет Хартфорд из «Hollywood Citizen-News» дала высокую оценку «убедительной игре» Донлеви в этом фильме, а критик «Los Angeles Evening Herald Examiner» окрестил фильм «хорошим материалом, полным острых ощущений» [18].

Работы в кино: 1950—1969 годы

В 1950-е годы Донлеви дважды исполнил роль исторического персонажа, Уильяма Куонтрилла, известного своей жестокостью командира рейдерского отряда южан во время Гражданской войны: в фильмах «Рейдеры из Канзаса» (1950) и «Женщина, которую почти линчевали» (1953)[19]. В вестерне «Выбить из седла» (1953) с Родом Камероном и Эллой Рейнс Донлеви сыграл тёмного дельца, который вступает в борьбу за ранчо недавно умершего крупного владельца скота [20].

В 1950-е годы Донлеви сыграл также в трёх фильмах нуар — «Бандитская империя» (1952), «Большой ансамбль» (1955) и «Крик в ночи» (1956). В «Бандитской империи» (1952) Донлеви создал образ сенатора и твёрдого сподвижника сенатора Эстеса Кефовера, который ведёт расследование деятельности организованной преступности [20]. Фильм режиссёра Джозефа Х. Льюиса «Большой ансамбль» (1955) был одним из наиболее интересных образцов жанра фильм нуар. В этой картине Донлеви сыграл бывшего мафиозного босса, который был задвинут своим конкурентом (Ричард Конте) на вторые роли, но лелеет надежду на отмщение. В роли стареющего гангстера с проблемами слуха, Донлеви создал свой самый увлекательный и запоминающийся нуаровый образ человека, который потерял в своей организации всякое уважение. Хотя в «Нью-Йорк таймс» было отмечено, что Донлеви «сделал на своём уровне всё наилучшим образом в качестве тихого подручного», сам фильм был назван «монотонной порцией беспредела», однако «Variety» был восхищён «безжалостной режиссурой» картины и её «нелицеприятным мелодраматизмом». «Большой ансамбль» стал одним из последних первоклассных фильмов в карьере Донлеви[20]. В нуаровом триллере Фрэнка Таттла «Крик в ночи» (1956) Донлеви сыграл роль капитана полиции, который помогает своему коллеге (Эдмонд О’Брайен) в поисках его дочери (Натали Вуд), которую похитил маньяк (Рэймонд Бёрр).

Во второй половине 1950-х годов наиболее памятной у Донлеви была роль грубоватого, но принципиального и отважного исследователя «доктора Куотермасса в двух хорошо принятых британских научно-фантастических фильмах „Эксперимент Куотермасса“ (1955) и „Куотермасс 2“ (1957)»[3][20], основанных на популярном одноимённом телесериале канала ВВС 1953 года. Куотермасс в оригинальном телесериале был британцем, но студия «Хаммер» пригласила на роль Донлеви в надежде, что это поможет добиться большего успеха у североамериканской аудитории. Создатель персонажа Куотермасса Найджел Нил был недоволен образом, который создал Донлеви, назвав актёра «бывшим голливудским злодеем, который пришёл в упадок». Тем не менее, первый фильм имел успех, после чего Донлеви снялся и в продолжении «Куотермасс 2» в 1957 году, став единственным актёром, который сыграл знаменитого учёного дважды[21].

В конце 1950-х годов Донлеви сыграл небольшую роль в вестерне «Ковбой» (1958) с Гленном Фордом и Джеком Леммоном и роль главаря группы разбойников в вестерне «Побег из Ред-рока» (1958), а также обедневшего продюсера музыкальных шоу в причудливом рок-н-ролльном мюзикле «Ритм музыкального автомата» (1959) [20]. В криминальной драме «Девушка из тринадцатой комнаты» (1960) Донлеви сыграл роль детектива, который разыскивает в Бразилии сбежавшую убийцу и попутно раскрывает преступную группу фальшивомонетчиков. Затем на несколько лет Донлеви ушёл из кино и поселился в Палм-Спрингс, назвав это «добровольной профессиональной ссылкой» [22].

К сожалению, «возвращение Донлеви в кино характеризовалось серией фильмов, ставших пустой тратой времени», среди них молодёжная комедия «Как справиться с диким бикини» (1965), фантастический хоррор «Гаммера неукротимый» (1965) и фантастическая хоррор-драма «Проклятие мухи» (1965), своеобразный сиквел знаменитого фильма «Муха», где он сыграл сына профессора [23]. Криминальная комедия «Пять золотых драконов» (1967) и вестерн «Бродяги Аризоны» (1968) в основном представляли интерес участием в них звёзд прошлого: в первом этом сыграли Дэн Дьюриа, Кристофер Ли и Джордж Рафт, а во втором — Джон Айрленд, Ивонн де Карло и Джеймс Крейг. В 1969 году Донлеви сыграл главную роль в низкобюджетном спортивном экшне об автогонках «Пит-стоп» (1969), который стал его последним фильмом[23].

Работа на телевидении: 1949—1967 годы

В 1950 году Донлеви временно отошёл из кино, чтобы сыграть главную роль (а также выступить в качестве одного из продюсеров) радиосериала «Опасное задание»[3], который шёл в радиоэфире с 1950 по 1954 год. В 1952 году на основе радиосериала было снято 40 серий одноимённого телесериала, в которых Донлеви исполнил главную роль американского секретного агента, ведущего борьбу с силами зла в различных странах мира[24]. На протяжении 1950-60-х годов его также можно было увидеть в гостевых ролях в отдельных эпизодах таких телесериалов, как «Видеотеатр Люкс» (1953—1956, в одном из трёх эпизодов он ещё раз сыграл роль великого Макгинти), «Телетеатр Моторола» (1953) и «Театр Зейна Грэя» (1960). [22]. Донлеви был также приглашённым гостем в трёх сериях драматического телесериала о врачах и священниках «Перекрёстки» (1955-57), по одному разу — в вестернах «Колесо повозки» (1959) и «Сыромятная кожа» (1959), дважды — в «Техасце» (1959). В 1966 году Донлеви сыграл в одной из последних серий многолетнего судебного телесериала «Перри Мейсон» (1957—1966).

Актёрское амплуа и оценка творчества

Широкоплечий коренастый актёр с бычьей шеей, суровыми чертами лица и грубоватой манерой речи, Донлеви играл в картинах самых разных жанров — от мюзиклов и комедий до военных драм, фильмов нуар и фантастики. Он снимался как в фильмах категории А, где обычно играл значимые роли второго плана, так и в главных ролях в фильмах категории В[3].

«Донлеви часто исполнял роли крутых парней, которые отличались золотым сердцем»[2]. Как написала киновед Карен Барроуз Хэннсберри, «он был превосходен в исполнении персонажей, которых публика не только „любила ненавидеть“, но также и „ненавидела любить“. Во время своей плодотворной карьеры актёр показал умение создавать сложные, неоднозначные характеры, в частности, в таких фильмах как „Великий Макгинти“ (1940), но более всего его помнят по отрицательным ролям в фильмах „Варварский берег“ (1935) и „Красавчик Жест“ (1939)»[23], который принёс ему его единственную номинацию на Оскар как лучшему актёру второго плана[25].

По мнению историка жанра фильм нуар Эндрю Спайсера, «Донлеви мог очень сильно сыграть как главную, так и второстепенную роль»[26]. Среди его наиболее интересных нуаровых работ — роль в фильме «Стеклянный ключ» (1942), где он создал сложный образ, сочетавший беспощадность с определённой мягкостью и ранимостью, а также роль честного, работящего и умелого бизнесмена в фильме «Удар» (1949). Третьей его наиболее успешной работой была роль стареющего и потерявшего авторитет гангстера в фильме «Большой ансамбль» (1955). В менее значимых ролях второго плана он мог быть как честным официальным лицом — прокурором в «Поцелуе смерти» (1947), сенатором в «Бандитской империи» (1952) и честным полицейским в «Крике в ночи» (1956), или злодеем — жестоким гангстером в «Вымогательстве» (1950) [26].

Личная жизнь

Донлеви был женат трижды. В 1928 году он женился на Ивонн Грэй, с которой развёлся в 1936 году. В 1935 году у Донлеви состоялась помолвка с молодой актрисой и певицей из ночного клуба Марджори Лейн, и на следующий год они поженились. В браке у них родилась дочь Джудит Энн, но в 1947 году они развелись[16]. Скандальные обстоятельства развода со второй женой и борьба за опеку над общим ребёнком получили широкое освещение в средствах массовой информации [5].

В декабре 1946 года Донлеви вместе с несколькими друзьями и полицейскими детективами ворвался в гостиничный номер, чтобы документально засвидетельствовать, как его жена проводит время в компании известного светского льва. Три дня спустя Донлеви подал на развод, в результате которого он согласился выплачивать жене ежегодно фиксированную сумму денег, но в свою очередь признавался основным опекуном дочери [16]. Однако в сентябре 1947 года Лейн подала ходатайство об аннулировании развода, утверждая, что Донлеви использовал «угрозы и запугивания и властное давление», чтобы добиться соглашения о разводе. В ответ на это Донлеви передал суду 10 показаний под присягой и фотографии, раскрывающие подробности случая в нью-йоркской гостинице, обвинив бывшую жену в том, что «она не способна воспитывать ребёнка». В ответ на это Лейн заявила, что Донлеви поощрял её встречи с другими мужчинами, и а вторжение в гостиничный номер использовал для того, чтобы «принудить её отказаться от своих прав на ребёнка и от своих имущественных прав». Лейн также обвинила Донлеви в том, что более чем за месяц до развода он спрятал от неё ребёнка. В конечном счёте, Донлеви признал, что он действительно скрыл местонахождение их дочери (якобы, по совету врача), но он настаивал на том, что Лейн «сама загнала себя в ловушку» в случае с инцидентом в нью-йоркской гостинице. «Я отрицаю, что я или кто-либо ещё с моего ведома и согласия ставил ловушку на миссис Донлеви», — сказал актёр. «Фотографии, сделанные там… отражают постыдную сцену. Я был в ярости, святость моего дома была нарушена, и пострадало моральное благополучие нашего ребёнка». Однако 30 сентября 1947 года судья Верховного суда принял решение по иску Лейн, заключив, что Донлеви с помощью «неправильного влияния, принуждения и мошенничества» вынудил свою жену заключить изначальное соглашение. Кроме того, судья решил, что Донлеви удерживал своего ребёнка как «заложника», чтобы принудить Лейн согласиться на свои условия. После этого решения Лейн подала на развод, утверждая, что он словесно изводил её, однажды попытался наехать на неё на автомобиле и угрожал ей оружием. Делу был положен конец в декабре 1947 года, когда Донлеви согласился выплатить Лейн в несколько раз более крупную денежную компенсацию при условии, что она не выйдет замуж, а опека над 4-летней дочерью была поделена поровну[27].

В следующий раз Донлеви женился 19 лет спустя, в 1966 году, на вдове знаменитого актёра фильмов ужасов Белы Лугоши — Лиллиан[28], брак с которой продлился до его смерти в 1972 году[27].

Последние годы жизни и смерть

Донлеви всегда «получал огромное наслаждение от двух своих совершенно разных интересов — добычи золота и стихосложения», и после своего последнего фильма в 1969 году удалился в Палм-Спрингс, где начал писать рассказы и существенно пополнял свой доход благодаря принадлежащей ему вольфрамовой шахте в Калифорнии, которую он купил ещё в конце 1930-х годов[23].

Однако уже в 1971 году, идиллическая жизнь Донлеви была омрачена известием, что у него обнаружен рак горла. В том же году он перенёс операцию на горле, а 10 марта 1972 года лёг в Больницу для деятелей кино в Вудленд-Хиллс. Менее чем через месяц, 5 апреля 1972 года, он умер от рака[23].

Фильмография

Кино

Телевидение

  • 1949 — Телетеатр Шевроле / The Chevrolet Tele-Theatre (1 эпизод)
  • 1950 — Театр Пулитцеровской премии / Pulitzer Prize Playhouse (1 эпизод)
  • 1952 — Опасное задание / Dangerous Assignment (39 эпизодов)
  • 1953 — Телевизионный час Моторолы / The Motorola Television Hour (1 эпизод)
  • 1953 — Час комедии Колгейт / The Colgate Comedy Hour (1 эпизод)
  • 1953 — Имя то же / The Name’s the Same (1 эпизод)
  • 1953 — У меня есть тайна / I’ve Got a Secret (1 эпизод)
  • 1953 — Видеотеатр Люкс / Lux Video Theatre (1 эпизод)
  • 1954 — Театр Медальон / Medallion Theatre (1 эпизод)
  • 1954 — Театр Дэймона Раниона / Damon Runyon Theater (1 эпизод)
  • 1955 — Звёздная сцена / Star Stage (1 эпизод)
  • 1955 — Перекрёстки / Crossroads (1 эпизод)
  • 1955 — Кульминация / Climax! (2 эпизода)
  • 1955 — Видеотеатр Люкс / Lux Video Theatre (1 эпизод)
  • 1955 — Телевизионный театр Форда / The Ford Television Theatre (1 эпизод)
  • 1956 — Видеотеатр Люкс / Lux Video Theatre (2 эпизода)
  • 1956 — Телевизионный театр Форда / The Ford Television Theatre (1 эпизод)
  • 1956 — У меня есть тайна / I’ve Got a Secret (1 эпизод)
  • 1956 — Телевизионный театр Крафт / Kraft Television Theatre (1 эпизод)
  • 1956 — Перекрёстки / Crossroads (1 эпизод)
  • 1956 — Первая студия / Studio One (1 эпизод)
  • 1957 — Шоу месяца Дюпон / The DuPont Show of the Month (1 эпизод)
  • 1957 — Перекрёстки / Crossroads (1 эпизод)
  • 1959 — Сыромятная плеть / Rawhide (1 эпизод)
  • 1959 — Отель де Пари / Hotel de Paree (1 эпизод)
  • 1959 — Колесо повозки / Wagon Train (1 эпизод)
  • 1959 — Техасец / The Texan (2 эпизода)
  • 1960 — Шоу Реда Скелтона / The Red Skelton Show (1 эпизод)
  • 1960 — Шоу Дюпон с Джун Эллисон / The DuPont Show with June Allyson (1 эпизод)
  • 1960 — Театр Зейна Грэя / Zane Grey Theater (1 эпизод)
  • 1961 — Это Голливуд / Here’s Hollywood (1 эпизод)
  • 1962 — Цель: коррупционеры / Target: The Corruptors (1 эпизод)
  • 1962 — Святые и грешники / Saints and Sinners (1 эпизод)
  • 1964 — Шоу недели Дюпон / The DuPont Show of the Week (1 эпизод)
  • 1966 — Перри Мейсон / Perry Mason (1 эпизод)
  • 1967 — Семейное дело / Family Affair (1 эпизод)

Напишите отзыв о статье "Донлеви, Брайан"

Примечания

  1. ↑ [www.afi.com/members/catalog/SearchResult.aspx?s=&Type=PN&Tbl=&CatID=DATABIN_CAST&ID=23954&searchedFor=&SortType=ASC&SortCol=RELEASE_YEAR Brian Donlevy. Filmography] (англ.). American Film Institute. Проверено 30 августа 2016.
  2. ↑ 1 2 3 [www.tcm.com/tcmdb/person/51777%7C23954/Brian-Donlevy Brian Donlevy. Biography] (англ.). Turner Classic Movies. Проверено 29 июля 2016.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Hal Erickson. [www.allmovie.com/artist/brian-donlevy-p19633 Brian Donlevy. Biography] (англ.). AllMovie. Проверено 24 июля 2016.
  4. ↑ A Famous Film Tough Guy. The Times. April 7, 1972
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 Hannsberry, 2008, p. 273.
  6. ↑ [vitals.rootsweb.ancestry.com/ca/death/search.cgi?surname=Donlevy&given=Waldo California Death Records] (англ.). RootsWeb.com. Проверено 11 октября 2016.
  7. ↑ Moira Finnie. [moviemorlocks.com/2008/09/24/brian-donlevy-a-tough-guy-not-a-wrong-guy/ Brian Donlevy: A Tough Guy, Not a Wrong Guy] (англ.). moviemorlocks.com (24 September 2008). Проверено 11 октября 2016.
  8. ↑ J. Byron Dean. [www.metacritic.com/person/brian-donlevy?filter-options=movies Brian Donlevy. Bio] (англ.). metacritic.com. Проверено 11 октября 2016.
  9. ↑ Mayer, 2012, p. 122.
  10. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Hannsberry, 2008, p. 274.
  11. ↑ [www.ibdb.com/broadway-cast-staff/brian-donlevy-67351 Brian Donlevy. Performer] (англ.). International Broadway Database. Проверено 29 июля 2016.
  12. ↑ 1 2 3 Hannsberry, 2008, p. 275.
  13. ↑ Hal Erickson. [www.allmovie.com/movie/thirty-six-hours-to-kill-v113360 Thirty Six Hours to Kill (1936). Synopsis] (англ.). AllMovie. Проверено 29 июля 2016.
  14. ↑ Hal Erickson. [www.allmovie.com/movie/battle-of-broadway-v84485 Battle of Broadway (1938). Synopsis] (англ.). AllMovie. Проверено 29 июля 2016.
  15. ↑ 1 2 Hannsberry, 2008, p. 276.
  16. ↑ 1 2 3 4 5 Hannsberry, 2008, p. 277.
  17. ↑ 1 2 3 4 5 Hannsberry, 2008, p. 279.
  18. ↑ 1 2 Hannsberry, 2008, p. 280.
  19. ↑ [www.allmovie.com/artist/brian-donlevy-p19633/filmography Brian Donlevy. Filmography] (англ.). AllMovie. Проверено 30 августа 2016.
  20. ↑ 1 2 3 4 5 Hannsberry, 2008, p. 281.
  21. ↑ Scott McGee and Jeff Stafford. [www.tcm.com/this-month/article/111440%7C0/The-Quatermass-Xperiment.html The Quatermass Xperiment. Film Article] (англ.). Turner Classic Movies. Проверено 30 августа 2016.
  22. ↑ 1 2 Hannsberry, 2008, p. 282.
  23. ↑ 1 2 3 4 5 Hannsberry, 2008, p. 283.
  24. ↑ [www.tvguide.com/tvshows/dangerous-assignment/200795/ Dangerous Assignment. TV Show. Overview] (англ.). TV Guide. Проверено 30 августа 2016.
  25. ↑ [www.allmovie.com/artist/brian-donlevy-p19633/awards Brian Donlevy. Awards] (англ.). AllMovie. Проверено 30 августа 2016.
  26. ↑ 1 2 Spicer, 2010, p. 77.
  27. ↑ 1 2 Hannsberry, 2008, p. 278.
  28. ↑ [www.nytimes.com/1972/04/06/archives/brian-donlevy-film-tough-guy-dies.html?_r=0 Brian Donlevy, Film Tough Guy, Dies] (англ.). The New York Times (6 April 1972). Проверено 30 августа 2016.

Литература

  • Andrew Spicer. [www.amazon.com/Historical-Dictionary-Film-Dictionaries-Literature/dp/0810859602 Historical Dictionary of Film Noir]. — Plymouth, United Kingdom: Scarecrow Press, 2010. — ISBN 978-0-8108-5960-9.
  • Karen Burroughs Hannsberry. [www.amazon.com/Bad-Boys-Actors-Film-Noir/dp/0786414847/ Bad Boys: The Actors of Film Noir]. — Jefferson, North Carolina, and London: McFarland & Company, Inc., 2008. — ISBN 978-0-7864-3739-9.
  • Alain Silver (Editor), Elizabeth Ward (Editor). [www.amazon.com/Film-Noir-Encyclopedic-Reference-American/dp/0879514795 Film Noir: An Encyclopedic Reference to the American Style, Third Edition]. — Woodstock, New York: The Overlook Press, 1992. — ISBN 978-0-87951-479-2.
  • Spencer Selby. [www.amazon.com/Dark-City-The-Film-Noir/dp/0786404787 Dark City: The Film Noir]. — Jeffeson, NC and London: McFarland & Co Inc, 1997. — ISBN 978-0-7864-0478-0.
  • Geoff Mayer. [books.google.com/books?id=g1Va-fZwdsUC&pg=PA122 Historical Dictionary of Crime Films]. — Lanham, Toronto and Plymouth: Scarecrow Press, 2012. — ISBN 978-0-8108-7900-3.

Ссылки

  • [www.imdb.com/name/nm0002046/bio?ref_=nm_ov_bio_sm Брайан Донлеви] на сайте IMDB
  • [www.allmovie.com/artist/brian-donlevy-p19633 Брайан Донлеви] на сайте Allmovie
  • [www.tcm.com/tcmdb/person/51777%7C23954/Brian-Donlevy/ Брайан Донлеви] на сайте Turner Classic Movies


Отрывок, характеризующий Донлеви, Брайан

Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Донлеви,_Брайан&oldid=81270410»