Бранденстайн, Дэниел Чарлз
Поделись знанием:
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
| Дэниел Чарлз Бранденстайн | |
| Daniel Charles Brandenstein | |
 | |
| Страна: | |
|---|---|
| Специальность: | |
| Воинское звание: | |
| Экспедиции: | |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
Дэниел Чарлз Бранденстайн (англ. Daniel Charles Brandenstein[1] ; род. 1942), родился в городе Уотертаун, штат Висконсин, американский астронавт НАСА, Капитан (воинское звание) ВВС США (на 1992 год). Участник четырёх полётов на «Спейс шаттл» — STS-8[2], STS-51-G[3], STS-32[4], STS-49[5], провел в космосе 32 дня 21 час 9 минут 19 секунд[6].
Содержание
Ранние годы, образование
Родился 17 января 1943 года в городе Уотертаун, штат Висконсин. Там же окончил в 1961 году среднюю школу. Затем получил степень бакалавра по физике и математике (1965) в Университете штата Висконсин в городе Ривер Фоллс.
Военная служба
- 1965 год — поступил на службу в Военно-морские силы США (US Navy) и был приписан к учебному командованию ВМС (Naval Air Training Command). Летную подготовку проходил на авиабазе ВМС в Бивиле, Техас.
- 1967 год — май — стал военно-морским летчиком. После чего был направлен в 128-ю штурмовую эскадрилью(VA-128) для переподготовки на штурмовик A-6.
- 1968 год — 1970 год — служил в 196-й штурмовой эскадрильи(VA-196), летал на A-6 Intruder. Участвовал в войне во Вьетнаме. С борта авианосцев «Мидуэй» и «Рейнджер» выполнил 192 боевых вылета.
- После возвращения в США служил в 5-й испытательной эскадрилье (VX-5), где проводил оперативные испытания систем вооружений и тактики применения самолётов А-6. Окончил Школу летчиков-испытателей ВМС США (US Naval Test Pilot School) на авиабазе Пэтьюксент Ривер (Patuxent River) в Мэриленде, после чего служил в Летно-испытательном Центре авиации ВМС (Naval Air Test Center), испытывая различные самолеты военно-морской авиации.
- 1975 год (март) — по сентябрь 1977 год — в составе 145-й штурмовой эскадрильи (VA-145) нес патрульную службу в западной части Тихого океана и в Индийском океане на борту авианосца «Рейнджер».
- 1978 год — был назначен летчиком-инструктором самолёта А-6 в 128-й штурмовой эскадрильи.
- 1992 год — октябрь ушёл в отставку из ВМС.
Классность
Общий налет составляет 6 400 часов на 24 типах реактивных самолетов, выполнил около 400 посадок на палубу авианосца.
Воинские звания
- 1978 год — лейтенант-коммандер (капитан III ранга) ВМС США.
- 1992 год — кэптэн (капитан I ранга) ВВС США (в отставке с 1992 года).
Космическая подготовка
16 января 1978 года стал кандидатом в отряд астронавтов НАСА во время 8-го набора. Прошёл курс «Общекосмическая подготовка» (ОКП) и в августе 1979 года был зачислен в Отдел астронавтов в качестве пилота шаттла. Входил в экипаж поддержки во время первых испытательных полетов шаттла Колумбия, работал оператором связи с экипажем (CapCom) в Центре управления.
Полеты в космос
- STS-8[7] — Челленджер (шаттл) — в качестве пилота шаттла с 30 августа по 5 сентября 1983 года. Продолжительность полета шаттла — 6 суток 1 час 9 минут 32 секунды.
- STS-51-G[8] — Дискавери (шаттл) — в качестве командира корабля с 17 по 24 июня 1985 года. Продолжительность полета шаттла — 7 суток 1 час 39 минут 34 секунды.
В 1989 году был назначен на подготовку в качестве командира корабля для полета по программе STS-32.
- STS-32[9] — Колумбия (шаттл) — в качестве командира корабля с 9 по 20 января 1990 года. Продолжительность полета шаттла — 10 суток 21 час 1 минута 39 секунд.
С января 1991 года проходил подготовку к полету в качестве командира корабля STS-49.
- STS-49[10] — Индевор (шаттл) — первый полет шаттла «Индевор», в качестве командира корабля со 7 по 16 мая 1992 года. Продолжительность полета шаттла — 8 суток 21 час 18 минут 34 секунды.
С апреля 1987 года до своего ухода в отставку 1 октября 1992 года руководил Отделом астронавтов НАСА.
Членство в Организациях
- — Выпускники «Американского института аэронавтики и астронавтики» (American Institute of Aeronautics and Astronautics — AIAA).
- — Общество летчиков-испытателей (Society of Experimental Test Pilots — SETP).
- — Ассоциация исследователей космоса.
- — Ассоциация выпускники Военно-морского институту США.
- — Ассоциация летчиков военно-морской авиации.
Награды и премии
- Медаль «За отличную службу» (США) с одним кластером дубовых листьев.
- Орден «Легион почёта».
- Крест лётных заслуг (США).
- Медаль «За похвальную службу» (США).
- 17 Воздушных медалей (США).
- Медаль «Военно-морского флота, морской пехоты и береговой охраны».
- Заслуженная похвала блока.
- Две Медали «За выдающуюся службу» (НАСА).
- Четыре Медали «За космический полёт».
- Медаль за службу национальной обороне (США).
- Медаль Экспедиционные Вооруженные силы.
- Медаль «За службу во Вьетнаме».
- Орден Почётного легиона.
- Крест «За храбрость» (Южный Вьетнам).
- Медаль вьетнамской кампании.
- Медаль Международной авиационной федерации.
Семья
- Жена — Джейн Э. Уэйд (Jane A. Wade). У них сын и дочь. Увлечения — катание на лыжах, плавание под парусом, баскетбол, софтбол, гольф и работы по дереву.
См. также
- Список астронавтов США — участников орбитальных космических полётов.
- Список космонавтов и астронавтов (и кандидатов).
- Хронология пилотируемых космических полётов.
Напишите отзыв о статье "Бранденстайн, Дэниел Чарлз"
Примечания
- ↑ [www.jsc.nasa.gov/Bios/htmlbios/brandenstein-dc.html Astronaut Bio: Daniel C. Brandenstein (10/2007)]
- ↑ [www.nasa.gov/mission_pages/shuttle/shuttlemissions/archives/sts-8.html NASA — STS-8]
- ↑ [www.nasa.gov/mission_pages/shuttle/shuttlemissions/archives/sts-51G.html NASA — STS-51G]
- ↑ [www.nasa.gov/mission_pages/shuttle/shuttlemissions/archives/sts-32.html NASA — STS-32]
- ↑ [www.nasa.gov/mission_pages/shuttle/shuttlemissions/archives/sts-49.html NASA — STS-49]
- ↑ [www.astronautix.com/astros/brastein.htm Brandenstein]
- ↑ [nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftDisplay.do?id=1983-089A NASA — NSSDC — Spacecraft — Details]
- ↑ [nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftDisplay.do?id=1985-048A NASA — NSSDC — Spacecraft — Details]
- ↑ [nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftDisplay.do?id=1990-002A NASA — NSSDC — Spacecraft — Details]
- ↑ [nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftDisplay.do?id=1992-026A NASA — NSSDC — Spacecraft — Details]
Ссылки
- [science.ksc.nasa.gov/shuttle/missions/sts-8/mission-sts-8.html Kennedy Space Center STS-8 Archive]
Отрывок, характеризующий Бранденстайн, Дэниел Чарлз
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
