Брандт, Рудольф

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Рудольф Эмиль Герман Брандт
Rudolf Emil Hermann Brandt
На Нюрнбергском процессе над врачами
Дата рождения:

2 июня 1909(1909-06-02)

Место рождения:

Франкфурт-на-Одере, Германская империя

Гражданство:

Германская империя Германская империя
Веймарская республика Веймарская республика
Третий рейх Третий рейх
Германия Германия

Дата смерти:

2 июня 1948(1948-06-02) (39 лет)

Место смерти:

Ландсберг-на-Лехе, Бавария

Рудольф («Руди») Эмиль Герман Брандт (нем. Rudolf («Rudi») Emil Hermann Brandt; 2 июня 1909, Франкфурт-на-Одере — 2 июня 1948, Ландсберг-на-Лехе) — немецкий военный преступник, личный референт Генриха Гиммлера, заместитель президента института Аненербе, начальник канцелярии Министерства внутренних дел Германии, штандартенфюрер СС.

По образованию — юрист, образование получал в университетах Берлина и Йены; доктор права. В 1932 году вступил в НСДАП с целью получения возможности карьерного роста и поступил на службу в штаб рейхсфюрера. С 1938 года в Личном штабе рейхсфюрера СС занимал должность личного секретаря-референта Гиммлера. Выступал также как консультант по юридическим вопросам; высококвалифицированный стенографист. В качестве секретаря Гиммлера вёл переписку со многими врачами, проводившими эксперименты над людьми в концлагерях (в частности, Хиртом, Рашером, Клаубергом), также заведовал составлением всевозможной документации (в том числе приказов об уничтожении людей либо начале тех или иных опытов). По воспоминаниям многих подчинённых Гиммлера, работавших вместе с Брандтом, последний пользовался огромным доверием со стороны рейхсфюрера и отличался крайней исполнительностью.

По ряду сведений, Брандт состоял в дружеских отношениях с Феликсом Керстеном и оказывал ему по мере возможности всяческую помощь. Упоминается также тот факт, что Брандт однажды спас ему жизнь, предупредив о готовящемся покушении (спланированном шефом РСХА Кальтенбруннером). Также в некоторых источниках упоминается о том, что Брандт помогал Керстену подделывать документы на освобождение людей из концлагерей: он специально выполнял набор текста с тем расчётом, чтобы после подписания документа рейхсфюрером к имени подлежащего к освобождению человека можно было бы приписать ещё несколько имён. Керстен в своих мемуарах отмечал факт, что, несмотря на добросовестное исполнение Рудольфом поручаемых ему заданий, большинства идей рейхсфюрера он не разделял и относился к ним с неодобрением, считая жестокими и негуманными.

C 30 марта по 11 мая 1941-го года воевал в составе артиллерийского батальона в боях против Греции. В 1944-м году получил звание штандартенфюрера. В конце войны в качестве сопровождающего отправился с Гиммлером на встречу с генералом Монтгомери и был арестован в Бреммервёрде. Некоторое время содержался, вместе с остальными спутниками Гиммлера, в лагере для гражданских лиц под Люнебургом. 9 декабря 1946 года предстал на Нюрнбергском процессе над врачами. 20 августа 1947 приговорён к смертной казни. Его товарищ Феликс Керстен пытался спасти его, однако, несмотря на усилия Керстена, Рудольф Брандт был повешен 2 июня 1948.


Напишите отзыв о статье "Брандт, Рудольф"



Литература

  • The Labyrinth, Memoirs of Walter Schellenberg, Harper and Brothers, 1956.
  • Ernst Klee, Das Personenlexikon zum Dritten Reich. Wer war was vor und nach 1945, Frankfurt am Main 2005, S. 71.
  • Longerich Peter. Heinrich Himmler: A Life. — Oxford; New York: Oxford University Press, 2012. — ISBN 978-0-19-959232-6.


Отрывок, характеризующий Брандт, Рудольф

– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.